Далеко не вся собранная Смитом информация была точна – и, как он сам признавал, он совершенно проглядел поначалу ранние признаки немецких ракетных разработок. Он также давал совершенно неверные прогнозы о масштабах конфликтов между нацистами и армией, а также о «реалистичной и сдержанной внешней политике Гитлера», как он выражался в 1937 г. Но в целом типичные отчеты Смита Вашингтону показывали, что полезного успела обнаружить его команда. И репутация Смита как самого информированного атташе в Берлине в вопросах люфтваффе была вполне заслуженной, а он всегда благодарил за это Линдберга, который так много сотрудничал с ним и открыл ему так много дверей.
В 1938 г. на приеме в британском посольстве государственный секретарь Ватикана кардинал Пачелли, ранее служивший в Германии папским нунцием, прислал Смиту помощника с приглашением на разговор. «Я был ошарашен… когда он на прекрасном английском языке стал расспрашивать меня об уровне готовности люфтваффе, – вспоминал он. – Один из запомнившихся мне вопросов звучал так: что мы, американцы, думаем о новом немецком двухмоторном истребителе “Мессершмитт-110”?». Год спустя Пачелли был избран папой и принял имя Пий XII.
Среди людей, которыми окружал себя Гитлер, Путци Ганфштенгль занимал особое место – которое его очень устраивало. Дело было не только в том, что его мать была американкой и что он, в отличие от остального окружения Гитлера, учился в Гарварде. В дальнейшем он всем рассказывал, что старался сделать Гитлера более образованным и цивилизованным, но все его попытки разбивались о сопротивление окружавших Гитлера радикалов. «Я чувствовал, что бешеные экстремисты из партии снова вцепились в него, так что аргументы более разумных из нас оказывались бессильны» – это типичный отрывок из его мемуаров.
Стоит обратить внимание на слова «более разумных из нас». На деле разумным он считал только себя. Когда Джон Толанд, биограф Гитлера, в 1970 г. брал интервью у Ганфштенгля, то спросил его, были ли в окружении Гитлера умные люди.
– Нет! – рявкнул тогда Путци.
Ганфштенгль также утверждал, что у него все больше росли сомнения относительно гитлеровского руководства. «Меня могут спросить, отчего я так долго продолжал иметь с ним дело, несмотря на все сомнения в его подходе и намерениях, – писал он. – Я был очень идеалистичным национал-социалистом, тут уж ничего не скажешь».
Хотя многие жившие в Берлине американцы, особенно корреспонденты, которым Путци был нужен для получения доступа к Гитлеру, полагали его полезным контактом (а некоторые вроде Лохнера из Associated Pressдаже и другом), другие относились к нему с подозрением и неодобрением. Даже Виганд, давний корреспондент Hearst, часто пользовавшийся помощью Ганфштенгля для выхода на Гитлера, вступил в пару неприятных разговоров с Путци после прихода Гитлера к власти. В записке от 23 октября 1933 г. Виганд писал, что Ганфштенгль жаловался ему на Гитлера, который винил Путци в том, что американский корреспондент стал одним из его «худших оппонентов». Были также и финансовые конфликты. По корреспонденции Виганда можно понять, что раньше Путци брал гонорары за статьи, для которых он давал материал или помогал как-то иначе, хотя после прихода Гитлера к власти Ганфштенгль собирался вернуть часть денег.
Уильям Рэндольф Херст очень внимательно читал записки и письма Виганда, касающиеся Ганфштенгля. Как он писал Виганду 20 ноября 1934 г., этот пропагандист «вероятно, любит порой делать деньги на новостях. Это не преступление. Меня куда больше огорчает, что он такой экстремист и дает своему боссу сомнительные советы по этим ситуациям с религией. Сперва он поругался с евреями, потом с католиками, а потом и со многими протестантами». И все же он просит своего собеседника быть терпеливее. «Не ругайтесь с доктором Ганфштенглем и другими членами Правительства, которые кажутся вам недружественными, – писал он. – Предложите им добрый совет, подтолкните в сторону либерализма: это будет лучше и для их внутренних дел, и для внешней политики».
Но к тому моменту многие берлинские корреспонденты уже освободились от подобных иллюзий. Что до Путци, то новоприбывшие в Берлин корреспонденты отзывались о нем особенно язвительно. Поглядев на него во время нюрнбергских торжеств в сентябре 1934 г., Ширер описал его как «огромного, нервного клоуна, который никогда не забывает напомнить нам, что он наполовину американец и учился в Гарварде». Но он признавал, что многие американские и британские корреспонденты «все-таки любят его, несмотря на шутовство и глупость».
Когда уже после войны Ганфштенгль начал рассказывать, что он не был согласен с антисемитизмом нацистов, то это плохо согласовывалось с его прежним поведением. Во многих случаях он набрасывался на высказавших свое мнение американских дипломатов и журналистов, обзывая их евреями. 12 мая 1934 г. Белла Фромм столкнулась с Путци у дверей Доддов, на прощальной вечеринке для Мессерсмита.
– Интересно, почему нас пригласили сегодня, – сказал ей Ганфштенгль. – Столько шуму из-за жидов. Из-за Мессерсмита их жидовского. И Рузвельта, он тоже жид. Партии они противны.
– Доктор Ганфштенгль, мы уже обсуждали это, – ответила еврейская журналистка, – не надо передо мной ничего разыгрывать.
– И то верно, – сказал тот. – Даже если б они были арийцами, по их действиям об этом было бы не догадаться.
В конце разговора Путци предложил ей леденец.
– Попробуйте. Такие специально для фюрера делают.
Фромм с детства обожала леденцы, так что вежливо взяла один. Почти поднеся его ко рту, она разглядела на нем свастику. «Я попыталась уничтожить её как можно быстрее, но она продолжала проглядывать, пока я почти не доела леденец», – писала она потом.
Месяц спустя Ганфштенгль отправился в США с очень помпезным визитом, чтобы присутствовать на встрече выпускников Гарварда спустя двадцать пять лет. В новостях освещались все связанные с этим острые конфликты, случавшиеся в кампусе и вне его. Комитет еврейских организаций утверждал, что американцы не должны проявлять к Ганфштенглю «невежливость в любой форме», но журналист Хейвуд Броун предупреждал о «кровавых протестах», которые принесет этот визит, и требовал депортации приехавшего как лица нежелательного. Путци хоть и отметил, что Броун учился в Гарварде на год раньше его, но все же отмахнулся от его нападок как от «классовой зависти». Общаясь с репортерами, бравшим у него интервью сразу после прибытия в Нью-Йорк, он с такой же небрежностью отмахивался и от вопросов о немецких евреях.
– Ситуация с евреями в Германии вполне нормальная, – объявил он.
Присутствовавшие там еврейские журналисты несколько минут пытались развить тему, но он их проигнорировал. Когда невдалеке от корабля собралась толпа протестующих, она кричала «Долой Гитлера!», в кампусе же дебаты шли на более умеренных тонах. Еврейский студент Бенджамин Хальперн написал письмо для Harvard Crimson, озаглавив его «Хайль Гитлер»: в нем ставилось под сомнение решение Элиотта Карра Катлера, главного организатора встречи выпускников, пригласить Ганфштенгля быть своим помощником на церемониях. Поглядев на это выступление, Катлер передумал и попросил Ганфштенгля просто прибыть в качестве обычного выпускника. Позиция же Crimson, судя по всему, отражала основные мнения в Гарварде по поводу происходящего. «Из-за одной только политики возражать против присутствия в Гарварде человека, давно связанного с Гавардом, – это крайне детское поведение», – гласила редакторская колонка.
В течение следующей пары лет Путци было все сложнее убеждать американцев в Берлине, что он является разумным представителем режима. Но у него обнаруживались и проблемы с Гитлером и его внутренним кругом. Лидер нацистов пренебрежительно относился к заверениям Путци о том, что тот знает, как вести дела с США, не давая им выступить против Германии. Когда в ноябре 1933 г. администрация Рузвельта установила дипломатические отношения с Советским Союзом, Гитлер так сказал своему помощнику:
– Вот видишь, Ганфштенгль, твои американские приятели связались с большевиками.
А еще раньше он напрямую говорил так:
– Мне со своего места гораздо лучше видно Америку, чем ты её себе представляешь.
Впоследствии Путци утверждал, что уже в начале периода правления Гитлера начал замечать абсурдность и отрыв от реальности среди окружения Гитлера. Вернувшись с Гарвардской встречи в страну, где только что случилась «ночь длинных ножей» – кровавая зачистка в руководстве штурмовиков со множеством побочных жертв, – он сразу был вызван в Хайлигендамм, на берег Балтийского моря, где отдыхали Гитлер, Геббельс и другие руководители партии. «Это было прямо как у Льюиса Кэрролла: безумное чаепитие со Шляпником, – писал он. – По всей Германии убийства, ужасы и тревоги, а тут Магда Геббельс выступает в воздушном летнем платье, за столом еще несколько молодых дам, некоторые даже из аристократических семей…»
По словам Путци, примерно тогда он начал понимать, что с приходом к власти в Гитлера «просто демон вселился». Но даже уже потом, зная, что было дальше, он винил Геббельса и остальных в том, что они подтолкнули Гитлера к точке невозврата, а также говорил, что все еще надеялся как-то умерить впадающего в крайности фюрера. Но если отвлечься от всех этих самооправданий, то видно, что Ганфштенгля заботила не столько политика, сколько собственное положение. Путци видел, что последнее становится все более шатким. Его уже открыто критиковали, над ним насмехались, а Гитлер не спешил что-либо делать по этому поводу. Все реже его приглашали поиграть на пианино для руководителя нацистов.
Когда в 1935 г. в Берлин вернулись Трумэн и Кэй Смит, они заглянули к Путци, в его маленькую квартиру в задней части здания рейхсканцелярии. В комнате стоял огромный бюст Гитлера и рояль; Трумэн, войдя, небрежно повесил на этот бюст свою шляпу. «Путци резко сорвал её», – вспоминала Кэй, отмечая, что для Ганфштенгля все это выглядело вовсе не милой шалостью, а настоящим оскорбительным поведением. За кофе с кексом старые знакомые слушали местные новости. «Было ясно, что между Путци и Геббельсом все совсем не радужно, – продолжа