— А я не думал, что ты думал о моем члене, — подбираю свою рубаху, слушая, как Бруно смеется.
— Зачет, — кивает он. — Хочешь дам тебе слово, что не трону Эбби?
Я задумался, даже не осознав, что замер на месте и сглотнул.
— Я знаю, что ты к ней как-то неровно дышишь, и почему-то жестко тормозишь. Она целка, кстати. Хотя там… в том мире, из которого мы пришли… не верил в это.
— Тебе-то какая разница? — я уже собрал всё своё шмотьё, и готов свалить наверх.
— Завидую, — он пожал левым плечом. — Ты сохнешь по ней, она — по тебе. И очень скоро ты сделаешь ее женщиной. У меня вот целки никогда не было…
Снова сглатываю и направляюсь к лестнице, чтобы подняться наверх, обратно в свою спальню.
— Ты в курсе, что Корделия лесби?
— Догадываюсь, — снова намереваюсь уйти.
— Почему ты не хочешь поговорить со мной?
Делаю глубокий вдох.
Разворачиваюсь. Возвращаюсь к Морфи и сажусь в кресло напротив.
— О чем?
— О бабах. С пацанами мы общались о многих вещах… но разговоры о тачках в этом мире не актуальны, а марки карет я как-то не удосуживаюсь выучить. С музыкой тут тоже не айс, и фильмы не крутят. Остаются только бабы. Наши с тобой бабы, бро, — он подмигивает мне и снова затягивается.
— Разговор о бабах… немного контрпродуктивен. Не находишь?
Усмехается.
— Не вижу ничего более продуктивного в этом мире, чем разговоры о репродуктивности.
Эта фраза заставила меня улыбнуться.
— Ты знал, что Джон был помешан на настольных играх? — внезапно спрашивает Бруно, и я даже удивляюсь подобной смене темы.
— Драконы и Подземелья?
— И не только, — он разводит руками. — Всякие монополии, Колонизаторы, Цивилизации. У него была огроменная коллекция! Мы, когда приходили к нему домой, частенько до трех утра бросали кубы и двигали разные фишки. Знаешь… мы, естественно, никому не говорили… но было весело.
Не заметить на лице Бруно грусть было невозможно. Его взгляд был смещен вниз и вправо, а глаза, кажется, вот-вот покроются слезными пленками.
— У Морриса мы смотрели фильмы. Обычно, ужастики, но частенько и фантастику, и боевики. А как-то оставшись у него на уикенд, мы пересмотрели все восемь фильмов о Гарри Поттере. А Крис… у Криса мы обычно либо играли в баскетбол на заднем дворе, либо просто бухали. Он жил без матери, а отец напивался каждый вечер, и не вел счет всему тому бухлу, что лежало у него в баре… но дело не в самих пьянках. Когда мы пили… мы общались. О девках, в основном.
Мне вдруг стало его по-настоящему жалко.
— А тут… ни тебе тачек, ни баскетбола, ни фильмов… ни даже настольных игр… одно лишь бухло… и незащищенный секс.
Я не успеваю ничего сказать, так как Бруно продолжает:
— Как вообще люди жили в те времена?
— Не знаю, Бруно, — честно говорю я. — Наверное, тут и правда развлечений не очень много. Разве что… можно… книги читать.
Бруно снова хохочет.
— Ты не от Корделии заразился?
Я тоже улыбаюсь.
— У меня там, — Бруно облизывает губы, — в спальне… три обнаженные бабы. Если хочешь, можешь их навестить.
— Нет, спасибо, — я изображаю улыбку. — Пусть уж твоя спальня остается только твоей.
Морфи задумчиво поднимает глаза к потолку.
— И то верно, — кивает он. — У меня никогда раньше не было сразу с тремя. Это… необычно.
— Я тебя понимаю.
— Нет, не понимаешь, — качает головой мой собеседник. — Но обязательно попробуй! Это трио уже сработалось, и весьма неплохо. Но не исключено, что их ряды уменьшатся.
Мой взгляд резко меняется. В частности, из-за того, что он так спокойно об этом говорит.
— А что? — он улыбается. — Ни одна из них не застрахована. Как и твоя Уэбстер. Так что, — он поднимается с дивана и разминает поясницу, — я бы не стал ждать совершеннолетия, чтобы ей присунуть. Джимми, к примеру, успел натрахаться вдоволь со своей возлюбленной. Так что… мечту, можно сказать, исполнил. Так что и ты не плошай.
И после этих слов он ушел наверх. В комнату, из которой вскоре стали доноситься громкие стоны. Он ушел, оставив меня одного, обнимающегося с собственной одеждой.
Он породил в моей голове мысль, которая теперь зрела и заставляла меня страдать — я действительно осознал, что Эбби (а быть может и я тоже) вряд ли доживет до своего совершеннолетия.
***
Уснуть я так и не смог, да и не пытался. Я встретил утро в гостиной, и наверх не поднимался. К тому времени, как солнце взошло, я уже практически полностью помнил весь прошедший вечер. Помнил, как Эбби заснула на моем плече, и как затем ее увела наверх Корделия. В этот момент я как раз имел Марию сзади, пока она делала минет Бруно, и потому без проблем мог наблюдать за их уходом.
Кажется, я даже решил пойти за ними, натянув панталоны, но меня перехватила Жеральдин, которая и утащила меня в свою спальню.
Наверное, даже к лучшему, что она не позволила мне вломиться в спальню Эбби.
Нет, не наверное, а однозначно лучше.
Я покинул особняк еще до того, как кто-либо из его обитателей успел проснуться. Даже Нина с Бобом еще не успели появиться в гостиной, хотя я и был готов поспорить, что они то уже точно проснулись.
А вот когда вернулся, в доме уже вовсю кипела жизнь.
Жеральдин, Эбби и Корделия сидели в столовой и пили чай, уже успев позавтракать.
— Будете завтракать, сэр? — спрашивает Боб, и я киваю, а затем иду к столу, направляясь к Эбби и игнорируя презрительный взгляд Корделии.
— Эбби, — произношу я, сглатываю.
Она поднимает на меня взгляд. Возможно, в нем и была примесь обиды за вчерашний вечер, но от нее не остается и следа, когда я протягиваю ей до этого спрятанный за спиной букет из красных роз.
Меня наполняет некая радость, когда я вижу в ее глазах счастье, тесно переплетающееся с удивлением.
— Спенсер? — слышу недоумение в голосе Корделии.
— Зачем? — задает вопрос Эбби, но все же берет букет.
— Я делаю, наконец, то, что должен был сделать еще в школе, — в горле засуха еще покруче, чем в Сахаре. — Хочешь сходить со мной куда-нибудь?
— Куда? — она улыбается и издает смешок.
А я осознаю, что никаких мест, кроме как таверны, даже и не знаю.
— В парк… или еще куда-нибудь. Вряд ли здесь есть кино, или театр, а тем более клуб…
Я затыкаюсь, когда она поднимает на меня взгляд.
— Да куда угодно, — тихо произносит она, и у меня внутри словно разливается странное тепло.
Мы продолжаем смотреть друг другу в глаза даже тогда, когда Престон демонстративно бросает свою чашку на блюдце и выскакивает из-за стола.
Никогда еще взгляд Эбби не был таким… как сейчас.
Глава 30. История волка
— Она была чертовски красива! Пухленькие губки, большие карие глаза и маленький аккуратный носик, немного вздернутый. Длинные каштановые волосы… блестящие, красивые… и, черт, как же они пахли! Да и она сама, смекаешь?
Я медленно иду за Хейзелсмоуком и слушаю его рассказ.
— Да, смекаю.
Он останавливается.
— Переруби эту хрень, — говорит он, и я подхожу к непонятно откуда взявшейся лиане, перетянувшей нам дорогу. В принципе, можно было бы и пригнуться, но я знаю, для чего он заставляет меня делать это.
Вытягиваю руку в сторону, и она тут же покрывается черной материей, а затем вырастают длинные черные когти. Перерубить лиану получается с первого раза. Словно ленточку ножницами на открытии.
— На чем я остановился? — чешет он репу.
— На том, что ее волосы вкусно пахли.
— И не только волосы, Марки! Вся она! Смекаешь? — и он продолжает идти. Я — за ним. — Наверное, ее можно назвать моей первой любовью. Знаешь… даже если бы я знал, какой болезнью она меня наградит тогда… все равно бы не пошел на попятную!
— Трипака от нее поймал что ли?
Хейзел засмеялся.
— Нет, парниша. Хоть я и не знаю, что именно ты сказал, но подозреваю, что ты о той херне, от которой член вздувается, покрывается пузырями, и какая-то черная хрень течет?
Меня немного перекосило.
— Я таких болезней не знаю… но… наверное…
— Я болел разной дрянью, но все это было излечимо — магия, травки, вонючие мази, от которых только и хочется, что блевать. А еще настойки разные, после которых в сортир через по семнадцать раз на дню бегаешь. Все это лечится, смекаешь? — он откашлялся, вытер рот рукавом и продолжил: — А вот та малышка… наградила меня другой болезнью. В прочем… ты же видел.
Меня осенило.
— Так… ты не родился таким?
Хейзел заржал так, что с ветвей взлетели перепуганные птицы.
— Ты думал, что мои предки тоже такие же мохнатые? Или что меня вскармливала титькой волчица?
Он продолжает смеяться, и потому мы стоим. Он ржет, а смотрю на него. Становится тоже немного смешно. Но не потому, что он смешно пошутил, а просто от вида охотника и звука его смеха.
Наконец, он проржался, шмыгнул носом и харкнул в сторону от себя.
— Нет, браток, ликантропия не передается по наследству. Хотя бы потому, что детей ликантропы иметь не могут. Смекаешь?
Киваю.
— Печально, — пытаюсь я ему сочувствовать.
— Отнюдь! — громко вскрикивает он. — Я могу пялить всех баб без разбору, и ни одна от меня не залетит! Даже не нужно принюхиваться, когда у них течка! Хотя… откровенно говоря, на таких у меня тут же встает, и ничего поделать с собой не могу. Смекаешь, сколько у меня детей бы было за все эти семьдесят лет?!
— Семьдесят?!
— Да… — грустно чешет он затылок, — я уже не самый молодой волк… однако, — хитро улыбается, — еще ни одному самцу проигрывать не приводилось! Если б ты знал, какие у меня были стаи!!!
Я хмурюсь.
— А… — он вдруг понимает, что мои знания об оборотнях весьма скудны. — Короче, первые лет пять-шесть молодые ликантропы в людей не превращаются. Бегают по лесам, считая себя настоящими волками. Я провел в шкуре волка всего четыре с половиной года. Можно даже сказать, что я вундеркинд.
— Ты четыре года был волком? То есть… совсем волком? В смысле…