На второй стадии обнаруживается, что самые приметные черты нацистской Германии – это «военная форма и оружие – даже уже тогда было видно, как масштабно Германия готовится к войне. У меня просто дух захватывало». Изобилие людей в униформе – homo militaris, как выражался Смит, – внезапно сделало нацистское восстановление армии очень реальной вещью. Но видевшие это часто испытывали скорее приятное возбуждение. «Да что там, это вызывало настоящее воодушевление!» – признавал Смит. В Нюрнберге он наблюдал через окно, как «волнами течет широкая река – десять, двадцать тысяч мужчин в униформе, чеканящие шаг по мостовым. Они маршируют под гимн, заполняющий все пространство между домами: от музыки дрожат окна, а юные сердца легко вовлекаются в военный ритм».
Когда же гипнотическое зрелище военных игр начинает немножко отпускать разум, продолжает Смит, многие из приехавших переходят на третью стадию, куда менее пассивную и сопряженную с целым рядом тревожных выводов. «Начинаешь понимать, что всех этих молодых людей, миллионы людей, учат действовать абсолютно рефлекторно», – писал он. Вся эта муштра должна была научить их «убивать, отработанно и привычно… Им отдавали команды, менявшие их личность сильнее, чем превращение доктора Джекилла в мистера Хайда. Они учились крушить, сносить, уничтожать и разрушать».
На следующей стадии человек приходил в состояние «странного тихого ужаса». Достигшие этого этапа оказываются ошеломлены тем, что остальной мир понятия не имеет о нарастающей опасности; их также пугало, что не готовые к борьбе другие страны ничего не смогут поделать против темных сил, выпущенных на волю в Германии. Достигнув этой стадии сам, Смит начал волноваться, что нацисты оказались «реальной, прямой, неотменимой угрозой существованию цивилизации, которая собирает факты и устраивает обсуждения». Демократический мир, при всех его прекрасных качествах, был слаб – а мир Гитлера был «мощным, напористым, решительным. Он со всех крыш выкрикивал вызов моему миру. Только глухой мог не слышать это».
Смит отмечал, что некоторые люди приходили от первой стадии к четвертой всего за неделю. Другие застревали на первой или второй стадии. А те, что доходили до третьей, не всегда переходили к четвертой.
Разумеется, те американцы, что лишь приезжали в Германию с коротким визитом, часто застревали на первой или второй стадии – во всяком случае, пока совершали свое путешествие. Подобно многим обеспеченным студентам, Джон Ф. Кеннеди ездил в Европу летом 1937 г., проучившись перед этим год в Гарварде. Путешествуя вместе со своим другом Лемуаном Биллингсом, он поездил по Франции и Италии, а потом провел пять дней в Германии. Их сопровождала молодая немка – «очень увлекательная», по выражению Кеннеди – которую они, судя по всему, подцепили где-то на границе.
Загадочные записи в дневнике Кеннеди наводят на мысль, что путешественники вели себя довольно вульгарно. В утренней записи после визита в мюнхенский ночной клуб «оказавшийся изрядным сюрпризом» он отмечал, что в гостинице «Бристоль», где они останавливались, на них «как обычно, ругались и говорили, что мы не джентльмены». В записи с пометкой «Нюрнберг – Вюртемберг» он писал: «Началось как обычно, только на сей раз с дополнительным нюансом – на нас можно было наплеваттен (sic)».
Но он оставил и пару политических наблюдений. «Гитлер, кажется, здесь популярен, прямо как Муссолини в Италии. Но его сильнейшее оружие – это пропаганда», – писал он в Мюнхене. Добравшись по Рейну до Кёльна, он добавил запись: «Очень красиво, по дороге видишь много замков. Городки очень симпатичные, они прямо показывают превосходство нордических народов над латинскими. Немцы действительно очень круты, вот против них и объединяются, чтобы защититься…» Год спустя его отец, Джозеф Кеннеди, был назначен послом в Великобританию, где быстро обзавелся репутацией дипломата, заметно симпатизирующего Германии. Из-за взглядов отца Джона Кеннеди велик соблазн находить в его дневниках больше, чем там на самом деле есть. Но они показывают изрядную невинность – и невежество – многих молодых американцев, побывавших в Германии в тот период.
Год спустя, летом 1938 г., по Европе путешествовали Джон Рэндольф, помощник профессора математики в Корнелле, и его жена Маргарет. В отличие от Кеннеди они тщательно экономили, останавливались в студенческих хостелах и пользовались велосипедами, где могли. Заметки Рэндольфа о Германии, где пара провела почти весь июнь, полны мелких деталей: стоимость комнат в отелях, обедов и аренды велосипедов, время отбытия поездов и паника из-за пропавшего чемодана. Есть там и стандартные туристские восторги по поводу достопримечательностей. «Путешествие по Рейну от Кобленца до Бингена было великолепно», – писал он. Но во всех записях есть всего пара упоминаний о политической ситуации, и очень хорошо видно, что Рэндольфы совершенно не замечали происходящего.
«Утро было чудесным и ясным, – писал он 6 июня в Гейдельберге. – Прекрасный вид на людей в городе, множество свастик». Прибыв на велосипеде в Тюбинген, он отметил: «Кроме того, нам досталась отдельная комната в Доме гитлерюгенда, и обошлась она нам на двоих всего в одну рейхсмарку. Там две хорошие кровати с двумя маленькими тумбочками, стол, стул, большой сундук для одежды и телефон. Очень уютная обстановка, стены и потолки покрашены, белые деревянные полы и большое окно. Этот хостел специально построили в 1935 г., он очень современный и удобный».
Рэндольф, судя по всему, верил, что они путешествуют по очень симпатичной стране, которая вся как их комната в Доме гитлерюгенда. Когда они случайно оказались в Мюнхене во время учебной воздушной тревоги, он отметил это событие как «довольно скучное». В декабре 1938 г. Рэндольфу написал один немецкий инженер, с которым он познакомился во время поездки, и в письме он возмущался тем, что Рэндольф якобы ведет антигерманскую пропаганду в США. «Как вы не понимаете: в Германии вообще нет безработицы, никто больше не голодает и не мерзнет зимой, чего практически не бывает ни в одной стране – кроме Италии, где тоже все делается под государственным контролем. В Германии правят порядок и дисциплина. Вы сами все это здесь видели». В дневнике и бумагах Рэндольфа нет ничего, наводящего на мысли, что он сомневался в сказанном. Он просто промчался по поверхности Германии и вернулся таким же невежественным, как и приехал.
Подобной слепоте способствовало и то, что на уровне личных контактов молодые американцы и немцы были очень доброжелательны. Впервые проведя в Германии лето в 1936 г., Говард К. Смит вернулся к работе репортером в New Orleans Item, но на следующее лето ему вновь захотелось в Германию. Он был полон любопытства в отношении политической системы этой страны. Для экономии он путешествовал автостопом и был сильно удивлен, как легко оказалось передвигаться. «Я просто прикрепил к своей сумке маленький американский флаг – и эти простые, доброжелательные люди каждый раз останавливались, – писал он. – Немцы феноменально гостеприимны по отношению к иностранцам, особенно американцам». Смит полагал, что частичной причиной этого было блестящее выступление американских атлетов на Олимпиаде в предыдущем году, «и поэтому американцы были любимыми иностранцами в Германии». При таком гостеприимстве многие иностранные гости оставались совершенно наивными, не представляя, что на самом деле происходит вокруг.
Однако к тому времени нацистская Германия была уже далеко не местом для наивных, тем более в 1938 г. Три крупных события произошли в этом году: аншлюс, Мюнхенское соглашение и Хрустальная ночь. Первые два из этих событий – мартовская аннексия и оккупации Австрии, а также договоренность между британским премьер-министром Невиллом Чемберленом и французским премьер-министром Эдуаром Даладье о том, что они позволят Германии забрать Судетскую область у Чехословакии, – стали огромным триумфом Гитлера, претворяющим в реальность его риторику о Великой Германии и готовящим сцену для Drang nach Osten («Натиска на Восток»). Третье событие, случившееся 9 и 10 ноября, – погром еврейских магазинов и домов по всей Германии, стал моментом резкой эскалации антисемитской политики Гитлера.
Те из американских журналистов, кто уже достаточно долго прожил в Берлине, не испытывали иллюзий относительно новой Германии. Некоторые к тому времени уже довольно громко предупреждали о ситуации в стране, её руководстве и его намерениях. Уильям Ширер относился именно к таким журналистам. Однако в августе 1937-го, отмечая свой третий день рождения, проведенный на территории гитлеровской Германии, он оказался без работы, став жертвой сокращений в своем новостном агентстве. Он получил телеграмму из Зальцбурга, где спрашивалось, не может ли он прибыть на обед в отель «Адлон». И подпись – «Мерроу, Columbia Broadcasting».
Ширер это имя почти не помнил, но уж компанию и её радиоэфиры он знал прекрасно. Он встретился с Эдвардом Р. Мерроу, европейским менеджером CBS, оба заказали в баре отеля «Адлон» мартини. Ширера очень поразило красивое лицо Мерроу. «Вот так и должно быть на радио», – отметил он в своем дневнике. Но добавил с обезоруживающей откровенностью: «Что-то совсем не голливудское было в его глазах». Ширер прошел тест на голос, и Мерроу тут же объявил, что его наняли.
На новой работе корреспондента Ширеру надо было устраивать свою базу в Вене, а не в Берлине. Хотя его берлинские приключения еще вовсе не кончились (вскоре он туда вернется), Ширер и его жена-австрийка с облегчением покинули немецкую столицу осенью 1937 г. Подводя итог проведенным там трем годам, Ширер сделал запись 27 сентября в своем дневнике: «Это вовсе не были несчастные годы. Но тень нацистского фанатизма, садизма, преследований, зарегулированности, террора, жестокости, подавления, милитаризма и подготовки к войне постоянно нависала над нашими жизнями, как черная туча, которую не разгоняет никакой ветер».
В полном соответствии с тем, как Говард К. Смит описывал достигших полного понимания ситуации иностранцев, с их глубоким ужасом касательно происходящего, Ширер все больше беспокоился из-за того, что окружающий мир не видит ничего особенного в гитлеровской Германии. «Я как-то чувствовал, что, несмотря на всю нашу журналистскую работу, Третий рейх совершенно не понимают – ни его суть, ни планы. Не понимают ни в