Додда не любили и военные атташе. Трумэн Смит описывал его как «известного историка, пацифиста». По мнению Смита, посол «выказывал очевидную нелюбовь к военным вопросам» и отсутствие интереса к работе военных атташе, равно как и к стремительному расширению германской армии и военно-воздушных сил. «Тут возникает вопрос о принципиальной пригодности доктора Додда к работе послом в Германии в наш конкретный исторический момент», – писал позже Смит. Кэй в своих неопубликованных мемуарах даже не пытается выражаться дипломатично. Написав, что из-за своих пацифистских убеждений Додд запретил Смиту и другим атташе появляться на официальных мероприятиях в военной форме, она добавила: «Нечасто встречаешь людей, которых в результате потом так презираешь».
Додд вряд ли заслуживал подобных оскорблений. Как указывал потом его биограф Роберт Даллек и другие, нет ни единой причины считать, что любой другой посол, каким бы искусным он ни был, мог бы добиться лучших результатов. Но последний период пребывания Додда в Берлине весь отмечен его сильнейшим разочарованием – и пониманием, что многие из тех, с кем он работал, тоже в нем разочарованы. К концу 1936 г. он снова задумался об уходе с поста – и прямо говорил, что «четырехлетней работы более чем достаточно». На два с половиной месяца он приезжал в США, чтобы заняться пошатнувшимся здоровьем, а в конце октября 1937 г. вернулся в Германию. «Я снова в Берлине, – писал он 29 октября. – Что я могу сделать?»
Но когда на самом деле настало время уезжать, Додд передумал и решил, что срок работы надо продлевать. К тому времени, однако, Рузвельт уже не слишком был в восторге от посла, которого отправил в Берлин в 1933 г., все еще надеясь повлиять на новое германское правительство через такого убежденного демократа, как этот историк из Чикагского университета. По одной из инициатив своего посла президент оказался фактически согласен с Гитлером: оба руководителя стран совершенно не собирались поддерживать стремление Додда собрать новую всемирную конференцию мира.
В последний раз Додд покинул Берлин 29 декабря 1937 г., горюя о том, что в конце концов ему пришлось оставить должность раньше, чем он хотел. «В Государственном департаменте были и до сих пор есть люди, которым не нравлюсь я и моя позиция», – писал он. После возвращения домой в Вирджинию он обнаружил, что чувствует себя все более больным. Когда началась Вторая мировая война, этот человек, которого все считали пацифистом, написал Рузвельту: «Гитлер намерен завоевать весь мир. Если мы не поддержим Англию и Францию, нам придется плохо». 9 февраля 1940 г. он умер в возрасте семидесяти лет, так и не дождавшись вступления своей страны в войну.
Додд уехал из Берлина не один: его семья последовала за ним. Это касалось и его дочери Марты, которая к тому времени настолько вдохновилась своими новыми убеждениями, что в последний свой период пребывания в Германии предприняла нечто экстраординарное. Хотя её любовника, Бориса Виноградова, отозвали в Москву, она съездила туда повидаться с ним, а также встречалась с ним в Париже. Когда же его перевели в советское посольство в Варшаву, она отправилась к нему и туда. Но не только личные отношения привлекали её теперь ко всему советскому. В мемуарах, где она повествовала о своей жизни в Берлине, Марта писала следующее: «Вообще, русские в берлинском посольстве оказались очаровательными людьми – естественными, неформальными, живыми и умными». Одним из этих очаровательных людей был агент по фамилии Бухарцев, берлинский корреспондент советской ежедневной газеты «Известия». Согласно имеющимся документам, именно он после Виноградова стал её куратором для НКВД, советской тайной полиции, занимавшейся также внешним шпионажем. Согласно служебной записке для НКВД, «Марта утверждает, что она – убежденная сторонница коммунистической партии и СССР». В январе 1936 г. Бухарцев сообщал, что он несколько раз встречался с Мартой и что она «прямо выражала свое желание помогать советскому посольству сведениями. Сейчас она глубоко изучает коммунистическую теорию и труд Сталина «Вопросы ленинизма». Её наставник – [Арвид] Харнак, у которого она очень часто бывает».
Харнак был мужем Милдред Харнак, американки и подруги Марты – преподавательницы, также обратившейся к идеям коммунизма. Как и Марта, в Германии Милдред вела себя осторожно и скрывала свои пристрастия – но, в отличие от дочери посла, оставалась в Берлине, что и привело её к трагическим последствиям.
Хотя Марта как любовница не была ни терпеливой, ни верной, она все еще питала привязанность к Виноградову. 14 марта 1937 г. она обратилась с петицией к советским властям, написав, что «мы решили просить официального разрешения пожениться». Две недели спустя она встретилась в Москве с главой Иностранного отдела НКВД Абрамом Слуцким. По его просьбе она подготовила содержательную речь о своей готовности служить Кремлю. «Я предлагаю свою помощь, любого характера, в любой момент и без дополнительных условий. Сейчас я имею в основном доступ к личной, конфиденциальной переписке моего отца с Государственным департаментом США и президентом страны». Её отец явно представления не имел о том, что она делала.
Далее в своей речи она заговорила о другом: о том, что потеряла почти все личные связи в германском обществе и что её обширные дипломатические знакомства дают сейчас очень мало полезных результатов. Другими словами, в Берлине она становилась бесполезна. «Является ли информация, которую я могу получить через отца – которого ненавидят в Германии и который почти изолирован от остальных иностранных дипломатов, так что не имеет доступа к секретной информации, – достаточно важной, чтобы мне оставаться в Германии? – спрашивала она риторически. – Не будет ли моя работа полезнее в Америке или какой-нибудь европейской организации, вроде Международной конференции мира?»
Марта также отметила, что, хотя она пытается продлить пребывание своего отца в Берлине, оно скоро подойдет к концу. С учетом всего этого Марта Додд предлагала Москве свою работу в каких-то других краях. В то же время она явно питала надежды, что с этой работой у нее будет возможность и дальше встречаться с Виноградовым. Однако после возвращения Доддов в США Виноградова отозвали из Варшавы в Москву. Был 1938 г., вовсю шли сталинские чистки. И первыми их жертвами становились те, кто поддерживал контакты с иностранцами. Не имело никакого значения, если человек при этом выполнял прямые указания Москвы. Любовника Марты арестовали. Еще не зная, что с ним случилось, Марта ответила на его письмо, которое тот написал по указаниям НКВД. Вот как беспечно звучит её письмо от 9 июля: «Борис, мой милый! Я наконец-то получила от тебя письмо… Ты там счастлив? Не нашел ли ты себе новую любимую девушку, вместо меня?» – так спрашивала она. И потом добавляла: «Ты еще не знаешь, а я на самом деле замуж вышла. 16 июня я вышла за американца, которого очень люблю». Виноградову не довелось прочитать эти слова. Его расстреляли раньше, чем послание пришло.
Глава 9. Форма и оружие
Летом 1936 г. недавний выпускник университета Тулейна в Новом Орлеане Говард К. Смит работал в местной газете и зарабатывал по 15 долларов в неделю, но тут случилось чудо: он получил сразу 100 долларов за написанный им короткий рассказ. Окрыленный удачей, он все же оказался достаточно расчетлив и прикинул, где неожиданный гонорар позволит ему протянуть дольше всего. В результате он решил поехать в Германию. Для американца, как он отмечал, Германия была самой дешевой страной в Европе. Его молодые друзья в Новом Орлеане, неспособные позволить себе такие путешествия, часто обсуждали, что же представляет собой новое государственное устройство в Германии: «есть ли от него толк, если оно может решить проблемы вроде наших американских» – так вспоминал Смит. По сути, как он пояснял, все задавались вопросом: «Нацистская Германия – это хорошо или плохо?»
Образование со специализацией в свободных искусствах сделало Смита и его друзей врагами любых диктатур, но Великая депрессия сильно потрясла устои – и они чувствовали, что все на свете оказалось спорно. Поэтому Смит решил отправиться в путешествие «на поиски истины» с разумом, открытым для всего, как он выражался сам. «Как Декарт в политике, я пытался отбросить предрассудки и предубеждения», – объявлял он. Нанявшись матросом на грузовой корабль, отправлявшийся через Атлантику, он получил очень характерное первое впечатление от страны, которую собирался изучить. «Я не успел еще ступить на землю Германии, как она очаровала меня, – писал он. – Мы поднимались по Везеру до Бремерхафена, проходя мимо миниатюрных чудесных городков, и в каждом из них вдоль реки стояли игрушечные домики и пивные под открытым небом».
Вспоминая свои первые впечатления от нацистской Германии, Смит, которому сильно позже предстояло стать знаменитым телеведущим, рассказывал не только о стране, но и о том, как со временем менялись его собственные реакции. Основываясь на том, как менялись его представления во время почти шестилетнего пребывания в Германии, в основном в качестве репортера United Press, Смит разработал целую теорию о том, как американцы и другие иностранцы меняли свое отношение к этой стране. Он выделял в этом процессе четыре стадии.
«На первый взгляд Германия невероятно привлекательна, и это первое впечатление разоружило многих антинацистов, которые так и не подняли свое оружие для нападения, – писал он. – Германия чиста и аккуратна, она по-настоящему прекрасна. Её большие города куда чище, чем это обычно для больших городов… Первое впечатление: здесь царит порядок, чистота и благополучие. И это очень мощная пропаганда для нацистов». Как он выразился, «в самый первый чудесный день в Бремене» ему один портовый рабочий сказал, что немцы «задолго до прихода Гитлера к власти умели быть чистыми, аккуратными и много работать». Это был явный намек на то, что гостям не стоит приписывать все, что они видят, заслугам новых властей.
Но гости в большинстве случаев делали именно это. Некоторые на этом и останавливались – как выражался Смит, «проявляя чувствительность носорожьей шкуры и глубину чайного блюдца». В качестве примера он описал группу американских школьниц, которых видел в Гейдельберге. «Основным препятствием развитию их суждений было, как я думаю, то, что немецкие мужчины красивы и носят униформу».