Life самый авторитетный военный обозреватель Америки Хэнсон Болдуин писал, что исход войны решится на Восточном фронте. В случае успеха немецкая военная кампания закончится полным «завоеванием Европы», объявлял он, включая в этот приговор и Британию. Он обсуждал вероятность, что армии Гитлера можно победить или хотя бы обессилить долгими, дорогостоящими военными действиями. «Но ориентируясь на весь прошлый опыт – на наши ограниченные знания о Красной армии, на события первого месяца боевых действий, – мир имеет основания ожидать быстрой и решительной победы Германии над Россией».
Для американцев, живших и работавших в Германии, такие оптимистичные прогнозы выглядели все более и более сомнительно. Чем дальше уходила армия, тем больше они видели трудностей в тылу. В Гитлерленде менялась жизнь – и для американцев, и тем более для немцев. Менялась же она не к лучшему.
Во время Битвы за Британию в августе и сентябре 1940 г. английские бомбардировщики редко добирались до Берлина, но их первые рейды сильно пошатнули уверенность в будущем жителей немецкой столицы, которых до того уверяли, что Берлин неуязвим. 10 сентября Берлин пережил то, что Ширер назвал «самой жестокой бомбардировкой из случившихся»: зажигательные бомбы попали в здание Министерства военного снабжения, совсем рядом с отелем «Адлон» и посольством США. Хотя пожары потушили раньше, чем они успели причинить серьезный вред, загореться успело во многих местах – даже во дворе «Адлона» и в саду посольства. В тот вечер Ширер, закончив радиоэфир, поспешил в темноте к «Адлону», но его машина врезалась в какой-то мусор, пробуксовала и остановилась футах в двадцати от свежей воронки от бомбы. «Я прошлой ночью чуть не погиб», – написал он в дневнике на следующий день.
Ширер также записал, что Дональд Хит возле посольства попал в еще более опасную ситуацию. Осколок той самой бомбы, что сделал воронку на дороге, влетел в кабинет Хита через двойное окно в 200 ярдах от места падения, пролетел прямо над письменным столом и воткнулся в стену напротив. Хит должен был дежурить в ту ночь, но Кирк, поверенный в делах, отпустил его.
Заголовки немецкой прессы грозили отмщением за бомбардировки, для которых, по их описаниям, намеренно выбирали в качестве целей детей, больницы и другие гражданские объекты. Лондон жил в реальном ужасе перед налетами, но берлинцев можно понять – они действительно верили, что их страна страдает не меньше. «Ночное преступление британцев против 21 немецкого ребенка! Их кровь требует мщения», – писала одна из газет. Другая предупреждала: «Тайные убийства – не военные действия, герр Уинстон Черчилль! Британский остров убийц столкнется с последствиями своих злодейских бомбардировок».
После Битвы за Британию американцы в Берлине чувствовали себя неестественно оторванными от событий реальной войны. «Если не считать речей нацистских ораторов… а также сообщений об отчаянной дипломатической активности и слухов о перемещениях войск, то в начале 1941 г. мы в Берлине и не знали бы, что идет война», – писал Флэннери. В тот период американцы еще довольно редко встречали на берлинских улицах раненых солдат. «Но после начала боевых действий в СССР я начал видеть их в каждом квартале на крупных улицах – молодые люди с руками на перевязи, без руки, идущие на костылях или с тростью, или без одной ноги», – добавлял Флэннери.
Как-то раз этот журналист CBS подошел к газетному киоску и услышал, что газетчик спрашивает какую-то женщину, в порядке ли она.
– Нет, я только что получила плохие новости. Мне надо позвонить мужу на работу. Понимаете, у нас один сын погиб в Польше, а другой – во Франции. А теперь мне сообщили, что Иоганн тоже погиб, наш последний сын. Его убили в России.
Хотя в начале войны Германия одерживала в СССР победы, по газетам было прекрасно видно, что цена их высока. Флэннери прикидывал, что примерно половина немецких семей кого-нибудь потеряла, – и он видел, что люди все больше впадают в депрессию. Британские авианалеты становились чаще, и это тоже способствовало падению боевого духа. Флэннери, на которого после отъезда Ширера в ноябре 1940 г. свалилась вся работа в Берлине, однажды, выходя от зубного врача, услышал жалобы лифтерши на беды войны.
– Mein Gott, mein Gott, – сказал ему она. – Warum? Почему? Все это устроила небольшая горстка людей.
Сам Флэннери неоднократно оказывался на расстоянии квартала от падающих бомб. В ту ночь, когда полковник Ловелл смотрел на бомбежку с крыши здания посольства возле зоопарка, бомбы упали так близко, что атташе распластался на крыше. «Я думал, мне конец», – рассказывал он потом.
Сигрид Шульц видела и менее очевидные стороны войны, показывавшие её скрытую цену. Путешествуя на поезде из Берлина в Базель, она оказалась в одном купе с полковником люфтваффе, который много говорил о том, как война влияет на семейную жизнь.
– Я так люблю свою жену и детей, – говорил он. – Но когда мы, солдаты, возвращаемся домой, все наши домашние говорят лишь о том, сколько картошки они получают и какие бутерброды ели другие люди в бомбоубежищах.
Намек был ясен: немецких бойцов раздражали мелкие, как им казалось, бытовые заботы домашних.
Но еще раньше Шульц общалась с женщиной, которая вроде бы не так волновалась из-за материальных проблем, как многие другие; она излучала уверенность в себе.
– Я тоже работаю на войну. Я – пластический хирург, – говорила она. – Когда-то неплохо зарабатывала. Сейчас я много оперирую, улучшаю груди.
Когда Шульц спросила её, какое отношение это имеет к войне, женщина ответила:
– Ну, когда немецкие мужчины возвращаются домой из Франции и с Балкан, они часто критикуют фигуры своих жен. А у нацистов есть деньги, как вы понимаете. И я делаю операции.
Но большая часть немцев, терявшая надежду на скорую победу, волновалась о куда более серьезных вещах: о том, как прокормить и одеть себя, особенно зимой. Что до евреев, их ситуация была совершенно ужасной, и это началось задолго до войны и бомбардировок, как прекрасно знали остававшиеся американцы.
Ангус Тьюрмер, молодой корреспондент Associated Press, поначалу снимал комнату на четвертом этаже дома в Берлине; этажом ниже его жила еврейская семья. Он вспоминал, что однажды женщина с третьего этажа поднялась наверх и попыталась броситься вниз с лестницы, но её удержали от самоубийства. День спустя Тьюрмер увидел, что замок с дверей её квартиры снят, а дверь опечатана гестапо. Но еще день или два спустя он обнаружил, что дверь открыта. Войдя, он нашел там осматривающую квартиру «арийскую» семью. На туалетном столике стояло несколько консервных банок.
– О, посмотрите, как они неплохо питались, – сказал один из немцев.
Часть американцев после тех времен на десятилетия сохранила ноющее чувство вины перед евреями, которым они тогда не пришли на помощь вовремя. Тьюрмер вспоминал, как однажды вечером к нему в дом постучали. Когда американец открыл дверь, то увидел тощего человека в пальто с желтой звездой; на его шее висела Медаль Почета времен Первой мировой войны.
– Не могли бы вы мне помочь? Я вам заплачу марками здесь, в Германии, а вы переведете мне на банковский счет доллары, – сказал он.
Тьюрмер попытался объяснить, что хотя он и работает на Associated Press и уже не студент, но все равно пользуется льготным курсом обмена, доступным иностранным студентам, а это нарушает правила. Так что у него уже и без этого «не все чисто» и на новые риски он не может пойти. Гость ушел расстроенный.
Однажды ночью, в октябре 1941 г., Говард К. Смит, только что сменивший работу в United Press на работу в CBS и занявший место Флэннери, встретил у себя на пороге в два часа ночи почти такого же гостя. Гостя этого звали Фриц Хепплер, он был евреем и приходился американскому журналисту примерно ровесником. Они уже сталкивались годом раньше, во время авианалета. Хепплер рассказал, что гестапо устраивает рейды на еврейские квартиры по всему городу, особенно ища тайные склады продовольствия. В его квартиру тоже врывались, но ничего не нашли и отпустили его. При предыдущей встрече со Смитом Хепплер казался готовым к сопротивлению, но сейчас его страх был очевиден.
– Началось, – сказал он, имея в виду аресты евреев, которых начинали депортировать на восток. – Я знал, что так будет, как только они начнут терпеть поражения.
Он умолял Смита помочь ему выбраться из страны. Журналист предложил ему сигарету и сказал, что попробует помочь с американской визой, но добавил, что тот все-таки преувеличивает опасность. Затем он отправил гостя прочь.
«Моей бесчувственности в тот день нет оправданий», – написал позже Смит, вспоминая, что на следующий день он про Хепплера уже забыл, а поговорить про него в посольстве даже не пытался. – Вряд ли я бы мог действительно ему помочь, но это бы хотя бы успокоило мою совесть, – добавил он. Смит никогда больше не встречал Хепплера.
Кеннан и другие дипломаты в американском посольстве порой чувствовали, что они перегружены и в осаде. Поскольку в 1940 г. правительство Германии приказало закрыть десять консульств США в других городах, все приезжали за помощью в Берлин. «Положение немецких евреев становилось все хуже, как и положение евреев на оккупированных немцами территориях. Мы оказались завалены работой, связанной с помощью по получению разрешений и отправке их в США, что было очень тяжело». Кеннан нерадостно отмечал, что они с коллегами, по сути, решают нерешаемую задачу. «Источником давления, которое на нас оказывали, часто были связанные с конгрессом и обладавшие властью американские круги, а Государственный департамент сваливал все на нас, чтобы не оказаться под огнем самим и не объяснять нашим конгрессменам, что можно и что нельзя (иногда вследствие принятых ими же самим законов) сделать, чтобы помочь этим людям».
Когда в октябре 1940 г. из Берлина уехал Александр Кирк, рабочая нагрузка Кеннана увеличилась еще больше. Вместо Кирка поверенным в делах стал Леланд Моррис, бывший куда менее выдающимся деятелем. В результате Кеннану нередко приходилось де-факто руководить всем процессом. Джейкоб Бим, к тому времени оказавшийся самым давним сотрудником посольства, несмотря на свой молодой возраст, впоследствии писал: «Время показало, что Кеннан – лучший историк, чем руководитель». Тем не менее, Кеннан и остальные сотрудники достойно продолжали поддерживать работу аванпоста своей страны в Берлине – так хорошо, как могли. Они теперь не только представляли интересы Британии и Франции, они также занимались проблемами граждан стр