Я заснул, думая о нубийке, меня не отпускал последний, увиденный мной ее образ - ее руки, рвущие волосы, ее открытый для крика рот.
На следующий день я вернулся в Рим. Я забыл о похоронах Секста Тория, Играх и нубийской женщине. В этот день месяц Юний перешел в Квинтилис.
8-й рассказ Миндальное пирожное
– Молодой Цицерон говорит мне, что тебе смело можно доверить любые секреты. Это правда, Гордиан? Ты ведь не болтун?
Учитывая, что вопрос был задан мне магистратом, отвечающим за поддержание римской морали, я тщательно взвесил свой ответ.
– Если лучший оратор Рима что-то говорит о том, каков я, как я могу ему возражать?
Цензор фыркнул.
– Твой друг Цицерон сказал, что ты к тому же еще и умен. Отвечаешь вопросом на вопрос, не так ли? Я полагаю, ты освоил это, слушая, как он, выступал в судах, защищая воров и убийц.
Цицерон был моим случайным нанимателем, но я никогда не считал его своим другом. Было ли нескромно говорить это цензору? Я сдержался с ответом и неопределенно кивнул.
Луций Геллий Попликола – Поппи, для своих друзей, как я позже узнал, - выглядел крепким мужчиной семидесяти или около того лет. Во времена, охваченные гражданской войной, политическими убийствами и восстаниями рабов, достижение столь редкого и почтенного возраста было доказательством благосклонности Фортуны. Но Фортуна, должно быть, перестала улыбаться Попликоле – иначе зачем ему было вызывать Гордиана Искателя?
Комната, в которой мы сидели, в доме Попликолы на Палатинском холме, была скудно обставлена, но некоторые предметы обстановки были высочайшего качества. Ковер был греческий, с простым геометрическим рисунком в сине-желтых тонах. Старинные стулья и соответствующий стол-тренога были сделаны из черного дерева с серебряной отделкой. Тяжелая драпировка, закрывающая дверной проем для уединения, состояла из мягкой зеленой ткани, прошитой золотыми нитями. Стены были мрачно-красными. Железная лампа в центре комнаты стояла на трех ногах грифона и выдыхала устойчивое пламя из трех открытых пастей грифона. При ее свете, ожидая Попликолу, я внимательно изучал маленькие желтые бирки, которые висели на свитках, заполнявших книжный шкаф в углу. Библиотека цензора целиком состояла из серьезных работ философов и историков, исключая разных поэтов или легкомысленных драматургов. Все в комнате напоминало человека безупречного вкуса и высоких стандартов – именно такого человека, достойного, согласно общественному мнению, носить пурпурную тогу, человека, способного хранить священные списки граждан и выносить суждения о нравственном поведении сенаторов.
– Значит, меня порекомендовал Цицерон? – за десять лет, прошедших с того момента, как я впервые встретил его, Цицерон предоставил мне довольно иного клиентов.
Попликола кивнул.
– Я сказал ему, что мне нужен сыскарь для расследования… частного дела. Человек, не принадлежащий к моему собственному дому, и все же кто-то, на кого я могу положиться, который будет старательным, честным и абсолютно осторожным и осмотрительным. Он, немного подумал и сказал, что ты подходишь.
– Для меня большая честь, что Цицерон порекомендовал меня человеку твоего высокого положения и…
– Осмотрительность! – акцентировал он, прервав меня. – Это самое главное. Все, что ты обнаружишь, работая на меня – все, – должно храниться в строжайшей тайне. Все, что ты узнаешь, ты откроешь только мне и никому другому.
Он смотрел на меня из-под морщинистого лба с тревожной недоверчивостью. Я кивнул и медленно сказал:
– Если такая осмотрительность не противоречит священным обязательствам перед богами, тогда да, цензор, я обещаю вам быть абсолютно осмотрительным.
– Поклянись честью римлянина и тенями твоих предков!
Я вздохнул. Почему эти знатные вельможи всегда должна так серьезно относиться к себе и своим проблемам? Почему каждая сделка должна требовать вызова умерших родственников? Сногсшибательная дилемма Попликолы, вероятно, была не чем иным, как проблема заблудшей женой или небольшим шантажом из-за симпатичного раба. Меня раздражало его требование клятвы, и я подумал об отказе, но у меня только что родилась дочь Диана, и домашняя казна была опасно истощена, так что мне нужна была работа. Я дал ему слово, поклявшись своей честью и предками.
Он извлек что-то из складок своей пурпурной тоги и положил на столик между нами. Я увидел, что это небольшое серебряное блюдо, а в нем, похоже, был какой-то деликатес. Я почувствовал запах миндаля.
– Что ты думаешь об этом? – спросил он.
– Похоже на сладкое пирожное, - предположил я. Я поднял миску и понюхал. – Да, пирожное с миндалем и еще чем-то…
– Ей-богу, именем Геркулеса, не пробуй этого! – он выхватил у меня миску. – У меня есть основания полагать, что оно отравлено, – Попликола вздрогнул. Он внезапно стал выглядеть намного старше.
– Отравлено?
– Раб, который принес мне пирожное сегодня днем, сюда, в мой кабинет, - один из моих старейших рабов, который для меня больше, чем слуга, скорее товарищ… ну, он всегда был сладкоежкой… как и его хозяин, в этом смысле. Он то и дело отрезал немного от моих деликатесов, думая, что я не замечаю, но я не видел в этом никакого вреда? Это было своеобразной игрой между нами. Раньше я дразнил его, я говорил: «единственное, что не дает мне толстеть, - это то, что именно ты подаешь мне мою еду!» Бедный Хрестус… – лицо цензора стало пепельным.
– Понятно. Этот Хрестус принес вам пирожное. А потом?
– Я отпустил Хрестуса и отложил блюдо в сторону, чтобы закончить читать документ. Я прочитал до конца, свернул свиток и сложил его. Я как раз собирался съесть пирожное, когда другой раб, мой привратник, в ужасе вбежал в комнату. Он сказал, что у Хрестуса припадок. Я подошел к нему так быстро, как только мог. Он лежал на полу в конвульсиях. «Пирожное!» - сказал он. - Пирожное!» А потом он умер. Очень быстро! Он выглядел ужасно! – Попликола посмотрел на пирожного и скривил губы, как будто на серебряном блюде свернулась гадюка. – Мое любимое, - глухо сказал он. – Корица и миндаль, подслащенные медом и вином, с легким намеком на анис. Это стариковское удовольствие, одно из немногих, что у меня осталось. Теперь я больше никогда не смогу их есть!
«И Хрестус тоже», - подумал я.
– Откуда пирожное?
– На север от Форума есть небольшой переулок с обеих сторон которого расположены пекарни.
– Я знаю это место.
– Заведение на углу делает такие пирожные через день. Я там постоянно заказываю – небольшая слабость, которую я себе позволяю. Хрестус ходит за ним и приносит мне к полудню.
– И это Хрестус принес вам сегодня это пирожное?
Он долгое время молча смотрел на пирожное.
– Нет.
– Кто же тогда?
Он сгорбился и поджал губы.
– Мой сын, Луций. Он приходил сегодня днем. Так сказал мне привратник, я сам, правда, его не видел. Луций велел привратнику не беспокоить меня, сказал, что ему надо куда-то идти; он только зашел, чтобы передать мне пирожное. Луций знает что я люблю именно такие пирожные, понимаешь, и какие-то дела привели его на Форум но, поскольку ему было по пути, он зашел на улицу пекарей и принес мне пирожное. Привратник позвал Хрестуса, Луций дал Хрестусу сладкое пирожное, завернутое в кусок пергамента, а затем ушел. Чуть позже Хрестус принес мне пирожное ...
Теперь я понял, почему Попликола потребовал от меня клятвы моими предками. Дело было действительно деликатным.
Попликола покачал головой.
– Я не знаю, что и думать.
– Есть ли основания подозревать, что он может желать вашей смерти?
– Конечно, нет! – отрицание было слишком быстрым и даже резким.
– Чего вы хотите от меня, цензор?
– Чтобы ты узнал правду! Тебя же называют Искателем, так ведь? Узнай, не отравлено ли пирожное. Если так, то кто его отравил. Узнай, как это случилось, что мой сын…
– Я понимаю, цензор. Скажите, кто из ваших домочадцев знает, что произошло сегодня?
– Только привратник.
– И никто другой?
– Никто. Остальным я сказал, что Хрестус потерял сознание от сердечного приступа.
Я кивнул.
– Для начала мне нужно увидеть покойника и допросить вашего привратника.
– Конечно. А пирожное? Может, мне скормить его бродячей собаке, чтобы убедиться…
– Я не думаю, что это необходимо, Цензор. – я взял маленькое блюдо и снова понюхал пирожное. Определенно, в сочетании с обычным запахом печеного миндаля, еле-еле ощущался более резкий запах вещества, называемого горьким миндалем, одного из сильнейших ядов на свете. Всего нескольких капель хватало, чтобы убить человека за считанные минуты. Как крайне умно было придумать посыпать им кондитерское изделие со вкусом сладкого миндаля, от которого голодный сладкоежка мог бы откусить кусочек, не замечая горького привкуса, пока не стало слишком поздно.
Попликола отвел меня посмотреть тело своего раба. Вид Хрестуса соответствовал его возрасту. На его руках не было мозолей, хозяин явно не переутомлял его. Его восковая кожа имела розоватый румянец, что еще раз свидетельствовало о том, что он был отравлен горьким миндалем.
Попликола вызвал привратника, которого я расспросил в присутствии его хозяина. Он был тугодумом (как и положено привратникам) и ничего не добавил к тому, что мне уже сказал Попликола.
Заметно потрясенный, Попликола удалился, попросив привратника проводить меня. Я был уже у входа, собираясь выйти, когда через атриум прошла женщина. На ней была элегантная синяя стола, а волосы были модно уложены гребнями и булавками, образуя возвышающуюся форму прически, которая не поддавалась логике. Ее волосы были черными, как уголь, за исключением узкой белой полоски над левым виском, которая закручивалась вверх, как лента, в извилистый локон. Она взглянула на меня, проходя мимо, но никак не прореагировала. Несомненно, цензор принимал всегда много посетителей.