Также при анализе ситуации на Восточном фронте следует учитывать, что все это происходило в суровых климатических условиях, в районах часто малонаселенных или вовсе пустынных, и чем дальше развивалась война на Восточном фронте, тем более тяжелыми и примитивными становились ее условия, что оказывало воздействие на солдат, способствовало «варваризации» войны{508}. В статье с характерным названием «Царили обычаи и правила, как в Тридцатилетнюю войну» немецкий историк Йоган Хюртен на материалах биографии генерала Готхарда Хайнрици описывал условия войны на Восточном фронте. По его мнению, сами эти условия своей примитивностью и суровостью порождали жестокость и бесчеловечность. Хайнрици, будучи старым кайзеровским офицером и прошедшим военную социализацию в Пруссии, воспитывался в глубоко консервативной среде. В 1914 г. он принимал участие в преследовании отступавших из Восточной Пруссии русских войск. Молодого офицера поразило безжалостное и бессмысленное разрушение русскими солдатами хозяйственных построек; это подтвердило в его глазах представление о «варварстве» русских. С 1942 г. Хайнрици командовал армией на центральном участке Восточного фронта. С фронта он писал жене, что непохороненный труп русского солдата служит ему ориентиром в ежеутренних прогулках по свежему воздуху. Хайнрици, консерватору и христианину, и в голову не приходило, что погибшего солдата все же следует похоронить…{509}Для Хайнрици и многих других немцев Россия оставалась страной с глубоко чуждой, отсталой, неевропейской культурой, чужим, неведомым миром, с обитателями которого нельзя обращаться, как с европейцами. Это отношение к «Востоку» со временем все более накладывалось на процесс нарастающей нацификации армии, который начался еще до войны; в тяжелейших условиях Восточного фронта вермахт превратился в армию Гитлера{510}. Даже такой образованный и консервативный военный, как генерал Блюментритт, в 1941 г. писал: «История войн России показывает, что русский солдат чувствует и думает, как полуобразованный азиат». Генерал Эрих Гепнер, осужденный за участие в заговоре 20 июля 1944 г., писал в приказе по своей 4-й танковой группе (после захвата Минска преобразованной в 4-ю танковую армию): «Эта война должна привести к уничтожению современной России, и поэтому ее следует вести с неслыханной жестокостью, особенно не следует щадить носителей большевистской идеологии»{511}. Зимой 1941–1942 гг. вермахт, будучи не в состоянии реализовать до этого момента успешную стратегию блицкрига, вынужден был воспринять точку зрения Гитлера, что это идеологическая война, война не на жизнь, а на смерть, война, требующая полной внутренней мобилизации и фанатизма. Фанатизм, разумеется, призван был компенсировать отсутствие технического превосходства вооружений вермахта над вооружением Красной армии.
В одном немецком научном журнале были опубликованы итоги интервью, проведенные в 1978–1979 гг. среди 86 мужчин 55–65 лет из Гамбурга, которые были на фронте и в плену в СССР. Эти бывшие солдаты вермахта, прежде чем попасть на фронт, прошли все молодежные организации Третьего Рейха — по существу, их солдатская жизнь началась в ГЮ и РАД, то есть влияние нацистской идеологии на них было велико. Главным впечатлением от русских у них было: «добродушные и примитивные». Причем без оттенка презрения: во всех случаях тон был ровным; рассказы часто сопровождались воспоминаниями, свидетельствующими о симпатиях к русским. Бывшие солдаты высказывали мысль, что русский народ еще должен пройти школу цивилизации, поскольку он находится в средневековье. Один из информантов сказал, что русские не вызывали у него никаких отрицательных эмоций, просто их жизнь определялась ритмами природы, а жизнь немцев, как он тогда считал, — ритмами культуры. Многие информанты выражали удивление, что они вообще остались живы: ни малейшей надежды на спасение в русском плену у немцев, как правило, не было. Один из информантов вспоминал: «На фронте я постоянно твердил про себя, что девятый, последний патрон в своем пистолете я должен оставить для себя, поскольку русские пленных не берут»{512}. Ожесточение боев было с самого начала очень большим; Манштейн писал: «В первые же дни боев нам пришлось познакомиться с теми методами, которыми велась война с советской стороны. Один из наших разведывательных дозоров, окруженных врагом, был потом найден нашими войсками. Он был вырезан и зверски искалечен… Советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются в плен, а после того как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла стрелял в наших солдат{513}.
В сознании бывших военнопленных осталось отвращение к советской политической системе, а также воспоминания о примитивных условиях жизни. Многие сомневались в том, что эти условия могли измениться, настолько архаическими они казались им во время войны{514}. Интересно отметить, что некоторых информантов, побывавших в американском плену, возмущало лицемерие западных установок: на их глазах белые — рядовые и офицеры — плохо обращались с неграми. С другой стороны, солдаты — негры, получая власть над белыми военнопленными, всячески над ними издевались, но как только их удавалось убедить в том, что они стоят на одной социальной ступени с пленными, они часто становились лучшими друзьями{515}. Информанты говорили, что, — как и англичанин или американец, — русский человек сам по себе неплох, более того — насколько плохо бы ни было его собственное питание, русский всегда готов был помочь другому. Пленные видели, что русские иногда питаются даже хуже, чем они… Сами русские часто были высокого мнения о военнопленных: «немец все умеет делать и не обманывает» (Der Deutsche капп alles und betriigt nicht){516}.
В солдатских письмах с Восточного фронта повторяется одна и та же характеристика местного населения и его быта: оборванные, грязные, завшивевшие люди, грязное, разваливающееся жилье. Интересно, что в Первую мировую войну в солдатских письмах было то же самое{517}. Любопытно отметить, что французы во времена Ришелье то же самое писали о немцах — завшивевших, грязных, вонючих.
Примитивные условия войны на Восточном фронте способствовали возникновению одного из самых крупных парадоксов истории Второй мировой войны: между 1941 г. и 1942 г. подразделения вермахта на Восточном фронте подверглись радикальной демодернизации, в то время как экономика Третьего Рейха начала модернизироваться быстрыми темпами. Если успехи вермахта первых двух лет мировой войны основывались на эффективном использовании новых подходов и новой техники войны, то на Восточном фронте все было наоборот: несмотря на растущее военное производство в Германии, большая часть воевавших в России солдат жила и воевала в крайне примитивных условиях. Это обстоятельство в решающей степени обусловило положение вермахта на Востоке: немецкие солдаты должны были воевать худшим оружием, они были обмундированы гораздо хуже своего противника… В Демянском котле[18] со всей ясностью стала очевидна демодернизация и одичание солдат вермахта: чтобы согреться, солдаты заматывали конечности газетами, тряпьем, не хватало еды. Врач 12-й пехотной дивизии писал, что солдаты спят вповалку в грязных, темных, душных и холодных землянках, к тому же до предела переполненных. Правила гигиены соблюдать было невозможно, моментально распространялись кожные инфекции, солдат замучили вши. Немцы называли вшей «маленькими партизанами». Илья Эренбург писал, что наши солдаты называли вшей «автоматчиками»{518}. Русские перебежчики поделились с немцами народным средством избавления от этих паразитов. Одежду следовало закопать в землю, оставив на поверхности только край. Вши устремлялись наружу, где их и уничтожали огнем{519}. Разумеется, в таких условиях солдаты тупеют и морально
Опускаются (geistig immer stumpfer){520}. Любопытно отметить, что советский мемуарист вспоминал: «После отступления немцев мы часто находили в их бункерах зубные щетки. Это значит, что немцы, может быть, не все, но многие, чистили зубы. У нас этого не было, даже штабные офицеры зубов не чистили»{521}.
Разумеется, в условиях Восточного фронта и речи не могло быть о торжестве каких-либо высоких идеологических или моральных ценностей: немецкие солдаты (как и красноармейцы) просто стремились выжить, а врага воспринимали как препятствие к этому.
В 1995 г. на немецкий язык перевели монографию американца Омера Бартова «Армия Гитлера»{522}, в которой исследователь, опираясь на источники по истории трех дивизий вермахта, а также на письма немецких солдат, смог подтвердить свою концепцию о «демодернизации» войны на Восточном фронте после краха «блицкрига» зимой 1941 г. и постепенного разрушения регионально структурированных «первичных групп» в вермахте. Эта «демодернизация» привела к тому, что нацисты смогли на первый план выдвинуть особым образом извращенное понятие о дисциплине; они также активно поощряли моральное одичание солдат, подвергавшихся тяжелейшим испытаниям. Да и сама действительность войны была ужасна — не нужны были никакие пропагандистские ухищрения, чтобы отвечать жестокостью на жестокость, убийствами на убийства, садизмом на садизм… Командование вермахта со своей стороны способствовало этому процессу, отдавая приказы о жестоком обращении с военнопленными, о массовых расстрелах партизан, подталкивая армию к сотрудничеству с опергруппами полиции безопасности и СД. И чем дальше шла война, тем далее развивался этот процесс.