сь, что то, что мы узнали этим утром, обеспокоило и расстроило Экона. Он был в таком возрасте, чтобы остро осознавать свое место в системе вещей и задумываться о том, кто мог бы когда-нибудь его любить, особенно несмотря на его физический недостаток. Казалось несправедливым, что такой мальчик, как Клеон, который только презирал своих воздыхателей, вызвал столько безответного влечения и страсти, когда другие оставались жить в одиночестве. Боги изобрели парадокс несправедливости любви, чтобы развлечь себя, или это было одним из зол, которое вырвалось из ящика Пандоры и поразило человечество?
Дверь философского дома, как и дверь Сосистридеса, была украшена черным венком. После моего стука пожилой раб открыл ее, чтобы пропустить нас в маленькую прихожую, где на носилках было положено тело, гораздо менее привлекательное, чем Клеона. Я сразу понял, почему Ипполит был уверен, что невысокий темноволосый незнакомец в гимназии не был александрийским наставником, поскольку Малсибер был довольно высоким и светловолосым. Это был довольно красивый мужчина лет тридцати пяти или около того, примерно моего возраста. Экон указал на шарф, который был неуклюже обернут вокруг горла мертвеца, а затем схватился за собственную шею удушающей хваткой: «Чтобы скрыть следы веревки», - говорил его жест.
– Вы знали моего хозяина? - спросил встретивший нас раб.
– Только по его репутации, - сказал я. – Мы – гости Неаполя, но я наслышан о преданности вашего учителя поэзии и философии. Я был потрясен, узнав о его внезапной смерти, – в конце концов, я говорил правду.
Раб кивнул.
– Он был человеком образованным и талантливым. Тем не менее, немногие пришли засвидетельствовать свое почтение. У него здесь не было семьи. И, конечно же, многие, не придут в дом самоубийцы из страха неудач.
– Значит, он точно покончил с собой?
– Это я нашел его висевшим на веревке. Он привязал ее к балке, прямо вот тут, над головой мальчика, – Экон закатил глаза. – Затем он встал на стул, надел петлю на шею и оттолкнул стул в сторону. У него сразу же сломалась шея. Мне хочется думать, что он умер быстро, – раб нежно посмотрел на лицо своего хозяина. – Какая утрата! И все из любви к этому никчемному мальчишке!
– Ты уверен, что именно из-за него он покончил с собой?
– А из-за чего же еще? Он хорошо зарабатывал здесь, в Неаполе, достаточно, чтобы время от времени посылать немного денег своему брату в Александрию, и даже подумывал о покупке второго раба. Я не знаю, как я смогу это пережить. Я ведь был с ним с детства. Я носил за ним его восковые таблички и свитки, когда он был маленьким, и у него был собственный наставник. Нет, его жизнь протекала хорошо во всех отношениях, кроме этого ужасного мальчишки!
– Ты знаешь, что Клеон вчера умер.
– О да. Вот почему хозяин и покончил с собой.
– Он повесился, узнав о смерти Клеона?
– Конечно! Только… - старик выглядел озадаченным, как будто прежде не задумывался об этом. - А теперь дайте мне подумать. Вчера все разворачивалось как-то странно, понимаете. Хозяин отправил меня рано утром с конкретным поручением и велел не возвращаться до вечера. Это было уже как-то странно, потому что обычно я провожу здесь весь день, впускаю его учеников и готовлю хозяину еду. Но вчера он отослал меня, и до сумерек меня не было. Я услышал о смерти Клеона по дороге домой. Когда я вошел, то увидел своего господина, уже висевшего на этой веревке.
– Тогда ты не знаешь наверняка, когда он умер – только то, что это случилось между рассветом и наступлением темноты.
– Я полагаю, вы правы.
– Кто мог бы видеть его днем?
– Обычно его ученики приходят и уходят целый день, но вчера никого не было, из-за игр в гимнасии. Видите ли, все его обычные ученики принимали в них участие или пошли смотреть игры. Учитель сам собирался сходить посмотреть на них. Видите ли, он отменил все свои обычные занятия, кроме самого раннего – он, конечно же, не мог отказаться от них, потому что на них приходил этот несчастный мальчик!
– Ты имеешь в виду с Клеоном?
– Да, он занимался с Клеоном и его сестрой Клеей. Они всегда приходили по утрам. В этом месяце он читал им Платона о смерти Сократа.
– Значит, Малсибер уже задумывался о самоубийстве. А вчера Клеон и его сестра приходили на занятия?
– Я не могу сказать. К тому времени меня уже не было дома.
– Мне придется спросить Клею, но пока мы предположим, что они приходили. Возможно, Малсибер надеялся уладить отношения с Клеоном, – раб с любопытством взглянул на меня. – Я знаю об унизительном эпизоде с возвращением его стихов накануне, - пояснил я.
Раб насторожено посмотрел на меня.
– Вы, кажется, много знаешь для человека, который не из Неаполя. Что вы здесь делаете?
– Только пытаюсь узнать правду. А теперь: предположим, что Клеон и Клея пришли на занятия рано утром. Возможно, Малсибер готовился к новому унижению, и даже уже планировал самоубийство – или дико надеялся со слепой верой любовника, о каком-то невозможном примирении? Возможно, поэтому он и отпустил тебя на целый день, потому что не хотел, чтобы его старый раб стал свидетелем всего этого. Но скорее всего, все прошло достаточно скверно, или, по крайней мере, не так, как надеялся Малсибер , потому что он не приходил посмотреть на игры в гимнасии в тот день. Кажется, все полагают, что именно известие о смерти Клеона довело его до самоубийства, но мне кажется столь же вероятным, что Малсибер повесился сразу после ухода Клеона и Клеи, не в силах перенести еще один позор.
Экон, сильно взволнованный, изобразил атлета, бросающего диск, затем человека, надевающего петлю на шею, а затем лучника, запускающего стрелу из лука.
Я кивнул.
– Да, по горькой иронии, когда Клеон наслаждался своим величайшим триумфом в гимнасии, бедняга Малсибер, возможно, прощался с жизнью. А потом смерть Клеона в бассейне. Неудивительно, что все думают, что Эрос сам сбил Клеона, – я взглянул на лицо покойника. – Твой хозяин был поэтом, так ведь?
– Да, - сказал раб. – Он писал по несколько строк каждый день.
– Он оставил прощальное стихотворение?
Раб покачал головой.
– А ведь он мог, хотя бы попрощаться со мной после стольких вместе прожитых лет.
– И ничего не оставил? Даже записки?
– Ни строчки. И это еще одна странность, потому что накануне вечером он лег спать намного позже... все писал и писал. Я подумал, что, возможно, он решил забыть этого мальчика и бросился сочинять какое-нибудь эпическое стихотворение, плененный музой! Но я не смог найти никаких следов его записей. Все, что он писал так неистово, кажется, исчезло. Возможно, когда он решил повеситься, он передумал, и сжег все что написал. Кажется, он избавился и от некоторых других бумаг.
– Каких бумаг?
– Любовных стихов, которые он писал Клеону, тех, которые Клеон вернул ему, - они исчезли. Я полагаю, что мастер был смущен мыслью о том, что кто-то прочитает их после его ухода, и поэтому он избавился от них. Возможно, в этом нет ничего странного, что он не оставил прощальной записки.
Я неопределенно кивнул, но мне все равно это показалось подозрительным. Судя по тому, что я знал о поэтах, самоубийцах и неразделенных любовниках, Малсибер почти наверняка оставил бы несколько слов, чтобы наказать Клеона, вызвать жалость, оправдать себя. Но безмолвный труп наставника уже ничего не мог объяснить.
К концу дня я наконец вернулся в дом Сосистридеса с гудящими ногами и измученный душой. Раб впустил нас. Я остановился, чтобы внимательно посмотреть на безжизненное лицо Клеона. Ничего не изменилось, и все же он показался мне уже не таким красивым, как раньше.
Сосистридес позвал нас в свой кабинет.
– Как все прошло, Искатель?
– У меня был продуктивный день, хотя не очень приятный. Я поговорил со всеми, кого смог найти в гимнасии. Я также был в доме наставника твоих детей. Ты знаешь, что Малсибер вчера повесился?
– Да. Я узнал об этом только сегодня, после разговора с тобой. Я знал, что он был немного увлечен Клеоном, писал ему стихи и тому подобное, но я понятия не имел, что он был так страстно влюблен в него. Еще одна трагедия, вроде ряби в пруду, – Сосистридес тоже, казалось, без сомнений полагал, что самоубийство наставника последовало за новостью о смерти Клеона. – И что ты нашел? Ты обнаружил что-нибудь… значительное?
Я кивнул.
– Думаю, я знаю, кто убил твоего сына.
На его лице появилось выражение странно смешанного облегчения и тревоги.
– Тогда расскажи мне все.
– Не мог бы ты сначала послать за своей дочерью? Прежде чем я буду уверен, мне нужно задать ей несколько вопросов. И когда я задумываюсь о глубине ее горя, мне кажется, что она тоже должна услышать то, что я должен сказать.
Он позвал раба, чтобы тот позвал девушку из ее комнаты.
– Ты, конечно, прав, Клея должна сюда прийти, несмотря на ее… неприглядный вид. В конце концов, ее горе – это горе женщины, но, знаешь ли, я вырастил ее почти как сына. Так что, она научилась даже читать и писать. Я отправил ее к тому же наставнику, что и Клеона. В последнее время она читала с ним Платона, они оба учились у Малсибера…
– Да, я знаю.
Клея вошла в комнату, ее накидка демонстративно откинулась с остриженной головы. Ее щеки были покрыты свежими синеватыми царапинами – признаками того, что ее горе не утихало весь день.
– Искатель думает, что знает, кто убил Клеона, - объяснил Сосистридес.
– Да, но сначала мне нужно задать тебе несколько вопросов, - сказал я. - Ты в состоянии говорить?
Она кивнула.
– Это правда, что ты с братом вчера посетили ежедневное утреннее занятие с Малсибером?
– Да, – она отвела глаза, покрасневшие от слез, и заговорила хриплым шепотом.