- Падаль... - процедил сквозь зубы сидящий у стены Десятый. - Ты, сука, сдохнешь сегодня же. Тебя загрызут, падлу...
- С ним меня не сажайте, - тут же забеспокоился Шестой. - Он меня убьет. Они все меня убьют...
- Заткнись, - оборвал его Герасимов. - Кто такой Илья?
- Илья первый номер. Он - Председатель. Я - Шестой. А этот гад Десятый... - Он обеими руками в наручниках показал на раненого, сидящего на полу.
- Какой номер у Крестного? - спросил у него наобум Герасимов.
- У Крестного нет номера... - Шестой посмотрел на Герасимова с недоумением: как это, мол, вы не знаете, кто такой Крестный? - ...Крестный над нами всеми. Он приказывает. А мы делаем. У него нет номера...
- Где ваша база? Где вы должны были встретиться после вокзала?
- Не доезжая Балашихи - поворот налево, на грунтовку. Примерно в километре - дом отдыха старый, брошенный. Названия нету там...
- Что ж за адрес ты даешь? Поди туда - не знаю куда... Хитришь?
- Блядь буду, начальник! Не вру. Нет там никаких указателей...
- Показать дорогу сможешь?
- Начальник, я не поеду туда! Нас там перестреляют... Как кроликов!
- Поедешь. Или я тебя сам шлепну...
- Вспомнил! Я вспомнил. Там Гладиатор ментов пострелял в ночь на вторник.
- Хорошо.
Герасимов повернулся к стоявшему рядом Коробову, подмигнул ему и сказал, будто приказывая:
- Этого отправить на Лубянку. Под усиленной охраной. И поместить в отдельную камеру.
- Есть! - подыграл Коробов.
Герасимов подошел к раненому Десятому, тронул носком ботинка его ногу:
- Добавить ничего не хочешь?
- Пошел ты! - огрызнулся Десятый.
Герасимов "приказал" Коробову:
- Этого тоже на Лубянку... По дороге пристрелить. При попытке к бегству...
- Есть! - снова поддакнул Коробов.
- У-у, суки!.. - прошипел Десятый.
Наблюдавший за всем этим Никитин отозвал Герасимова в сторону:
- Цирк устраиваешь? На хрена тебе все это?
- Так ведь первый же принцип, товарищ генерал: разделяй и допрашивай...
- Что скажешь про все это?
- Очень интересная ситуация вырисовывается, товарищ генерал. Неспроста Гапоненков, убитый в "Савое", и Сафронов, застреленный вчера здесь же, на вокзале, проходили по одним делам. Уверен, что вся эта братия, о которой мне сейчас рассказал этот подонок, что очень жить хочет, проходит по одним и тем же делам. Это одна компания. Интересно то, что у них есть какая-то организация с жесткой иерархией. На это указывают и номера пистолетов. Во главе - некто по имени Илья, номер первый. Кто такой Крестный, я пока не понял, но, судя по всему, он выше этой организации, он дает им заказы. Какой номер у Ивана - тоже непонятно. Он, похоже, не входит в их структуру, он сам по себе. Почему-то они хотели его убить. Этот хрен говорит: Крестный приказал. Кстати, Илья явно копает под этого Крестного. Наверное, сам хочет на его место. Сколько всего человек в организации - пока не выяснил. Этого Шестого возьму в жесткий допрос, из него, похоже, еще много чего можно выдавить.
- Что там про милиционеров из Балашихи?
- Говорит, их пострелял Гладитор. И рядом где-то там - база Крестного. Точнее выяснить пока не удалось. Выясним. Туда нужно будет наведаться.
- Заканчивай здесь. Голова уже болит от одного вида этого проклятого вокзала. Опять упустили Ивана, мать твою ети...
- Скажи спасибо, что хоть этих взяли. А то бы понавешали на тебя всех собак!
- Не спеши радоваться. Еще понавешают...
В это время к вокзалу подогнали крытый фургон для перевозки заключенных. Убитых увезли в морг, когда Герасимов допрашивал задержанных.
- Давай грузи и работай с ними всю ночь. Меня утром "на ковер" дернут. Нужно будет козыри иметь.
- Найдем козыри, Никитин. Не волнуйся!..
Герасимов уверенно улыбнулся и махнул рукой Коробову - давай, мол, грузи, мы тоже едем...
Коробов лично наблюдал за погрузкой задержанных. Он поспешил лишь самую малость: не дожидаясь, когда молоденький сопровождающий, уже взявшийся за ручку дверцы фургона, распахнет ее, скомандовал: "Пошел!"
Задержанные, сначала один, а затем и другой, оказались на улице. Они подошли к фургону. Дверца не открывалась. Сержант с мальчишеской физиономией остервенело ее дергал, но дверцу заклинило. Задержанные "зависли" на открытом пространстве. Коробов похолодел. "Быстро назад!" - заорал он. Но было поздно...
Выстрелов он не услышал, но увидел, что раненый начал заваливаться на спину, а другой задержанный - оседать на колени. Через секунду оба валялись на асфальте. Весь конвой лежал рядом с ними. Разница была только в том, что конвой был жив и заботился о сохранении своей жизни, а тем, кто только что еще назывались задержанными, заботиться было уже не о чем. Они оба были мертвы.
Перепрыгивая через живых и мертвых, Коробов выбежал из-за машины и успел увидеть, как хлопнувшая дверцей "девятка" рванулась с места и ушла на проспект Академика Сахарова. Но пока он успел добежать до милицейской машины, пока разогнал ее и тоже выскочил на проспект, "девятки" уже и след простыл... Коробов объявил, конечно, тревогу на ближайших постах ГАИ, но никакого результата это не принесло...
Глава 9
Выйдя из метро на Октябрьской, Иван попытался вспомнить, в какой именно стороне находится дом той девушки, в квартире у которой он недавно отсыпался, но это ему не удалось. В сознании не отложился маршрут их движения, когда девушка вела его, смертельно уставшего, почти под руку к себе домой. Как он шел от нее, тоже не запомнилось. Иван тогда думал только о предстоящей встрече с "охотниками" на Казанском вокзале...
Иван мог рассчитывать лишь на свои бессознательные реакции. Если сознание вновь каким-то образом отключить или отвлечь, маршрут как-то проявится в голове Ивана, ноги сами отведут его туда, куда он хочет попасть.
Иван закурил и облокотился на какую-то ограду, чтобы немного разгрузить раненую ногу. За весь год пребывания в Москве он не был ранен ни разу. Последнее ранение он получил в Чечне... Иван попытался подсчитать, сколько всего боев он провел в качестве раба-гладиатора. Это оказалось бессмысленным он и тогда, в Чечне, свои бои не подсчитывал. А сделать это сейчас было просто невозможно. Иван твердо помнил одно: он выиграл все эти бои, во всех стал победителем. Наглядное доказательство этому то, что он до сих пор жив...
...Иван убивал всех своих соперников в бытность рабом-гладиатором. Убивал всех своих противников, когда был солдатом. Убивал все свои жертвы, когда был киллером. Иван был самым эффективным орудием убийства, какое только можно создать из человека... "Кто создал меня? - думал Иван. - Кто научил меня убивать? В лагере, где меня учили стрелять без промаха в любой ситуации и уходить от выстрела, нам не объясняли, как чувствовать приближение смерти... Как ее встречать, как с ней общаться... Нас учили вовремя взводить курок. Но, умея только это, я никогда бы не стал профессионалом. Когда я понял, что смерть можно любить? И что она тоже может быть неравнодушна к тебе? В Чечне. Там каждое утро начиналось с одной и той же мысли: если я сегодня никого не убью, значит, убьют меня... Это была даже не мысль - просто вот так работал закон самосохранения..."
Что-то здесь было не так, ощущалась какая-то не правильность... Какая именно - Иван до сих пор не мог понять, уже не впервые думая об этом. Человек, как и любое животное, продолжает жить только тогда, когда стремится к жизни, когда хочет жить. Почему же Иван всегда оставался в живых, хотя шел навстречу смерти? Может быть, он сам был не правильным? Или не правильно устроен мир, в котором он живет? Это были слишком сложные вопросы для Ивана, но и без ответов на эти вопросы жить ему становилось все сложней...
Хотеть жить означало бояться смерти. Но стоило гладиатору испугаться смерти в любом бою, и он сразу делал шаг ей навстречу. Жизнь почему-то всегда доставалась ему, не боявшемуся смерти и любившему ее, а тех, кто очень хотел жить, Иван убивал...
Сможет ли он когда-нибудь жить, не убивая? Эта мысль впервые пришла ему в голову, и ответа на нее у него не могло быть, Иван чувствовал: впервые после Чечни что-то изменилось в нем. Изменилось за эти несколько дней, которые он прожил в роли "дичи", в роли "зайца"... Игра, придуманная Крестным, была слишком похожа на жизнь, которой Иван давно уже не жил. Она заставила его бояться преждевременной смерти. Крестный поставил условие - сохранить свою жизнь до определенного времени. И Иван выполнял это условие: он не просто боролся, он даже боялся за свою жизнь. Боялся настолько, насколько умел это делать...
...Иван давно уже неосознанно повторял тот путь, которым его недавно провела встреченная в метро девушка. Он пересек Крымский вал, почти не замечая направленных на него взглядов, во множестве привлекаемых его отрешенным видом и замедленными движениями. Но он уже выключился из игры - вновь был прежним Иваном, не "зайцем", убивающим "охотников", а прошедшим Чечню Иваном, знающим и любящим смерть... Незаметно для себя он свернул в немноголюдные московские дворы и минут через пять оказался перед одним из подъездов шестнадцатиэтажного дома. Даже не думая о том, сколько этажей ему следует пройти, Иван начал подниматься по лестнице пешком, пройдя два этажа, остановился на третьем и уверенно повернулся к квартире слева. Дверь в нее была не заперта.
Иван, не стучась, толкнул дверь и вошел. Он сразу узнал квартиру, в которой уже побывал. Вон там, направо, комната больной старухи. Прямо комната девушки, ее дочери. "Вернее, женщины", - подумал Иван, вспомнив, как разглядывал ее тело, в котором не было ни капли целомудрия, зато ярко проявлялась зрелая женственность. У невинных девушек не бывает таких тел...
Как звали женщину, Иван не запомнил, хотя мать, кажется, ее как-то называла. Его не волновало имя. Он хорошо представлял себе то чувство глубокого покоя и вместе с тем почему-то ощущение близости смерти, которые он испытал, глядя на обнаженную женщину. Тогда, впервые за долгое время, женское тело не внушило ему никаких опасений, не было воспринято им как источник агрессии... И он не боялся, что оно засосет его в себя, затянет обратно в небытие, из которого он когда-то появился на свет...