Два дня продолжались погромы. Сотрудники американского консульства шныряли туда-сюда через пожарный выход, поскольку парадный вход был заблокирован толпой евреев, пытавшихся прорваться внутрь. «Весь день в наших кабинетах дрожали и просили визы или паспорта сплошные Кемпинские, Вертхаймы, Розентали – часто очень известные и старые берлинские фамилии. Что угодно, лишь бы спастись от безумия, охватившего город», – вспоминал Тэйер. В его маленькой квартире, как он добавлял, «набились еврейские семьи, пересиживавшие бурю в безопасном убежище».
Тэйер не так сурово оценивал реакцию обычных берлинцев на все эти события, как Тьюрмер. Он пояснял, что «многие берлинцы, не нацисты и не евреи, выглядели очень испуганными и пристыженными, но беззащитными перед этой мерзкой сценой». Но после войны он признавался, что был все-таки настроен не слишком снисходительно. Когда Альянс бомбил немецкие города, особенно старые исторические вроде Гамбурга, он изрядно сомневался в том, что эти разрушения были оправданны. «Но Берлин мне было не жалко, – писал он. – Это уродливый старый город, в котором, как мне кажется, накопилось слишком много зла. Он не заслуживал ни сожаления, ни печали, когда его разбивали, как вертхаймские рояли».
Но, несмотря на все это битое стекло, американские гости все еще имели возможность приехать в Германию – и не увидеть большую часть происходящего прямо у них перед носом. Филлипс Талбот, учившийся вместе с Тьюрмером в университете Иллинойса и ставший впоследствии известным специалистом по Азии и дипломатом, посетил Берлин вскоре после Хрустальной ночи. Он был начинающим репортером в Chicago Daily News; его пригласил к себе в гости Уоллес Дьюэль, берлинский корреспондент того же издания. Талбот познакомился с Тьюрмером, заговорившим о свидетельствах того, что только что случилось.
– Видите? – спросил он, указав на разбитое окно на втором этаже дома на Курфюрстендамм. – Я видел, как его в ту ночь выбили.
Талбот же, рассказывая впоследствии о своей короткой поездке в Германию, сообщает, что без Тьюрмера и Дьюэля он бы, вероятно, не заметил большей части происходящего. И уехал он в лучшем случае со смешанными впечатлениями. «Если говорить об эффективности, то страна [Германия] выглядела вовсе не плохо», – вспоминал он. В письме, датированном 27 декабря 1938 г. и написанном вскоре после его визита в Германию, он пояснял: «Будет несправедливо упоминать о событиях антиеврейской кампании и не сказать о некоторых других вещах, которые я видел». Он указал на «реальные результаты работы нацизма… прекрасные дороги, расчищенные трущобы и новые дома, мосты и общественные здания», которые все «дают стране очень обновленный вид». Но он все же добавил, что «об их методах рассказывают совершенно жуткие вещи, причем рассказывают люди, которых не заподозришь в корыстных целях».
Для многих американцев, бывших свидетелями этих страшных перемен, с какого-то момента стало невозможно делать вид, что новая Германия является самой обычной смесью добра и зла и что с ней можно иметь дело, как с обычной страной. 14 ноября, в письме заместителю Государственного секретаря Фрэнсису Б. Сэйру. Уилсон наконец признал, что тщетно уже надеяться на то, что разумные представители немецкого правительства сумеют «сделать чуть более умеренной расовую политику национал-социалистической партии, по крайней мере в вопросе разрешения евреям эмигрировать, взяв с собой существенную часть своей собственности». В конце он писал: «События последних нескольких дней явно разрушили последние надежды такого рода». Видя, что нацистский режим вызывает у людей все больше гнева, администрация Рузвельта на следующий день отозвала Уилсона в Вашингтон для консультации. Он формально оставался послом в Германии до 31 августа 1939 г. – до того вечера, когда Германия вторглась в Польшу, – но в Берлин он в тот период уже больше не возвращался. После ухода Уилсона всем посольством заправляли дипломаты более низкого ранга. Хотя Джейкоб Бим был крайне разочарован работой Уилсона, он все же отметил, что, когда тому не прислали замену, это «нанесло посольству тяжелый удар». Он писал, что в отсутствие посла, который бы поддерживал контакты с нацистским руководством на высшем уровне, «сформировалось странное состояние отсутствия коммуникаций, которое очень нам вредило».
Многие сотрудники посольства все больше сосредотачивались на оценке военного потенциала и намерений Германии, и никто в этом не был более опытен, чем Трумэн Смит. Опытный военный атташе постоянно искал новые возможности собрать полезные сведения. Он организовал посещения Германии Линдбергом, чтобы получить возможность взглянуть изнутри на заводы и аэродромы люфтваффе. В то же время он воспользовался приездом еще двоих офицеров американской армии, с помощью которых смог познакомиться с еще одним аспектом немецкой армии – в данном случае с программой подготовки офицеров и с возможностями военного строительства.
Довольно важно, что в это время, в 1935 г., США и Германия без лишнего шума договорились об обмене студентами офицерских училищ – канзасского командно-штабного колледжа в форте Ливенворт и немецкой Берлинской военной академии, Kriegsakademie. Программа должна была начать работать на следующий год, но немцы так и не воспользовались представившейся возможностью – возможно из-за того, что верили, что лучше подготовят офицеров у себя в стране. «Высказывались тактичные предположения, что немцы не очень высокого мнения об американской подготовке в Ливенворте», – писал Альберт Коади Ведемейер, американский офицер, поступивший в немецкую Военную академию и прошедший там полный двухлетний курс с 1936 по 1938 гг.
Этот молодой капитан из Небраски, «высокий и красивый» Ведемейер, как написала о нем Кэй Смит, немедленно сдружился с Трумэном Смитом. Их дочь Кэтхен вспоминала, что Ведемейер и Пол Томпсон (еще один молодой офицер со Среднего Запада, также учившийся в Германии) часто приходили к ним на поздний воскресный завтрак. Томпсон был армейским инженером и учился в Берлинском техническом университете.
По описанию Кэй, Томпсон был «компанейским, трудолюбивым, скромным розовощеким красавцем, с карими глазами, темными волосами и располагающим к себе характером». Он был очень молод и наивен в социальных отношениях – но не в рабочих вопросах. Или, как писала Кэтхен, «у Пола молоко еще на губах не обсохло, он такой невинный». Её родители волновались по поводу его отношений с немкой по имени Фридль, опасаясь, что она его охмурит. Когда он объявил Смитам, что женится на ней перед отплытием домой, Трумэн сказал Кэй:
– Надеюсь, для нее это не просто удачный переезд в США, как для многих.
Но Смиты присутствовали на их помолвке и проводили пару в дорогу.
Поскольку у Томпсона уже был немалый опыт в работе над контролем наводнений на реке Миссисипи, он чувствовал, что на берлинских лекциях слышит мало нового. Трумэн сумел договориться и устроить его вместо этого в инженерный батальон немецкой армии, где тот вблизи смог посмотреть на методы и технику немцев. Его отчет об увиденном, как рассказывала Кэй, «привлек к Томпсону внимание начальства, так что с этого момента… его ждала блестящая карьера». В дальнейшем он готовил военных строителей для армии США перед высадкой в Нормандии и участвовал в десанте на Омаха-Бич, где был ранен в челюсть. Томпсон выжил и был награжден за храбрость. После войны он ушел в отставку и начал вторую карьеру в качестве топ-менеджера в Reader’s Digest.
Но из этих двоих молодых американских офицеров, учившихся в Германии в тот период, самую ценную информацию собрал Ведемейер – который впоследствии поднялся гораздо выше в военной иерархии, заняв после генерала Джозефа Стилвелла пост командира Вооруженных сил США в Китае. Этот молодой капитан с огромной серьезностью начал свою работу, будучи студентом по обмену в германской Военной академии, он вел подробнейшие записи всех своих наблюдений в течение более чем двух лет, и на основании их представил своему армейскому руководству доклад на 147 страниц. В этом докладе высшие военные чины могли найти ценную информацию о том, как готовили многих из лучших германских офицеров, которым предстояло участвовать во Второй мировой войне.
По докладу Ведемейера было четко видно, что он весьма восхищен германской программой подготовки и практическими тренировками в «командовании отрядами», когда офицеры имитировали условия реального боя, в которых могли оказаться, чтобы отработать новые тактики. «В Военной академии моделируют маневренные боевые действия, особенно обращая внимание на скорость, ожидается применение механизированных и моторизованных подразделений», – писал он. Офицеров учили быстро принимать решения, признавая, что «годное решение, принятое вовремя и быстро исполненное, намного лучше решения идеального и запоздавшего».
Все это указывало, что немцы готовятся применять новые методы войны. «Они зримо представляют быстро меняющуюся обстановку на современном поле боя, готовя к этому свои командно-штабные кадры», – отмечал он. По сути, он видел подготовку к блицкригу, который Гитлер собирался провести в Польше через год.
В своих послевоенных мемуарах Ведемейер открыто заявил то, на что раньше лишь намекал. Находясь под огромным впечатлением от «немецких методов и качества подготовки», он сделал вывод: «С моей точки зрения, немецкая методика преподавания и структура обучения превосходят наши». Он сравнивал это со своим обучением в форте Ливенворт, которое было «гораздо более теоретическим», а инструкторы – «посредственными». В Берлине его главным инструктором был майор Фердинанд Йодль, брат Альфреда Йодля, который занимал во время Второй мировой войны одну из ключевых должностей в командовании вермахта и был повешен в Нюрнберге как военный преступник. Этот менее известный брат был, по воспоминаниям Ведемейера, «выдающимся учителем», и его лекции в Военной академии, по мнению американца, «способствовали развитию мышления» и оказались очень содержательными. Это было практическое обучение, оставлявшее невероятно сильное впечатление. «Когда я учился в Берлине, мне в качестве одной из задач на работу с картой дали планирование гипотетического нападения на Чехословакию, – писал он. – Позже оказалось, что задача была не очень-то гипотетическая». В своем отчете 1938 г. Ведемейер дал много детальной информации обо всем, от немецкого вооружения до почтовых голубей, но он не написал прямо свой главный вывод.