Обед был вычурным, на нем подавалось пять разновидностей вин – по одному на каждое блюдо. Кэй даже изумилась: «Никогда не пробовала подобного нектара». Но если подобная роскошь произвела впечатление на гостей Геринга, то некоторые его более странные привычки их озадачили. Чарльз спросил, можно ли посмотреть на ручного львенка хозяина, и тот с радостью разрешил. Их провели по огромным залам, украшенным старыми гобеленами, с подсветкой как у картин, и другими предметами искусства. Потом все собрались в библиотеке, и в нее впустили молодого льва, эффектно распахнув перед ним двери. По оценкам Кэй, зверь был фута три ростом и четыре фута в длину, он оказался «совершенно не рад» увидеть перед собой внезапную толпу народа. «Давайте я покажу вам, какой милашка мой Ауги, – сказал Геринг. – Ауги, иди сюда».
Геринг сел на диван, и львенок ринулся к нему, прыгнул на колени и лизнул лицо. Кэй держалась на безопасном расстоянии, через стол от всего происходящего, но прекрасно видела, что случилось дальше. Один из немецких адьютантов вдруг рассмеялся. «Испуганный львенок обмочился прямо на эту белоснежную униформу! – вспоминала Кэй. – Геринг залился краской от шеи и вверх». Хозяин дома вскочил, «красный от ярости, с пылающими глазами». Эмми Геринг ринулась к нему и обняла. «Герман, Герман, ну он же как ребеночек, – стала она упрашивать. – Тут слишком много народу!» Геринг успокоился и согласился, что да, львенок совсем еще детеныш.
Трумэн отвернулся, сделав вид, что ничего не разглядел, Анна интуитивно повела себя так же. «Ничего не вижу, ничего не комментирую», – записала она в своем дневнике. «Пока гости благопристойно восхищались красотой произведения искусств в библиотеке, Геринг умчался переодеваться. Вернулся он одетым в чесучевый костюм с алмазной булавкой для галстука, благоухая одеколоном», – писала Анна.
Хотя Кэй волновалась, что Геринг после этого инцидента может затаить злобу на Трумэна и остальных, находившихся в комнате, в действительности на этом званом обеде завязалось знакомство, позволившее военному атташе поддерживать контакт с главой люфтваффе до конца срока своей работы в Берлине. Когда львенок Геринга слишком вырос, чтобы держать его дома, и его отправили обратно в берлинский зоопарк, Трумэн привел туда дочку посмотреть на зверя, и та даже подержала львиную голову у себя на коленях. На фотографии, где запечатлена эта сцена, Кэтхен со слабой улыбкой смотрит в объектив; на ней перчатки, так что она не касается льва руками. «Мне было смертельно страшно, – вспоминает она. – А папе невероятно понравилась эта фотография».
Тот обед не был единственным случаем, когда Трумэн в присутствии Геринга не нашел, что сказать. По его воспоминанием, через год у них случилась встреча в авиаклубе, где Геринг распространялся о своей верности Гитлеру. С влажными глазами он возвещал: «Смит, во всей истории есть лишь три великих человека – Будда, Иисус Христос и Адольф Гитлер». Как обычно, в этой истории Трумэн пишет о себе в третьем лице: «Военный атташе после этой ремарки потерял дар речи»,
Но главной пользой от визита Линдберга стали ежедневные посещения немецких авиационных заводов и других учреждений. Например, в Ростоке Линдбергу и Кёнигу, помощнику атташе, дали взглянуть на новый бомбардировщик «Хейнкель Хе-111». Линдберг оценил его как сравнимый с британскими и американскими аналогами и превосходящий французские аналоги. Они также посмотрели, как сам Удет пилотирует Хе-112, прототип нового истребителя, – и видели, как самолет развалился во время пике, так что знаменитому летчику пришлось выпрыгнуть с парашютом, чтобы выжить. Тем не менее на американцев огромное впечатление произвело увиденное в тот раз, равно как и два других самолета «Хейнкель» (разведывательный самолет Хе-70 и пикирующий бомбардировщик Хе-118) и новый современный завод в Варнемюнде, производящий морскую авиацию. «Я никогда не видел сразу четыре так хорошо спроектированных самолета, разного типа, но одного производителя», – сказал Смиту Линдберг, вернувшись в тот вечер в Берлин. В своем письме банкиру Гарри Дэвидсону Линдберг указывал, что «у нас нет ничего, сопоставимого по размерам с заводами «Хейнкель» или «Юнкерс». В другом письме он утверждал, что его поразил «дух немцев, непохожий на то, что я видел в других странах», и что новые власти страны уже собрали «огромные силы». Капитан Кениг после первого визита Линдберга продолжал посещать аэродромы и заводы, и его отчеты о Военно-воздушных силах Германии становились все подробнее. Ориентируясь на его наблюдения, а также на результаты второго визита Линдберга в октябре 1937 г., Смит доложил в Вашингтон, что, если текущие тренды продолжатся, Германия «добьется технического паритета с США к 1941 или 1942 г.». Далее он предупреждал, что если США по любым причинам задержатся со своими программами развития, то «преимущества в воздухе Германия достигнет еще раньше».
Возможно, Геринг нарочно преувеличивал, хвастаясь Линдбергу о возможностях Германии, но его гость был склонен принимать все очень всерьез. На коктейльной вечеринке, устроенной женой посла Додда, репортер Белла Фромм подслушала, как Линдберг говорит Удету: «Немецкая авиация на голову выше авиации любой другой страны. Она непобедима». Немецкие чиновники хвастались, что Линдберг станет «лучшей рекламной кампанией, в которую мы только могли инвестировать».
Смит и Кениг по-прежнему считали, что визиты Линдберга позволяют им получать важнейшую информацию о военно-воздушных силах. Они регулярно пересылали эту информацию в Вашингтон. В конце Второй мировой войны, когда часть журналистов начала клеймить Смита за близкие связи с Линдбергом, советник Франклина Рузвельта Бернард Барух написал 13 июня 1945 г. тогдашнему начальнику генерального штаба: «Как же своевременно и точно он [Смит] предупреждал нас о приготовлениях Германии! И как мало мы обращали на это внимания!»
Отношения Смитов и Линдбергов стали противоречивы в первую очередь потому, что политические приключения авиатора легко отследить до его первого визита в Германию, из-за которого он ненадолго появился в VIP-ложе на открытии Олимпийских игр. Пригласив Линдберга и обеспечив ему везде красную ковровую дорожку, нацисты надеялись продемонстрировать силу Германии – и политическую и военную. Они продолжали делать это и в следующие его визиты, до самого начала войны в 1939 г.
Поначалу после своего первого визита в Германию в 1936 г. Чарльз и Анна были полны именно тех впечатлений, которые и нужны были приглашавшим их в гости. 5 августа в письме к матери в Копенгаген Анна писала: «Я пробыла в Берлине десять дней – очень хочется поговорить об этом! Ощущение, что находишься в центре вулкана Европы…» Она описывал свое потрясение от того, что она своими глазами видит страну, которую «дома рассматривали исключительно как диктатуру – принципиальное зло, нестабильное и бесполезное, неспособное ни на что хорошее. Плюс во всех газетах Гитлера изображали клоуном».
Реальная же картина, как её увидела Анна, выглядела так: «Нет причин сомневаться в мощи, единстве и целеустремленности Германии. Они невероятны. Я в жизни не ощущала так четко направленную силу. Когда видишь её проявленной в энергии, гордости и боевом духе – особенно у молодежи, – то это просто потрясающе». Но Анна признавала, что подобное единство несколько пугает: «Это оружие сделано одним человеком – и может быть применено только одним человеком». Гитлер, добавляла она, похож на вдохновенного религиозного лидера, он фанатик, стремящийся привести свою страну к великому будущему». Она указывает на множество вещей, которые ей в новой Германии не понравятся: «их обращение с евреями, их грубый напор, их глупость, хамство…». Но он пишет в заключение: «Это может стать силой добра в мире», если мир наконец признает новые власти Германии, развернув их в нужном направлении, а не игнорируя и не оскорбляя их.
Чарльз же писал Трумэну из Дании: «У меня по-прежнему много сомнений, но я не могу не восхищаться немецким народом». Что до Гитлера, Линдберг так писал в письме банкиру Гарри Дэвидсону: «Он, несомненно, хороший человек, и я верю, что он сделал многое для немецкого народа». Признавая, что Гитлер и немцы похожи на фанатиков, он добавляет: «Я ожидал худшего…» Кроме того, многие достижения Гитлера были бы невозможны «без некоторого фанатизма».
Репутацию Линдберга как сторонника нацизма закрепил случай, произошедший 18 октября 1938 г., во время третьего визита летчика в Германию. Хью Уилсон, недавно вернувшийся в Германию как посол, устраивал холостяцкую вечеринку, на которой присутствовали Геринг и другие представители немецкой авиации. Когда прибыл Геринг со своими адъютантами, он приветствовал Уилсона и отправился прямо к Линдбергу вместе с послом. Держа в руках маленькую красную коробочку, глава люфтваффе произнес короткую речь по-немецки и надел на Линдберга орден Заслуг Германского орла, одну из высших наград, которую могли получить гражданские. Как позже в письме к Линдбергу подтвердил Уилсон, для обоих эта награда за авиационные достижения стала полной неожиданностью. Трумэн Смит, который также присутствовал, отметил, что у Линдберга просто не было возможности отказаться. «Если бы он так сделал, то это было бы прямым оскорблением посла Уилсона, организатора мероприятия, и министра Геринга, который, по сути, принимал его в гостях в Германии», – писал он.
В дальнейшем Линдберг решительно выступал, убеждая США не участвовать в войне в Европе, он включился в изоляционистское движение AmericaFirst и утверждал, что истинной угрозой европейской цивилизации является Советский Союз; что в войне между двумя державами «лучше позволить победить Германии, чем российскому полуазиатскому Советскому Союзу». Все это показывает, как эффективно нацисты сделали его своим союзником. Критики его были правы в том, что он, по сути, защищал Гитлера. Как ни забавно, именно политическая слепота летчика позволила Смиту и его команде собрать больше сведений о модернизации и планах люфтваффе, чем их коллегам из других посольств. Линдберг же, со своей стороны, был рад быть полезным: с его точки зрения, информация об усилении Германии лишь убедит США избегать в дальнейшем конфликтов с этой страной.