Я пришел в нашу комнату и показал Чемогурову акты.
– Они даже отчет как следует не посмотрели, – сказал я.
– Ты наивный человек, – сказал Чемогуров. – У них оставались лишние двадцать тысяч рублей. Приближался конец года. Вот они их и потратили. Все довольны – и они, и мы.
– Я недоволен, – сказал я.
– Ты тщеславен, – заявил Чемогуров. – Кстати, могу сообщить, что тебя оставляют на кафедре. Вместе с Крыловым. Его в аспирантуру, а тебя мэнээсом.
– Кем?
– Младшим научным сотрудником. Сто пять рэ… Юрий Тимофеевич уже подыскивает для тебя новый договор.
Я пошел потолкаться у объявления. Видимо, все уже знали о решении профессора. Никто не интересовался моими планами и надеждами.
Мимо объявления быстро прошел Крылов. Вид у него был ужасный. Глаза ввалились, волосы были в беспорядке, руки болтались, как у куклы. Сметанин окликнул его, но Крылов не отозвался, а прошел в нашу комнату. Я последовал за ним.
– Ты чего? – спросил я.
Крылов проглотил слюну, двигая острым кадыком.
– Отстань, – сказал он.
– Женишься, что ли? – продолжал я.
Крылов схватил со стола тетрадь и запустил в меня. Я увернулся. Тетрадь пролетела мимо и ударилась в лоб Мих-Миху, который как раз входил в комнату. Мих-Мих и бровью не повел. Он нагнулся за тетрадью, а Крылов, даже не извинившись, отвернулся к окну.
– Слава, – сказал Мих-Мих, – возьми себя в руки. Неужели из-за этой…
– Чего вам всем надо?! Чего вы все ко мне лезете?! – в отчаянии завопил Крылов и бросился вон из комнаты.
Из-за интегратора вышел Чемогуров, и мы устроили небольшой симпозиум. Мих-Миху был известен диагноз. Он его нам сообщил. Крылов переживал разрыв с Викой. У него наконец открылись глаза, чему Вика в немалой степени способствовала. Она выкинула следующий номер.
В мое отсутствие она пошла в гости к Сметанину и Миле. Там было чаепитие с профессором, во время которого Вика пыталась повлиять на распределение. Она очень мило болтала и как бы невзначай давала всем характеристики. У нее был свой средний балл оценок для нашей группы. В частности, я был назван эгоистом и неуживчивым человеком. Крылова Вика характеризовала как талантливого, но неуправляемого. Сметанин же оказался покладистым и преданным делу работником. Вика о себе умолчала, но ее дополнил Сметанин. По его мнению, она могла влиять на Крылова в нужную сторону.
Во всем этом была известная доля истины.
Короче говоря, они дали понять профессору, что кафедра нуждается в верных ему людях. Если таланту Мих-Миха прибавить талант Крылова да мой индивидуализм, неизвестно что может получиться. А тут еще вечный оппозиционер Чемогуров, под влияние которого я попал. Следовательно, нужно было оставить Крылова в аспирантуре, но для равновесия и лучшего морального климата взять на кафедру Сметанина и Вику.
Это не было сказано прямо, но профессор понял. Большая политика делалась тонко, под звон серебряных ложечек.
Надо отдать должное Юрию Тимофеевичу. Он холодно выслушал Вику и удалился в свой кабинет. На следующий день он вызвал Крылова вместе с Мих-Михом и изложил им результаты чаепития. Профессор не побоялся вторгнуться в личную жизнь Славки, как побоялся сделать я.
– Она далеко пойдет, – заметил Чемогуров.
– Может быть. Только не у нас на кафедре, – сказал Мих-Мих.
У Крылова было объяснение с возлюбленной. Что они там говорили, никто не знает, но Славка после этого стал невменяем. Он замкнулся и ни с кем не разговаривал.
Такова была обстановка перед распределением.
Группа пока ничего не знала. Естественно, что Сметанин и Вика помалкивали.
Наконец наступил день распределения. Оно проходило в конференц-зале института, где обычно заседал Ученый совет. С утра мы собрались в коридоре под дверями. Нас возглавляла Зоя Давыдовна, у которой был список.
Без четверти десять в зал стали собираться люди. Пришли заместитель ректора, профессор Юрий Тимофеевич, Мих-Мих. Было много незнакомых. Зоя Давыдовна объяснила, что это представители предприятий.
По коридору прошел коренастый человек в унтах и тоже вошел в конференц-зал.
– Это из Кутырьмы, – сказал Зоя Давыдовна.
В группе произошло замешательство, особенно в той ее части, которая замыкала список.
– Мы поедем, мы помчимся на оленях утром рано… – пропел Сметанин. Теперь он чувствовал себя в безопасности.
В десять часов Зоя Давыдовна пригласила в зал Славку. Он вошел спокойно и безучастно. Вообще в это утро он ни на кого не смотрел.
Мы прильнули к дверной щели. Кто ухом, кто глазом. Ничего не было видно, да и слышно тоже.
Через пятнадцать минут дверь открылась, и Крылов вышел. Такой же прямой, будто проглотивший аршин. Вика старалась на него не смотреть. У нее на лице были красные пятна.
– Ну что? – выдохнули все, хотя распределение Славки было делом решенным.
Крылов пожал плечами. Тут же из зала вылетел Мих-Мих. У него были круглые глаза. Он подбежал к Славке сзади и два раза тряхнул его за плечи.
– Ты соображаешь, что ты наделал! Это же не только твое личное дело! Ты ставишь под удар работу! – свистящим шепотом произнес он.
Мы застыли, не понимая. Мих-Мих обвел нас взглядом и сказал с горечью:
– Он распределился в Кутырьму! А что я мог сделать?..
Я посмотрел на Вику. До нее доходил смысл сказанных слов. Только теперь она, кажется, поняла, что разрыв со Славкой – это серьезно. Навсегда.
В зал вошел следующий. А оттуда выскочил довольный человек в унтах. У него были причины радоваться. Во-первых, он быстро освободился, вопреки ожиданиям, а во-вторых, получил лучшего молодого специалиста. Он подошел к Славке, пожал ему руку, и они стали о чем-то разговаривать. Крылов улыбался.
Когда подошла моя очередь, я вошел в зал и узнал, что мне предлагает работу Министерство высшего и среднего специального образования. Министерство направляло меня в распоряжение нашего института. Я решил не отказываться, это было бы теперь не оригинально. Мне подсунули большой лист и я расписался. В одной из граф на листе значилось: «Жилплощадь не предоставляется». Я не знал, что в таких случаях нужно говорить, и сказал «спасибо».
После этого я пошел на кафедру. В нашей комнате, кроме Чемогурова, находились Крылов с представителем Кутырьмы. Чемогуров участвовал в их беседе.
– А рыбалка! – кричал сибиряк. – Да разве у вас здесь… Ты рыбак?
Славка помотал головой.
– Значит, будешь! – заявил человек в унтах.
– Так. А грибы? – поинтересовался Чемогуров.
– Ха! Косой косим.
– Ну ладно. А все-таки чем вы там, кроме охоты, рыбалки и грибов занимаетесь? – спросил Чемогуров.
– Ну, шишки кедровые берем…
– Нет, на работе, – уточнил Чемогуров.
– Ах, на работе, – протянул сибиряк. Он окинул Славку и Чемогурова хитрым взглядом, посмотрел на меня и сказал Славке:
– Приедешь – узнаешь. Я же кадровик. Я в ихних научных делах ничего не понимаю… Жилье дадим.
– Отчаянный ты человек, Крылов, – сказал Чемогуров. – И ты, Петя, тоже отчаянный, – добавил он, заметив меня. – Небось, пошел в младшие научные?
– Ну, пошел, – сказал я.
– А то давай к нам в Кутырьму! – оживился сибиряк, обращаясь ко мне. – У нас всем места хватит.
Я поблагодарил, но отказался.
К вечеру стали известны другие итоги распределения. Никаких неожиданностей больше не было. Сметанин «сыграл в ящик», как у нас говорили. Вика пошла в заводскую лабораторию.
Таким образом и решилась наша судьба. Славка молодец, он сжег мосты и сразу вышел из транса. Теперь он смотрел только в будущее. Оно состояло из полутора месяцев до защиты и всей трудовой жизни после.
Happy end
После распределения все затаились, изготовляя в тиши дипломные работы. Нужно было обработать материал, написать обзор литературы, начертить демонстрационные листы.
Я купил специальную папку и тщательно переписал в нее грузинский отчет, снабдив его литературным обзором. Оставшееся время я употребил на то, чтобы усовершенствовать метод и внести изменения в программу. В диплом это уже не вошло. Я рассчитал несколько режимов новым методом и передал результаты Николаю Егоровичу. Теперь я уже знал, что числовые параметры, которыми меня снабжал Чемогуров, не были им придуманы, а поступали с завода вакуумных приборов. Николай Егорович оказался хитрее всех. За грузинские деньги он получил кучу расчетных данных.
Потом я красиво начертил демонстрационные листы к защите. Я чертил себе и Крылову. У Славки, как у всякого гения, была неприязнь к оформительской работе.
Мы с Крыловым записались на защиту в один день. За неделю до защиты у нас началось предстартовое волнение. Это был последний приступ всем известной студенческой болезни «Ой, завалю!»
Традиция это, что ли? Я например, твердо знал, что только полная и внезапная немота на защите может помешать мне получить «отлично». Отзыв профессора был панегирическим. Рецензия содержала лишь одно замечание: на странице 67 рецензент обнаружил ошибку в слове «вакуум». Я написал его через три «у»: «вакууум». Так же обстояли дела у Крылова. И руководитель, и рецензент дружно рекомендовали его в аспирантуру.
И все равно мы тряслись, больше для порядка, придумывали самые дурацкие вопросы за членов комиссии и пытались на них ответить. Правда, некоторые из них действительно прозвучали на защите. Был у нас в комиссии один специалист по нестандартным вопросам, некто доцент Хомяков с соседней кафедры.
В день защиты мы со Славкой раньше всех пришли в аудиторию, где должна была заседать комиссия. Аудитория была обыкновенная, в ней у нас раньше проходили семинары по философии. Но вот появилась Зоя Давыдовна с красной скатертью и графином с водой. Она накрыла стол и поставила графин. Аудитория сразу преобразилась. Я развесил свои листы, взял в руки указку и принялся нервно ходить перед столом, повторяя в уме первую фразу: «Дипломная работа посвящена…» И так далее.
Скоро пришли члены комиссии. Председателем был главный инженер того завода, где я выступал с докладом. Это был плюс. В комиссию входили также Юрий Тимофеевич, Мих-Мих, доцент Хомяков и другие. Все они расположились за столом. Позади уселись зрители, среди которых были Чемогуров, Николай Егорович, какой-то высокий тип, который мне сразу не понравился, и кое-кто из нашей группы.