— Клянусь Меркурием, теперь я припоминаю… — сказал квестор. — Евреев высылали на грузовых судах, которым так или иначе предстояло возвращаться порожняком… Половина флота, однако, погибла. Императору до сих пор приходится арендовать чужие суда.
— При погрузке, — сказал Вителлий, — каждый, кто поднимался на борт кораблей, должен был быть занесен в эти списки.
— Совершенно верно, — ответил квестор, — ни один еврей не избежал этого. А в чем дело?
— Я разыскиваю девушку по имени Ребекка и хотел бы выяснить название судна, на котором она отплыла.
На лице квестора появилась бесстыдная ухмылка.
— Девушка, стало быть. Лучше поскорее найди себе другую, потому что поиски эти лишены смысла. Я же сказал тебе, что половина флота погибла. И никто не знает, куда в конечном счете пришли остальные корабли, — у нас, во всяком случае, нет таких сведений.
— Мне нужно только название корабля, — повторил Вителлий.
— Не будь ты гладиатором Вителлием, — неохотно проворчал квестор, — я бы не стал даже разговаривать с тобой. Ты же мешаешь мне заниматься снабжением Рима. — Он показал рукой за окно. — Видишь вон те суда с красными парусами? Все они принадлежат богачу Ферорасу. За каждое из них императору приходится платить по пятьсот сестерциев в день. Можешь теперь представить, как дорого обходится мое время.
— Время отнимать я у тебя не собираюсь, — сказал Вителлий. — Покажи мне, где эти документы, и мы сами поищем Ребекку.
Поняв, что отделаться от упрямого гладиатора не удастся, квестор, молча поднявшись, отвел Вителлия и Пиктора в душную комнатку, где хранился архив.
— Вот здесь, — сказал он, показав на ряд свитков папируса, и вышел.
Пиктор начал по очереди просматривать запыленные хрупкие свитки. Вителлий напряженно наблюдал за ним. В десятом свитке первого ряда удача улыбнулась им.
— Здесь написано «Ребекка, дочь гладиатора Веррита».
— Это она! — вскрикнул Вителлий. — Как называлось судно?
— «Эудора», — ответил Пиктор, и Вителлий обнял своего раба.
На обратной дороге в Рим мимо них промчалась направлявшаяся в сторону гавани когорта всадников-преторианцев. Группы преторианцев в полном боевом вооружении стояли также на каждом перекрестке дороги.
— Что стряслось в городе? — спросил Вителлий.
— Умер император, — прозвучало в ответ.
Вителлий и Пиктор испуганно переглянулись.
— Да будут боги милостивы к нему!
Гораздо больше, чем смерть дряхлого императора Клавдия, которого они в последнее время и без того в глаза не видели, римлян волновал скандал вокруг жрицы Туллии. После ее самообвинения понтифик вынес приговор: смерть посредством захоронения живьем. Incesti causa… за распутство.
В жадном до сенсаций Риме никто не мог припомнить, когда в последний раз совершалась подобная церемония. Обвинения против весталок не выдвигались уже сто двадцать пять лет. Тогда жрица Весты Фабия позволила будто бы Катилине соблазнить себя. Обоим удалось, однако, отолгаться, и следствие было прекращено. И вот теперь, ровно через сто шестьдесят восемь лет после того, как великий понтифик приговорил к смерти сразу трех весталок, римлян вновь ожидало жестокое зрелище.
Одетый в пурпурную тогу понтифик в сопровождении двух ликторов и четырех центурионов вышел из дома весталок. Центурионы несли носилки, на которых лежала накрытая белым покрывалом и связанная ремнями Туллия. В соответствии с обрядом Вибидия, старшая из жриц Весты, положила на покрывало драгоценный венчик, украшавший прежде головной убор Туллии.
Римляне, тысячами собравшиеся на ступенях, пьедесталах статуй и крышах близлежащих зданий, с жадным любопытством вытягивали шеи. В отличие от обычного, царила полная тишина, молчание, в котором смущение своеобразно смешалось с любопытством. Станет ли привязанная к носилкам девушка жаловаться и плакать? Однако стоявшие поблизости ни разу не услышали ни звука.
— Конечно же, она потеряла сознание от страха, — прошептала одна из аристократок своей рабыне, и та согласно кивнула.
Глухо, почти призрачно прозвучали шаги центурионов по сверкающему мрамору ступеней храма Весты. Их ждала колесница с запряженными в нее лошадьми, которой весталки имели право пользоваться даже в центре Рима, — большая привилегия для города, в котором движение упряжек было запрещено. Центурионы поставили носилки между расположенными напротив друг друга сиденьями, пять весталок заняли свои места, и колесница тронулась с места.
Родители Туллии с окаменевшими лицами шагали вслед за колесницей, которая, обогнув базилику Эмилии и миновав Форум, направилась на север. Целью этой безмолвной процессии, к которой присоединялось все больше людей, было ровное поле у ворот в стене Сервия Туллия, неподалеку от которого располагался лагерь преторианцев. Там была уже вырыта глубокая гробница с возведенным над ней прочным каменным сводом. Из отверстия в своде выступал конец приставной лестницы. Внутри гробницы не было ничего, кроме деревянных нар, масляной лампы и рассчитанного на три дня запаса воды и хлеба. К третьему дню жрица Весты должна была уже задохнуться.
Прибыв на место, центурионы сняли носилки с колесницы и поставили их рядом с ведущим в гробницу отверстием. Вперед вышел палач, хотя меча в этот день у него в руках не было. Одним движением он сорвал покрывало с носилок, и многотысячная толпа вскрикнула в один голос. Обнаженная и дрожащая, стянутая грубыми ремнями, охватывавшими ее грудь, живот и ноги, Туллия лежала с широко раскрытыми глазами. Небо потемнело, предвещая приход бури. Палач рассек путы кинжалом. Подошедший понтифик воздел руки к небу, на котором начали уже сверкать первые вспышки молний, и обратился с громкой молитвой к Весте, умоляя богиню простить грех ее служительницы. У многих зрителей потекли по щекам слезы, когда палач и понтифик, схватив Туллию за руки, повели ее к спускавшейся в гробницу лестнице.
Тысячи зрителей не обращали никакого внимания на человека, стоявшего у городской стены и издалека наблюдавшего за всей этой сценой. Он не мог видеть блуждающего по сторонам взгляда девушки, которая, не обращая внимания на протянутые к ней руки родителей, искала глазами только своего возлюбленного. Действительно ли она верила, что он где-то рядом с ее гробницей?
Вителлий отвернулся и прижался лбом к шершавому камню городской стены. Он не хотел и не мог видеть, как нежная девушка ступит на верхнюю ступеньку лестницы, отвернув лицо от первых, крупных капель дождя, а затем медленно, ступенька за ступенькой, скроется в зияющем отверстии гробницы.
Хлещущий дождь за каких-нибудь несколько минут разогнал зрителей. Палач поспешно вытащил лестницу наверх, а четыре центуриона закрыли тяжелой плитой отверстие в своде гробницы. После этого все разошлись. Вителлий колотил сжатым кулаком по стене до тех пор, пока до крови не разбил суставы. Черные как уголь тучи неслись к городу, и зеленоватые вспышки молний на какие-то доли секунды рассеивали сгущавшиеся сумерки. Гладиатор оторвался от стены и, вытянув вперед руки, пошел сквозь хлещущую из туч стену воды к тому месту, где скрылась под землей Туллия. Стараясь перекричать раскаты грома и шум дождя, Вителлий выкрикивал:
— О Юпитер, посылающий громы и молнии в знак своего гнева! Направь в меня свою стрелу, чтобы я опередил в смерти эту весталку. Юпитер, снизойди к моей мольбе!
Поскользнувшись на размокшей земле, Вителлий упал. Рыжеватая грязь облепила его. Он приподнялся, пополз вперед и на четвереньках перебрался через земляной вал, окружавший гробницу.
— Юпитер! — кричал он, обращаясь к стихиям. — Юпитер! Взгляни на меня! Испепели меня! Жизнь ничего не стоит для меня! Я не хочу жить! Услышь меня, Юпитер!
Потоки воды, стекая с земляной насыпи, образовывали настоящий водоворот на том месте, где лежала закрывавшая вход плита. Стоя в круговороте воды, Вителлий отчаянно пытался ухватиться за край плиты. Он сломал ноготь, сорвал кожу с кончиков пальцев, но все было безрезультатно.
— Туллия! — с отчаянием крикнул он в кружащуюся воду. — Услышь меня, Туллия! Это я, Вителлий!
На мгновение Вителлию почудилось, что он услышал голос Туллии. Тут же, однако, он понял, что это невозможно, и снова начал толкать край плиты. Через несколько мгновений Вителлий с ужасом увидел, что образовались три новых водоворота, указывающих места, где вода хлещет в подземную гробницу. Стало ясно, что добиться он уже ничего не сможет.
— Туллия, — всхлипнул он, вытирая тыльной стороной ладони грязь с лица. — Туллия, я не хотел этого!
Неподвижный, словно статуя, он сидел на земляном валу, обхватив руками колени и глядя на бурлящую грязную воду. Маленькие воронки исчезли, и вся поверхность воды начала медленно кружиться. Дождь ослабел, и в рыжеватой воде видны стали всплывающие наверх молочно-белые пузырьки воздуха. Вителлий опустил голову на локоть и заплакал так, как не плакал еще никогда в жизни.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На столе между серебряной посудой и стеклянными кубками валялись устричные раковины, выпотрошенные домики улиток, куриные ножки и телячьи косточки. Греческий певец расхаживал с кифарой по рядам пирующих, напевая собственного сочинения песню о слепом рапсоде, полюбившем мраморную статую. После продолжавшегося более двух часов пиршества Ферорас подал знак убирать со стола, и два десятка рабов, вбежав, подняли уставленные посудой столы и вынесли их из комнаты. Другие слуги подавали желающим вымыть руки гостям чаши с теплой ароматизированной водой. Вместо полотенец юные рабы предлагали свои густые волнистые локоны. После этого ступни возлежащих за столиками для напитков гостей были умащены благовониями и увиты листьями лаванды и мяты.
Подняв кубок, Ферорас обратился к Вителлию:
— За твой следующий бой! Да благоприятствуют тебе боги!
Взяв в руки кубок, Вителлий с благодарностью улыбнулся собравшимся. На Мариамне его взгляд задержался чуть дольше, чем на других гостях. В отличие от остальных, она заметила это.