т быть, только здесь: прежде не было под водой столько мусора, столько грязного, черно-мрачного лома, столько отходов бестолково-хозяйственной деятельности: большие и малые остовы судов, железные конструкции, колыхающийся мусор вперемежку с водорослями, обломки… И чем глубже, тем все более мрачным, потусторонним виделся этот темнеющий в мерцающей бездне хлам. Но среди зыбких контуров этих подводных захоронений ему так и не удалось обнаружить полусгоревший катер.
Глава 19В БЕЗДНЕ
Прошел час, прежде чем ощущение безнадежности предпринятого поиска стало в нем укрепляться. Он несколько раз заводил мотор и менял место поиска, чтобы вновь убедиться в тщетности своих усилий. Все было немо и просторно, спокойно и печально – печалью пустыни, спящей бездумной равнины. Иногда только особенно густые заросли внизу медленно, осторожно трепетали листьями и стеблями от ровного тока слабого невидимого течения, которое тянуло откуда-то с черных глубин, иной раз холодно касаясь и его. Он плыл – тень его плыла вместе с ним, под ним, особенно заметная на встречающемся мелководье, напротив скальных отвесов, так похожих на заброшенные в веках крепостные стены; широкие рвы лежали в зеленой мути, и только на вершинах, куда чернеюшая иловая муть не доставала, освещены были белые ровные скальные плоскости и траурным глянцем переливались блики.
Наконец, когда продолжительность его активного купания стала приближаться к двум часам, он понял, что зря тратит время. Нырнул еще раз, еще. Взобрался на лодку и лежал, впитывая солнце озябшей бледной плотью. Потом завел мотор, огляделся последний раз – левее, почти километрах в трех, ослепительно сверкала жемчужина качаурьевского комплекса, по сторонам же – поросшие лесом скалы; дал газ и вновь днище с гулом запрыгало по твердым волнам.
Что-то заставило его сделать последнюю попытку.
Наверное, просто для очистки совести, тем более что место точно не соответствовало запечатленным в памяти, пускай и зыбким, ориентирам.
Сбросив плавучий якорь, надел маску, ласты – нырнул. Катер, почти вертикально скользнувший кормой вниз по склону подводного холма, лежал как на ладони метрах в двадцати – двадцати пяти под ним, совсем рядом. Склон полого уходил вниз, казалось невероятным, что утонувшее судно сумело попасть именно на гребень, а не скользнуть вниз, в чернильную тьму сероводорода, мертво колыхающегося метрах в ста пятидесяти под ним. Черное море – мертвое море. На глубине. Но здесь, под ним, весело и плавно бродили солнечные блики по какому-то слишком даже целому остову катера. Следы пожара были видны, корму изрядно разворотило, но не обломки же перед ним?..
Он вернулся в лодку, надел акваланг, попробовал, как сидит загубник. Не забыл и фонарик. Пора. Рухнув баллонами вниз, повис среди пузырьков, потом медленно стал погружаться. Катер лежал – вот он, рукой подать! – совсем близко. Он казался сейчас немного шире и длиннее, чем был. И мрачное, осторожное безмолвие усиливалось сиплым проходом воздуха в загубнике, каким-то постукиванием на глубине, скрежетом и тонкими, въедливыми голосами лодочных моторов где-то очень далеко. Погружение было таким же, как и десяток лет назад. Только тогда рядом с ним были товарищи, да и ныряли они за давно смирившимися утопленниками: к греческим усадьбам, потухшим очагам, амфорам и живым блистательным мозаичным фрескам, часто встречающимся на античных поверхностях бассейнов и стен. Было так весело, столько крикливого азарта, столько уверенности в бесконечности этих солнечных мгновений… Там был его закадычный друг, Павел Субботин, так любивший Гумилева. Вместе с Павлом его и призвали в армию, и его побитую голову он однажды нашел на футбольном поле у села горных джигитов… Как все быстро протекло и завершилось на его глазах – и всего десять лет! – так быстро и на его глазах!..
Он медленно стал опускаться к усопшему судну.
Интересно, там ли Упырь или его сдуло взрывом и последующим погружением? Искаженный водой катер казался гораздо большим, чем накануне утром, когда Николаю пришлось так стремительно ретироваться.
Кормовая палуба изрядно пострадала от пожара, а последовавший взрыв смешал все здесь в какую-то беспорядочную путаницу из досок и еще чего-то зеленовато-серого. Сюда лезть, как он намеревался, смысла не было. Обязательно напорешься на что-нибудь. Или зацепишься – без напарника попадать в переделки не стоит.
Он поплыл к рубке – дверь открыта, и он смутно различил лестницу в трюмный мрак. За сутки откуда-то нагнало ила, и казалось, муть, словно пыль в том, верхнем, мире, припорошила все вокруг серовато-черным налетом. Может, это уже шутила шутки глубина, поглощавшая красно-теплые тона спектра. Лезть в темноту трюма не хотелось: атавистический страх – могильный страх – ознобом пробегал по хребту. Как тихо и как немо! Он шире отодвинул дверцу рубки, и вдруг петли заскрипели так неожиданно громко, так жутко!.. Еще раз оглянулся. Все пространство вокруг катера – склон, каменные обломки, черно-зеленые стебли водорослей – узорно пестрело в мерцающих зеленоватых сумерках.. Он решительно снял фонарик с пояса и медленно поплыл внутрь. Темно. Проплыл над ступеньками. Дверца трюма тоже полуоткрыта… луч фонарика запутался в ковре на полу каюты, поднялся выше, вдруг внезапно что-то мелькнуло и с бешеной быстротой, бледно-белой торпедой метнулось к нему – он вне себя шарахнулся в сторону, что-то схватило акваланг, дыхательный шланг – голова у него сразу оледенела и стянулась, сердце разорвалось и замерло… Николай заставил себя замереть вместе с остановившимся сердцем, чувствуя его в себе, как тяжкую ношу. Что это было? Огромная, раздутая страхом рыба? На привидение Упыря не похоже, помельче все же, насколько успел заметить. И что-то продолжало держать акваланг. Закинул руку за голову, стал медленно ощупывать: конечно, зацепился за ручку двери.
Чуть в сторону и свободен.
Такое ужасное ощущение!.. Он решил выбраться из трюма и немного передохнуть, просто увидеть свет, хоть и подводный. Осторожно развернувшись, выплыл вверх по ступеням, попал в рубку, потом на палубу.
И вдруг здесь, уже на свету, под толщей воды высотой с пятиэтажный дом, четко ощутил, что кто-то на него пристально смотрит. Черт побери! То же самое он заметил, приехав в город два дня назад, но то в городе, а тут, под водой, на глубине!.. Только что глупо пережитый призрачный ужас, видимо, исчерпал лимит страха; Николай оглянулся… В зеленых сумерках воды, в пяти-шести метрах от него замерли дельфины: два поближе и два над головой, хотя и мордами к нему.
Все они были неподвижны и, казалось, внимательно смотрели на него, хотя, конечно, глаз на таком расстоянии и при таком освещении видеть не мог.
Все вместе: и недавнее столкновение с рыбой в трюме, и глупый ужас, на мгновение, но завладевший им, и эти огромные поросята перед ним – разозлили и одновременно успокоили. Николай заметил, что так и не выключил фонарик. Выключил, прицепил к поясу и, показывая пустые руки, медленно поплыл к ближним дельфинам. Зачем? Наверное, хотелось разрядки.
У него не было и тени сомнения, что эти огромные животные – чем ближе, тем больше они казались! – совершенно не опасны.
Он сделал несколько медленных гребков ластами, и вот уже мог дотянуться до дельфина, но не стал, боялся спугнуть. Один вдруг подплыл, покачал плавниками, нырнул под него. Второй буквально заглядывал в маску и, казалось, добродушно улыбался. Подплыли еще двое, и Николаю удалось коснуться одного, того, что продолжал заглядывать в маску. Этого оказалось достаточно для знакомства: дельфины отошли в сторону, постояли, словно раздумывая, и вдруг, повернувшись разом, ушли.
Однако же эта встреча успокоила и взбодрила. Недавний атавистический ужас, овладевший им на мгновение, исчез, как ему показалось, окончательно. Решил снова спуститься в трюм. Тем более что минут десять потерял, это точно. Последний раз оглянувшись – вверху пузырем вздыбился голубовато-серый свод, в который совершенно чужеродно вмялось днище его металлической лодки. Откуда-то, может, от проплывавшего вдали корабля, доносились звуки работающего мотора. – И все-таки, спускаясь в кают-компанию катера, он внутренне сжался, проплывая вход. На этот раз никто не пытался взбодрить его нервную систему. Он завис в центре комнаты над длинным столом, на миг показавшимся теннисным. Вообще-то, почему бы и нет, если доходы, а главное, мечта могли подстегнуть Упыря, хотя бы образом отдыха, походить на какого-нибудь мафиозного авторитета из кинофильма. От движения воды, которую здесь, в замкнутом пространстве каюты, стронул он сам, стало хуже видно: в конусе света плясали пылинки, невидимая муть, деревянные щепки.
Николай повел фонариком по сторонам в поисках зеркал, потому что помнил из записки – сейф спрятан за каким-то зеркалом. И все время пытался нащупать логику захоронения Упырем сейфа.
Было здесь темно, хотя в иллюминаторы и пробивался остаточный свет. И казались они сейчас слабо подсвеченными мониторами компьютера или севшими кинескопами телевизоров – экранное окно видишь, но оно не освещает и в темноте. Под лучом фонарика кружились и рачки, и мелкие рыбешки, и удивительно быстро проникающая внутрь плотная муть.
Николай подплыл к большому зеркалу, попытался отыскать потайную дверь, не сумел. Пришлось ударом гантели, обнаруженной на полу, разбить зеркало. Но сейф он так и не обнаружил. Больше зеркал здесь не было, и пришлось продвигаться в другое помещение.
Дальше, он помнил, был камбуз. Да, газовая плита, кухонный стол, полка на стене с зеркальной дверцей.
Открыл дверцу, нашел несколько бутылок – водка, коньяк, виски.., банки с этикетками – соль, специи… все в прошлом, разумеется.
И ни намека на сейф! Николай сорвал полку со стены – пустое, нет ничего. Вдруг возле стола увидел едва приоткрытую дверь, на которую вчера утром в спешке не обратил внимания. Дверь вела либо в кладовку, либо в кормовой отсек трюма. Скорее последнее, потому что ни в кают-компании, ни здесь в камбузе не было на потолке пролома от взрыва, который, конечно же, повредил и днище, раз катер оказался на дне.