Марту Додд поначалу привлекал не только Гитлер, но и многие другие немцы, которые постоянно появлялись в активной социальной жизни дипломатов. Её мало интересовали молодые офицеры рейхсвера, которых она считала «слишком любезными красавчиками, вежливыми и неинтересными». Но, кроме Путци, она также с удовольствием общалась с такими людьми, как Эрнст Удет, ас Первой мировой войны, покатавший её на самолете (позже Марта написала довольно посредственный роман Sowing the Wind («Посеешь ветер…», где главный герой похож на Удета); принц Луи Фердинанд, внук кайзера Вильгельма и частый гость Доддов и Лохнеров; многочисленные молодые люди из Министерства иностранных дел и из СС. Один из таких молодых людей, с которыми она встречалась и которого сперва полагала типичным «светловолосым здоровым одаренным арийцем», неоднократно пытался выяснить у нее взгляды её отца на события в Германии. Сообразив наконец, что именно он делает, Марта призналась себе, что он стал «одной из первых её разбитых иллюзий в германской жизни».
Хотя у нее все еще продолжался, по её словам, «самый свирепый пронацистский период в жизни», Марта также встретила молодого французского дипломата, который начал, с разрешения родителей, встречаться с ней. Не то, чтоб Марта сильно беспокоилась о таких формальностях. Хотя её немецкие кавалеры и предупреждали, что он – французский шпион, а сама она считала, что скорее за Германию, чем за Францию, ей понравился «высокий и романтичный юноша с идеальными чертами». Когда он стал ругать милитаризм нацистов, она с ним спорила – но позже признавала, что некоторые его аргументы заставили её «чуть задуматься». Сильвия Крэйн, одна из подруг Марты, считала, что любовные приключения всегда довлели над политическими пристрастиями Марты. «Ей просто нравилось спать с красивыми мужчинами, а уж через них она узнавала про политику и историю».
Вкусы Марты были крайне эклектичны. В начале своего пребывания в Германии она встречалась с главой гестапо Рудольфом Дильсом. Он часто бывал в резиденции Доддов, нередко чтобы заверить посла, что он делает все возможное для предотвращения нападений на американцев. Отец Марты и другие дипломаты полагали его более отзывчивым к их проблемам, чем других официальных лиц Германии. Тем не менее он также заведовал и первыми концентрационными лагерями, и Марта признавала, что слышала от некоторых людей, что в тот период там убивали «не меньше дюжины человек в день». Но все это не мешало Марте с ним встречаться, танцевать в ночных клубах и надолго уезжать вместе за город. «Я была заинтригована и очарована этим чудовищем в человеческом облике, с чувственным лицом и жестокой, злой красотой», – говорила она потом. Не имело значения и то, что Дильс был женат: Марта сочла его жену незначимой, «жалким пассивным созданием».
Молодой еврей, пересекавшийся с Мартой на нескольких коктейльных вечеринках, предупредил её, что Дильс использует её как защиту, наверняка полезную в каких-то внутренних нацистских конфликтах.
– Марта, очень глупо так играть с огнем, – сказал он.
Но она не отступалась и продолжала встречаться с начальником гестапо. «Мне был очень интересен и его типаж, и то, что он говорил, – писала она. – Он намеренно и ненамеренно давал мне представление о том, как идет работа за сценой в шпионских структурах, о которой я иначе бы не имела никакого представления». Это очень многозначительный комментарий, который позже можно было трактовать как косвенное доказательство того, что она шпионила в пользу другого государства.
Марта вскоре заразилась явной тревогой Дильса по поводу его соперников внутри партии, и в декабре 1933 г. даже сказала Мессерсмиту, генеральному консулу США, что опасается за его жизнь. Он передал просьбу, чтобы Мессерсмит написал обращение к нацистским руководителям с выражением признательности Дильсу и уверениями, что он много делает, чтобы поддерживать хорошие американо-германские отношения. Мессерсмит и посол Додд выказали свое сочувствие, но сочли написание такого обращения невозможным.
Марта беспокоилась и о том, что может случайно сказать Дильсу что-то о своих немецких знакомых, что приведет к их гибели, и о самом Дильсе. Однажды после ночных танцев Дильс приехал в резиденцию Доддов и задержался, чтобы выпить в библиотеке, прежде чем отправляться домой. Очевидно было, что он хотел поговорить о последних тревожащих его интригах. Марта взяла с дивана подушку. Когда Дильс спросил, что она делает, она ответила, что хочет прикрыть телефон. Как вспоминала Марта, это вызвало быструю недобрую улыбку и кивок одобрения. Продолжая применять подобные меры, Марта стала признавать, что сама в результате «впала в нервное, почти истерическое состояние». Она проигрывала в голове свои разговоры с разными немцами, прикидывая, могли ли их записывать или подслушивать. Из своей спальни на втором этаже она могла слышать зловещие шаги по гравийной дорожке внизу и видеть движущиеся тени, а любой хлопок можно было принять за выстрел. Что до Дильса, то до самой «ночи длинных ножей» он вел себя как «испуганный кролик», вспоминала обо всем этом Марта. Чистки 30 июня 1934 г. Дильс пережил, но перед этим он уже потерял свой пост начальника гестапо и больше никогда не занимал такую высокую должность в нацистской иерархии.
Сама Марта Додд утверждала, что от сочувствия нацистам к прямому отвержению их весной 1934 г. её привел целый ряд факторов: от грубости немецкой пропаганды до расширения круга знакомств. Не оказывается совпадением и то, что именно в этот период у Марты начался, вероятно, самый страстный из её романов.
Новым её любовником был Борис Виноградов. В своих мемуарах 1939 г., «Through Embassy Eyes» («Из окон посольства»), она никогда не упоминала его по имени, а просто называла «молодым секретарем из иностранного посольства», который как раз и возил её на пляж 30 июня. Он был высок, светловолос, красив, служил первым секретарем в советском посольстве и был хорошо известен американским корреспондентам в Берлине, поскольку ранее работал пресс-секретарем. Он отлично вписался в компанию, когда Марта привела его в «Die Taverne», итальянский ресторан, где по вечерам собирались журналисты.
Другим важным человеком в жизни Марты была Милдред Харнак, еще одна американка, оказавшаяся в Германии. Она в университете Висконсина встретила Арвида Харнака, немецкого студента, приехавшего учиться по обмену, и вскоре вышла за него замуж, войдя в достойную семью прусских ученых. В 1929 г. пара переехала в Германию, где Милдред поначалу преподавала американскую и британскую литературу в Берлинском университете, а потом вела вечерние занятия для взрослых. Оценив, как Великая депрессия повлияла на её студентов, она отметила определенную их усталость от понимания, что «будущего у них нет». Как и её муж-немец, она очень волновалась из-за усиления нацистов, но была уверена, что они не смогут взять власть. «Те, кто способен оценить текущую ситуацию, говорят, что в Германии невозможно построить такую же диктатуру, как в Италии», – писала она 24 июля 1932 г.
Уверенность Милдред держалась на её вере в то, что уже существует альтернативная модель, способная справиться с кризисом капиталистической системы. Они с Арвидом побывали в России, где на нее произвела впечатление атмосфера «надежды и целеустремленности». В письме к матери она с энтузиазмом рассказывала, что в этой стране идет «невероятно важный эксперимент в том, как возлюбить ближнего, как самого себя». Вернувшись в Берлин, Харнаки стали частыми гостями на приемах в советском посольстве.
Когда нацисты пришли к власти, Харнакам пришлось скрывать свои политические взгляды, а Милдред теперь избегала в своих письмах домой любых хороших отзывов о России. Но когда они познакомились с Мартой, то сразу пришли к взаимопониманию. Теперь Милдред и Марта, у которой были новые политические взгляды и новый советский любовник, могли делиться друг с другом своими личными мнениями. И они обе очень легко осуждали тех, кто не видел света истины, подобно им самим. Марта говорила, что «поражается наивности американцев», все еще склонных поддерживать фашистов, даже не замечая, как смешно звучат эти её заявления почти сразу после собственной смены лагеря.
27 мая 1934 г. Милдред, Марта и Борис – в компании Генриха Марии Ледига-Ровольта, сына издателя Эрнста Ровольта – отправились на ферму к писателю Гансу Фалладе, чей роман 1932 г. «Маленький человек, что же дальше?» стал бестселлером в Германии и большим хитом за границей. Хотя нацистам нравилось, как он мрачно описал жизнь в веймарской Германии, они относились к нему с подозрением. Фаллада пытался держаться на грани политики и даже порой изыскивал способы подружиться с нацистами. Тем не менее, как видно по многочисленным атакам прессы на него, отсутствия идеологии в его книгах было уже достаточно для того, чтобы властям не нравились эти подозрительные признаки опасного независимого мышления.
Но Марте страшно не нравилось решение Фаллады заниматься собственной жизнью на ферме, с женой и детьми, а также писать очевидно аполитичные вещи. «Он изолировался от жизни и был счастлив в изоляции», – писала она с неодобрением. После беседы с ним, как она добавляла, «у меня сложилось впечатление, что он не был и не мог быть нацистом (да и кто из художников стал бы?), его отношение было скорее безропотным». Милдред была менее оценочна в суждениях и сказала своим спутникам, что Фаллада – человек с совестью. «Он несчастен, он не нацист, он не безнадежен», – сказала она. Впоследствии оказалось, что последний роман Фаллады, «Каждый умирает в одиночку», написанный сразу после Второй мировой войны, стал одним из самых сильных художественных описаний ужасов жизни в Германии при Гитлере – и того, какую страшную цену платили те, кто решался сопротивляться нацистам.
В то лето, с помощью Виноградова, Марта впервые съездила в свою новую идеальную страну – в Россию. Вот как она объясняла, почему так рвется выбраться из Германии: «Мне уже хватит крови и ужасов, на всю жизнь хватит». Конечно же, какая страна была более свободна от крови и ужасов, чем Советский Союз? С момента первого появления в Москве – а может, еще и до приезда туда – она безгранично и слепо восхищалась сталинской Россией, даже еще больше, чем ранее – гитлеровской Германией. Здесь не было милитаризма и надменности, кичливости и муштры, окрыленно писала она. Революция большевиков стала триумфом человечест