Associated Press встретился с представителем Министерства иностранных дел Германии, который сообщил ему, что «ответные меры будут осуществлены самым благородным образом». Итак, жаждущие подтверждения его получили: впереди их ждали ответные меры.
Далее Лохнер вместе с младшим репортером Ангусом Тьюрмером отправился прямо на журналистскую конференцию, которую проводил Пауль Шмидт, глава пресс-департамента Министерства иностранных дел. К тому времени большая часть работников прессы уже знала, что происходит. «Многие европейские корреспонденты, с которыми я годами работал плечом к плечу, приходили попрощаться и выражали надежду, что Америка принесет свободу отчаянно уставшему европейскому континенту», – вспоминал Лохнер. Прибыл Шмидт и объявил об аресте немецких репортеров в США. «В связи с этим я прошу присутствующих здесь американских корреспондентов покинуть конференцию и отправиться назад по домам», – добавил он.
Все знали, что это означает домашний арест до получения следующих указаний, и американцы начали покидать зал. Когда они выходили, все остальные – «из Швейцарии, Швеции, Испании, Аргентины, даже Японии, и практически из всех покоренных стран Европы» – как писал Лохнер – выстроились, чтобы пожать им руки. Шмидт стоял у дверей и тоже пожимал им руки.
Когда они вышли, Лохнер обернулся к Тьюрмеру и сказал ему быстро ехать обратно в офис. Тот смог сдать последний репортаж и попрощаться с немецкими сотрудниками, нарушив таки образом приказ идти прямо домой. Лохнер отослал короткое сообщение о том, что их помещают под домашний арест, а Тьюрмер находился возле телекса, когда получил неофициальный запрос от корреспондентского пункта в Берне о том, что на самом деле происходит. «Пока-пока. Нас закрывают», – ответил он, как ему казалось, весело и лаконично. На следующее утро его отец в Чикаго читал репортаж Associated Press, где «цитировались» слова его сына о том, что его вместе с остальными американцами отправили в тюрьму.
Вернувшись по домам, американские журналисты упаковали свои вещи, ожидая, что в любой момент к ним постучится гестапо. Но прошел день, прошел вечер – никто не пришел. Друзья продолжали заходить в гости к Лохнеру и его жене-немке, Хильде, им также постоянно звонили по телефону. Наконец, когда ушел последний посетитель, хозяева решили идти спать, поскольку ничего больше уже не происходило. Но незадолго до часу ночи раздался звонок в дверь. Хильда открыла дверь, и двое пришедших спросили Лохнера.
– Я здесь, – отозвался Лохнер из коридора, слабо освещенного из-за затемнения. Пришедшие направили на него фонарики и показали свои значки, после чего приказали идти с ними. Лохнер подхватил уже собранную сумку.
– А как вы узнали, что мы придем? – спросил один из этих двоих.
Лохнер парировал:
– А как вы узнали, что я журналист?
Тьюрмер еще больше постарался показать, что он не удивлен, когда те же два офицера постучали к нему в дверь и объявили:
– Geheime Staatspolizei! (Гестапо!) Идемте с нами.
Молодой американец, уже в пижаме, ответил им:
– Где ж вы весь день были?
Его собеседники замешкались с ответом, и он продолжил:
– Мне так надоело ждать, что я уже переоделся в пижаму и спать собрался.
Тьюрмер вытащил пачку Chesterfields, поделился с благодарными гестаповцами, немедленно переставшими изображать бодрость и сосредоточенность и севшими покурить, затем переоделся в обычную одежду. Никто не торопился. Но тут один из офицеров упомянул, что внизу в машине их ждут, а на улице очень холодно. «Это был мой начальник, – вспоминал Тьюрмер, с юмором и огорчением вспоминая, как он надолго задержал Лохнера в таких неуютных условиях. – Из-за меня он до печенок промерз».
Лохнера и Тьюрмера увели на третий этаж полицейского участка на Александерплац, где было расположено гестапо. Через дверь со стальными решетками и большим замком их привели в большую комнату, украшенную суровыми портретами Гитлера и главы СС Генриха Гиммлера. Они подождали, и туда привели еще больше американских журналистов – в итоге все пятнадцать собрались там. Эд Шанке, еще один корреспондент Associated Press, прибыл особенно замерзшим после долгого ожидания в машине. Аккуратно выложив на стол газету, он вытянул ноги и положил их на нее. Тут же вскочил охранник:
– В Германии все еще есть Культура! – возмутился он. – Уберите ноги. У себя в Америке можете устраивать что хотите, но в цивилизованных странах вроде нашей такие манеры недопустимы. Мы здесь все еще люди.
Охранники явно не знали, что им дальше делать с арестованными. Как журналисты позже узнали, на самом деле гестапо просто не получило указаний от Министерства иностранных дел подождать с арестами до следующего дня – до четверга 11 декабря. «В гестапо решили забрать нас в середине ночи, как обычно они забирали евреев, республиканцев и священников-нонконформистов. – Написал позже Лохнер. – В результате мы там сидели брошенные и забытые». Но если и были сомнения, что американцы находятся в совершенно ином положении, чем другие арестанты у нацистов, то они прошли на следующий день, когда журналисты пожаловались, что проголодались. У гестапо ничего не было приготовлено для них, но охранник предложил достать еду, если они заплатят деньги. В результате они получили фрикадельки с вареной картошкой и колбасой «вурст». Как отметил Лохнер, это обошлось им каждому в 60 центов.
В тот четверг в посольстве дипломаты наблюдали за подготовкой к речи Гитлера в рейхстаге, прислушиваясь к подъезжающим грузовикам и собирающимся невдалеке от посольства большим группам людей. Дипломаты нервно прикрывали металлические ставни, но, по записям Кеннана, против них никто ничего не предпринимал. Вместо этого, когда Гитлер наконец объявил войну США, высказав много гневных слов о Рузвельте и стоящих за ним «сатанистски коварных» евреях, в посольстве внезапно зазвонил телефон: впервые с тех пор, как им его отключили. Этим звонком Морриса вызывали в Министерство иностранных дел. Там Министр иностранных дел фон Риббентроп оставил его стоять, пока сам зачитывал объявление войны. Потом он заорал:
– Ваш президент хотел этой войны? Он её получит.
Примерно в то же время американских корреспондентов перевезли в неотапливаемый флигель летнего отеля в Грюнау, в пригороде Берлина. Но вскоре они получили хорошие новости: Государственный департамент объявил, что арестованные немецкие журналисты получают дипломатический статус, и это означало, что такой же статус получат и арестованные американцы. На следующий день к ним явился внезапный посетитель. Кто-то анонимным звонком сообщил Хильде Лохнер, куда увезли её мужа и остальных, она умудрилась договориться с охраной и принести им яблоки, сигареты, консервы и американские журналы. Это очень поддержало дух журналистов.
Гитлер приказал, чтобы к концу недели американцев отправили прочь из Берлина. В субботу в Министерство иностранных дел вызывали Кеннана, где ему сказали, чтобы все американские сотрудники освободили свои апартаменты и явились с вещами к посольству на следующее утро. В тот же день американских журналистов выпустили, дав такие же указания. Вернувшись домой забрать вещи, часть журналистов обнаружила, что в период их заключения кто-то уже поживился в их квартирах – пропадало что угодно, от консервов и сигарет до одежды и серебряной посуды.
Утром в воскресенье все послушно явились к посольству и увидели, что оно окружено военными и занято гестапо. Американцев отвезли на автобусе к станции Потсдамер, где они сели на специальный поезд. Тот шел в Бад-Наугейм, курортный городок возле Франкфурта. По прибытии им сообщили, что они останутся там, пока не будет организован их обмен на немецких дипломатов и журналистов, которых держат в США. Так для американцев начался последний акт их жизни в Германии, который, как и прошлый их опыт, четко показывал, насколько привилегированный был у них статус.
Немцы, задержанные в США, тоже жили вполне благополучно. Их держали в это время в Грибрайере, стильном санатории в Уайт-Сульфур-Спрингс, в Западной Вирджинии, где их всех можно было разместить без малейших проблем. Однако гранд-отель «Йецке» в Бад-Наугейме, куда в конце концов набилось 132 американца – после того, как собрали тех, кто оставался еще в оккупированной Европе, – был совершенно не готов к такому наплыву постояльцев. Он был закрыт с начала войны в сентябре 1939 г., там не было таких базовых вещей, как отопление, вода и электричество. В зимние месяцы простаивавшие трубы отопления прорвало. В январе и феврале 1942 г., когда стало очень холодно, американцы спускались в столовую в пальто, а затем бежали греться обратно в свои постели. Все это, впрочем, были мелкие проблемы в сравнении с тем, что творилось в остальной оккупированной Европе. Тем не менее американцам обещали особое отношение, и они быстро начинали жаловаться, если им чего-то не хватало.
Чаще всего жалобы касались еды. Немецкие чиновники постановили, что задержанные должны получать 150 % от обычного немецкого гражданского рациона, и американцы не сомневались, что так оно и делалось. Но даже эта сытная кормежка была намного хуже того, к чему эти заключенные привыкли в Берлине. «Тут мы поняли, насколько туго немцам пришлось затянуть пояса», – писал Лохнер в отчете для Associated Press по возвращении домой. Он добавил, что за пять месяцев, которые они в результате провели в Бад-Наугейме, мужчина у них в среднем потерял 10 фунтов, а женщина – 6–7 фунтов; самые большие потери веса составляли 35 фунтов. Все это не очень похоже по описанию на настоящие трудности.
По возвращении домой многие американцы не хотели рассказывать о том, на что они тогда жаловались, прекрасно понимая, как мелко все это звучит – особенно после того, как они узнали, что немцы делали с другими своими пленными. Капитан СС Валентин Патцак, курировавший все это с немецкой стороны, тесно сотрудничал с Кеннаном, который стал настоящим каждодневным лидером для американцев, пока Моррис занимал более пассивную роль. Чтобы разбираться с постоянными бытовыми проблемами, немцы просто шли и арестовывали того, кто им был нужен – например электрика или водопроводчика – и отправляли его делать в отеле ремонт, а затем отпускали. Иногда в отель доставляли продукты из оставленного посольства США в Берлине. Патцак также позволял американцам писать письма, хотя цензура их все проверяла. Телеграммы им отсылать не разрешали, но они могли их получать. Кеннану и Моррису разрешали созваниваться со швейцарскими дипломатами, теперь представлявшими интересы США в Берлине – единственное, для чего им давали воспользоваться телефоном. Большая часть повседневных проблем американцев решали два их руководителя, что снижало количество прямых взаимодействий между немцами и заключенными.