Американская корреспондентка позавтракала с молодой женщиной, работавшей стенографисткой в государственном банке. У нее были «прозрачные, как вода», глаза, писала американка. «Глядя на нее, понимаешь, что она никогда в жизни не лгала».
– По-вашему, здесь правда так все плохо, как думает внешний мир? – спросила у Томпсон эта женщина. Когда репортер ответила, что вернулась в Германию, чтобы посмотреть на все самой, то женщина пояснила: сама она поначалу не была нацисткой, но с момента прихода Гитлера к власти даже в её банке все изменилось. Зарплаты стали пониже, но в основном их урезали директорам и другому начальству. А с рядовыми работниками стали, наоборот, обходиться чуть лучше, социальные различия сгладились.
– Мы словно стали принадлежать к одной большой семье, – сказала она. И хотя уже поговаривали о распределении продовольствия, она говорила, что все готовы на жертвы, лишь бы работа была.
Томпсон спросила её о «ночи длинных ножей». Та призналась, что для нее было «полнейшим шоком» узнать, какими коррумпированными предателями оказались некоторые из нацистских руководителей.
– Вот почему Гитлеру пришлось их казнить, – закончила она, как если бы это было совершенно логично.
Когда Томпсон указала, что в США людей сперва судят, а только потом казнят, немка, по всей видимости, не поняла, в чем проблема. «Это было очень любопытно, – размышляла потом Томпсон. – В Германии никто, кроме нескольких интеллектуалов, не проявил недовольства тем, что не состоялось никакого суда. Они словно забыли, что на свете вообще бывают законы».
Томпсон также встретилась с коричневорубашечником, которого знала с прошлых времен. Тот хоть и признал, что среди нацистов бывали конфликты и что некоторым руководителям хотелось избавиться от Геринга или Геббельса, но настаивал, что никто даже не заикался о подрыве гитлеровского режима и никаких переворотов не замышлял.
– Гитлер нас слил, – объяснил он. – Не было никакого заговора. Никто не предавал Гитлера.
По его описаниям, нацисты расстреляли куда больше его товарищей, чем было объявлено официально, жертв оказалось более трехсот – а не 77, как говорил Гитлер.
Томпсон также встретилась с Отто, немецким журналистом, который раньше рьяно защищал свободу слова, но который теперь, как она замечала, «писал статьи о том, что свобода слова только вредна». За кофе со сливовым пирогом он спокойно объяснил, что революции делают не очень-то милые люди. «Для революции нужны террористы, – сказал он. – Потом, когда революция достигает своей цели, эти люди только мешают. Русские могут ссылать таких людей в Сибирь, а в Германии их некуда девать, только пристрелить». Он согласился, что расстрел супруги бывшего канцлера фон Шлейхера «произвел плохое впечатление за границей» и что зачистка выглядела «не очень». Но, как он настаивал, результатом стала более сильная Германия.
– Сомневаюсь, чтобы в истории случались более аккуратные и организованные революции. Страна консолидировалась. И это на много лет.
Слушая Отто, Томпсон задумалась о некоторых других убийствах, случившихся 30 июня. В Мюнхене застрелили музыкального критика по имени Вилли Шмидт, поскольку приняли за штурмовика с таким же именем, которого на самом деле уже прикончили в тот же день чуть раньше. Убили также католического священника доктора Эриха Клаузенера – причин она себе даже не представляла. Согласно статье, которую она прочитала в британской газете, его кремировали, а прах выслали его жене по почте. «Я пыталась себе вообразить, как это выглядело, когда в дверь позвонил почтальон», – вспоминала она потом, представляя сцену, где почтальон просит ничего не подозревающую вдову расписаться за посылку и в конце прикладывает руку к шляпе. «Они в Германии такие вежливые». Для Отто она сказала тогда вслух:
– Да, в Германии все очень хорошо организовано.
Томпсон пробыла в Берлине всего десять дней. Однажды ей позвонил портье:
– Доброе утро, мадам, здесь господин из тайной государственной полиции, – объявил он.
Вошел молодой человек в плаще того же стиля, что у Гитлера. Он принес ей ордер на высылку из страны в течение сорока восьми часов.
– С учетом ваших многочисленных антигерманских публикаций в американской прессе власти Германии, по причинам национального самоуважения, не могут продолжать оказывать вам гостеприимство, – гласила бумага.
Хотя других журналистов порой убеждали уехать, это была первая официальная высылка за границу, и она попала на передовицы в прессе США. «Здесь после этого инцидента сделали скорее вывод, что нацизм в очередной раз продемонстрировал неспособность понять любую ментальность, кроме своей», – писал Фредерик Бирчелл, берлинский корреспондент The New York Times.
Несколько американских и британских журналистов пришли провожать Томпсон в Париж, подарив ей при расставании розы «American Beauty». Как описывал Бирчелл, она потом выглянула из окна трогающегося со станции поезда, в руках её были розы, а «на лице слезы благодарности за этот подарок от товарищей».
Сама Томпсон определила реальную причину своего изгнания как «святотатство». Вот как она это поясняла: «Мое преступление состояло в том, что я все-таки считала Гитлера обычным человеком. Это святотатство с точки зрения правящего культа Германии, где Гитлер считается мессией, посланным Богом для спасения немецкого народа… и ведь это старая еврейская идея». Вернувшись в сентябре в Нью-Йорк, она там оказалась сверхзнаменитостью: репортеры шли валом спросить о стране, из которой её выслали.
– Германия уже начала воевать, просто остальной мир не верит в это, – объявила она.
Примерно в то же время только что прибывший Ширер сравнивал свой новый дом с тем городом, который когда-то посещал в 1920-е. «Мне жаль старого республиканского Берлина, беззаботного, эмансипированного, цивилизованного. Там были коротко стриженные женщины с носами картошкой и молодые люди, стриженые и длинноволосые – какая разница, – сидевшие с вами и всю ночь разговаривавшие, умные и страстные». Теперь же Ширер увидел город, где постоянно разносились восклицания «Хайль Гитлер», где маршировали коричневорубашечники и эсэсовцы, где постоянно щелкали каблуки, теребя ему нервы. Примерно через неделю на новой работе, которую он так хотел получить, Ширер признал, что на него уже «накатывает тяжелая депрессия».
И приезжающие, и уезжающие корреспонденты признавали: Германия трансформировалась, быстро и страшно. Теперь уже никто не мог пренебрегать Гитлером.
Тем временем в США Синклер Льюис, муж Дороти Томпсон, за два месяца лихорадочной работы выпустил свой новый роман «У нас это невозможно», очень сильно опираясь на свои личные впечатления от Германии. Он опубликовал книгу в 1935 г., и в ней описывалось, как фашистский диктатор приходит к власти в США. Антигерой Льюиса Берзелиус Винрип, подобно Гитлеру, берется решить все экономические проблемы страны, утверждая при этом, что американцы – высшая нация из всех. «Моя единственная цель – научить всех американцев понимать, что они есть и будут величайшей Расой на всей старой Земле», – декларирует он. Придя к власти, он распускает конгресс и направляет Маленьких Людей, эквивалент коричневорубашечников, расправляться с любым сопротивлением.
Книга стала огромным успехом, продали более трехсот тысяч её экземпляров, она вызвала большой резонанс, тем более что сказанное в ней вызвало особый энтузиазм у американской коммунистической партии и других левых. Льюис был рад популярности, но его смущали те, среди кого он вдруг стал популярен. «Нет никаких оправданий тем, кто верит заявлениям большевиков, будто они и есть защита против фашизма», – писал он. Однако главной цели он все же достиг: теперь многие его соотечественники убедились, что фашизм – это угроза, которую надо воспринимать всерьез, где бы она ни проявилась.
Меж тем на место событий приезжали новые американские корреспонденты, и им приходилось начинать работу, уже исходя из того, что они будут писать из краев фантастических, все более зловещих, но очень интересных. Пьер Хусс из International News Service, которого Ширер охарактеризовал как «скользкого учтивого типа, амбициозного и водящегося с нацистскими чиновниками больше, чем кто-либо еще», начал называть страну «Гитлерленд» и «Нациленд»[1]. Разумеется, самой интересной фигурой в стране был неизменно Адольф Гитлер. И старые берлинские корреспонденты, и новоприбывшие всегда искали возможность увидеть его лично, чтобы получить представление о нем самом и его движении. Вспоминая о проведенных в Берлине восьми годах – до того самого момента, когда в декабре 1941 г. США и Германия вступили в войну, – Хусс писал: «Чтобы поспевать за Гитлером, надо работать много и упорно, чаще перекусывать и отсыпаться прямо на бегу».
В январе 1935 г. попытки Хусса взять интервью у Гитлера увенчались наконец успехом, в самый важный момент. Лидер нацистов находился в своем альпийском коттедже в Оберзальцберге, ожидая результатов плебисцита в Сааре – территории, которой перед этим пятнадцать лет управляли Британия и Франция по решению Лиги Наций. Не было сомнений, что обитатели Саара проголосуют, как захочет Гитлер – в том числе и за возвращение этой территории Германии. Хусс рассчитывал найти фюрера в хорошем настроении, так что встреча должна была получиться удачной.
Он не ошибся. Прибыв в коттедж, Хусс увидел, что Гитлер читает отчеты и глаза его «лучатся от радости». Он был одет в то, что Хусс назвал «костюмом для гольфа», а рядом стоял Геринг в огромном белом свитере и вместе с боссом праздновал исход голосования. Гитлер сразу приветствовал своего американского гостя и предложил отправиться вместе на его обычную прогулку в горы перед обедом. Как обычно, он не позволил охране себя сопровождать, взяв лишь свою белую венгерскую овчарку, трость из сучковатого дерева и самозарядный «люгер» в кармане.
Собака вела их через снег, а Гитлер шагал очень быстро, так что Хусс уже практически задыхался, когда они достигли вершины холма. Гитлер сказал, что это полезное упражнение: ему явно нравилось, что гость еле справляется. Затем он показал на коттедж, из которого они вышли, – окруженный такими же холмами со всех сторон.