Далее Ширер обратился к главному животрепещущему вопросу своей страны в те времена: собирается ли Гитлер воевать с США? «Я твердо уверен, что он рассматривает этот вариант и что если он победит в Европе и в Африке, то в конце концов начнет и эту войну – если только мы не будем готовы отказаться от привычного образа жизни и занять место обслуги в его тоталитарном обустройстве мира». Борьба тирании и демократии, добавлял он, «неизбежна, как столкновение двух комет, несущихся по небу навстречу друг другу». Говоря о движении «America First» и других изоляционистах, он писал: «Линдберги и их друзья смеются над самой идеей того, что Германия когда-либо сможет атаковать США. Немцев их смех вполне устраивает – пусть еще больше американцев продолжает смеяться…»
Вернувшись в США, Харш написал серию из двенадцати статей для Christian Science Monitor, из которых позже собрал книгу, которую и отправил в печать 22 июня 1941 г. – в тот самый день, когда Гитлер напал на СССР. Книга называлась «Pattern of Conquest» («Образец завоевания») и затрагивала много важных для Ширера тем, но особенно – ту, что стала её заглавием. «Вопрос, стоящий перед американцами, вполне ясен», – писал он. В мире, где идет титаническая борьба за доминирование, «Америка должна или принадлежать к доминирующей силе, или подчиниться ей». Если США позволят Германии победить «по определению», то они быстро станут стеллитом Гитлерленда. «Альтернатива для Америки – это сопротивляться вместе с Британией, – писал он в заключение. – Вместе они, безусловно, способны победить Германию».
Хасс оставался в Берлине, работая на International News Service, до ноября 1941 г. Он также, вернувшись домой, написал книгу о своем опыте, озаглавив её «The Foe We Face» («Враг, что перед нами»). Книгу эту опубликовали в 1942 г., когда США уже вступили в войну. Незадолго перед его отъездом из Берлина, всего лишь за месяц до японской атаки на Пёрл-Харбор, после которой Гитлер объявит войну Соединенным Штатам, – Хасс в последний раз взял интервью у Гитлера.
Они встретились в «Волчьем логове», Вольфсшанце, в штаб-квартире Восточного фронта. Хасс прошел следом за Гитлером по лесной тропинке, и нацистский лидер внезапно разыграл именно ту сцену, которую Ширер ранее использовал для описания немецкого характера. Гитлер заметил белку и вытащил из кармана мешочек с орехами. Он приблизился, протягивая орехи, «мягко, с полуулыбкой на румяном лице», описывал это Хасс. Белка смело прыгнула на протянутую руку, к удовольствию Гитлера. Когда она подхватила орехи и ускакала, он сказал:
– Ja, если б только весь мир мог просто заниматься своими делами, как эта белочка.
В разговоре с Хассом Гитлер хвастался, что еще переживет «вашего президента Рузвельта» и «этого психа Черчилля», и что сталинская Красная армия уже «практически разгромлена». Хасс заметил, что не только презрение он слышит в повторяющихся упоминаниях «герра Рузвельта и его евреев». Гитлер горько жаловался, что американский президент «хочет править миром и лишить нас всех места под солнцем… Каждый раз, когда я протягивал ему руку, он отшвыривал её». Он обвинял Рузвельта в том, что тот пытается удерживать Британию в войне, а Хасс чувствовал, что по мере того, как его собеседник распаляется, рассуждая об этой воображаемой враждебности, «ледяная трещина все ширится и ширится между нами». Хасс писал, что именно тогда он понял, отчего Гитлер так ярится. «Могущественный Гитлер из нацистского рейха, из Европы с новым порядком инстинктивно и глубоко боится президента Франклина Д. Рузвельта из США». Именно поэтому, добавлял Хасс, «как тигр в засаде, он готовится напрыгнуть и одним ударом парализовать силы этого человека и его страны, которых боится больше всего на свете».
Хотя рассказ Хасса мог быть изрядно приукрашен с целью повысить боевой дух соотечественников на ранних этапах войны, относительно основных мотивов Гитлера он был вполне прав. Как и при вторжении в Советский Союз, Гитлер делал ставку на то, что новая эскалация станет единственным путем к победе.
Глава 12. Последний акт
В последние месяцы 1941 г. Джордж Кеннан отслеживал движение армий Гитлера по Советскому Союзу на огромной карте страны у себя в кабинете, сравнивая происходящее с русской кампанией Наполеона в 1812 г. «Совпадения по времени и географии были часто просто потрясающие», – отмечал он. Несмотря на признаки того, что взять Москву у немцев все-таки не получается, он все еще не был уверен в исходе войны. Но он замечал также, что прямо на глазах отношения Германии с США постоянно ухудшаются, и чувствовал, «что все вышло из-под контроля – не только нашего (в конце концов, у нас в нашем бедном заваленном работой посольстве вообще нет времени на что-либо влиять), но из-под чьего-либо контроля вообще».
Кеннан и другие жители Запада еще не знали тогда, что битва за Москву станет первым поражением гитлеровской армии. Это была титаническая борьба, величайшая битва Второй мировой войны и всех времен, в ней участвовало 7 миллионов сражающихся. Суммарные потери обеих сторон – погибшие, взятые в плен и тяжелораненые – составили два с половиной миллиона, и почти два миллиона из них пришлось на советскую сторону. Немецкие войска вышли к окраинам Москвы в результате ужасных просчетов Сталина, которые начались с того, что он не верил, что Германия нападет на его страну.
Но советская столица в конце концов устояла, потому что Гитлер наделал еще больше ошибок, не прислушавшись к своим генералам, советовавших ему скорее двигаться прямо к Москве. Он вместо этого приказал отвлечься на южное направление и занять Киев, настаивая на первоочередной важности контроля над украинским сельским хозяйством и рудными богатствами. К тому времени, как его войска снова пошли на Москву, их уже стали задерживать проливные осенние дожди, превращавшие российские грунтовые дороги в болота, а потом еще и наступили холода. Поскольку Гитлер твердо верил, что быстро займет Москву, большей части немецких войск даже не выдали зимнего обмундирования. Все это привело к тому, что, как писал советский писатель Василий Гроссман, «генерал Распутица и генерал Мороз» сильно задержали и ослабили армию вторжения.
Сталин максимально воспользовался этой удачной возможностью и привел подкрепления с Дальнего Востока страны. 6 декабря, за день до Пёрл-Харбора, его армии пошли в первую настоящую контратаку, оттеснив те немецкие войска, что подошли ближе всего к столице. Как и другие иностранцы, американские дипломаты и журналисты, находившиеся в Москве, были эвакуированы еще в октябре в Куйбышев, город на Волге, поскольку были опасения, что столица окажется в руках немцев. Без прямых репортажей от этих людей большая часть мира очень нескоро узнала о том, что советское контрнаступление стало началом коренного перелома на Восточном фронте. Но Гитлер – который совсем еще недавно уверенно вещал, как вскорости завоеванные советские территории станут базой могущества Германии, – уже начал понимать, что этой зимой столицу СССР его войска не возьмут. Он все же продолжал надеяться, что у него получится сделать это позже, и его пропагандисты настаивали, что это изменение в планах является лишь временной задержкой.
Вечером в воскресенье, 7 декабря, Кеннан с трудом сумел поймать слабую радиопередачу из США, где сообщалось о японской атаке на Пёрл-Харбор. Он позвонил Леланду Моррису, поверенному в делах, который уже спал, а также нескольким другим сотрудникам посольства, назначив им общую ночную встречу в здании посольства. Хотя Пёрл-Харбор сам по себе не означал автоматически начала войны с США, и Гитлер действительно выждал с объявлением войны четыре дня и только тогда обратился с речью к рейхстагу, американские дипломаты в Берлине резонно предположили, что работе их в этой стране приходит конец.
Нет никаких свидетельств, что Гитлер вспоминал предупреждения Путци Ганфштенгля о том, что в глобальном конфликте оказываться против Америки смертельно. Вместо этого лидер нацистов немедленно убедил себя, что японская атака – прекрасные новости, поскольку это означает, что США будут полностью заняты войной в Тихом Океане и у них не будет ни сил, ни ресурсов на помощь Британии и Советскому Союзу. На следующий же день после Пёрл-Харбора он объявил:
– Мы вообще не можем проиграть эту войну. У нас теперь есть союзник, которого 3000 лет никто не завоевывал.
Но больше всех последствиям Пёрл-Харбора был рад Черчилль. В тот судьбоносный день Рузвельт позвонил ему через Атлантику и произнес именно те слова, что британский премьер-министр мечтал услышать:
– Теперь мы в одной лодке.
А 26 декабря Черчилль сказал конгрессу:
– Для меня сейчас самой лучшей новостью является то, что США, объединенное как никогда, выхватило свой меч свободы и отшвырнуло прочь ножны.
Кеннан отмечал, что в эти четыре дня «мучительной неизвестности», когда они с коллегами ждали обращения Гитлера к рейхстагу, посольство оказалось методично отрезано от всего внешнего мира. Телеграфные службы больше не принимали от них телеграмм, а ко вторнику у них в здании перестали работать телефоны. «Мы остались одни», – писал он. Поняв, что пора готовиться к худшему, дипломаты во вторник вечером начали жечь шифровки и секретные документы. Когда внезапно зажглось множество костерков, пепел от которых долетал до соседних домов, пришел немецкий инспектор и предупредил сотрудников посольства, что они подвергают соседей риску пожара.
Разумеется, для соседей – и в узком, и в широком смысле – опасность представлял далеко не только летящий пепел. Кеннан понимал это еще лучше, чем Гитлер.
В Берлине к тому времени оставалось всего пятнадцать американских журналистов – меньше трети от их прежнего количества. Они поняли, что их работа тут, скорее всего, тоже заканчивается. В ту ночь, когда дипломаты жгли свои документы, среди журналистов пошел слух, что ФБР арестовало немецких репортеров в США. Деталей арестов они не знали, хотя все это было частью большой зачистки «враждебных элементов», но у них не было сомнений, что будет дальше. Луи Лохнер из