— Да ведь он, сказывают, разбил их, когда увидел жидов за непотребством их? — недоверчиво заметил Федорок.
— Мало чего… Разбил!.. — не колеблясь, отозвался Берында. — Он разбил, а Господь в назидание людям своим вновь воздвиг их, как были…
И показал он руси кивот, в котором манна сохранялась, и медную трубу иерихонского взятия. «Это в неё вострубит ангел при втором пришествии», — пояснил он. — И часть милоти пророка Илии и его пояса. И были тут пелены Христовы, и золотые сосуды, принесённые Ему волхвами в дар, и свёрла и пилы, которыми был сделан крест Христов, и сам крест, и венец терновый, и гвозди, и копие, и повой Пресвятой Богородицы, и калиги Господа, и мраморная лохань, в которой Он мыл ноги своим ученикам… Мощей всяких было множество — начиная с мощей Ивана Крестителя. Чудотворных икон была тьма: была икона Богородицы с Христом на руках — жидовин один ударил ножом в гортань Христа, и из неё истекла кровь. Была икона Спасова, которую святой Герман послал без корабля посольством в Рим. Была икона, из очёс которой текли слёзы. И заставлял он русь за небольшое вознаграждение служителю дивиться на икону кира Леона, то есть императора Льва Мудрого, и у него камень дорогой на челе и ночью светит по всей Святой Софии. Тут же, у Святой Софии, Премудрости Божией, показывали им — все за ту же цену — и чудесный ковёр святителя Николая: один ремесленник в Царьграде, дошед до старости и убожества и не имея на что купить к празднику святого Николая вина, просфор и свеч, решился продать последнее достояние своё, ковёр. Святой Николай, тронутый, явился к нему под видом мужа честна и ковёр этот у него купил, а когда тот удалился, чтобы купить свеч, вина и просфор, святой воротился и возвратил ковёр жене ремесленника за ненадобностию… Да всего и не перескажешь!..
И не успевали послы за ночь передохнуть от всех этих диковин, как неутомимый Берында вёл их глядеть мусийный образ Спасителя, на котором из ран гвоздиных на ногах идёт святая вода: за некоторое вознаграждение русь могла тут помазаться святым маслом и испить этой воды. В Колонне Константина он показывал им секиру Ноя, которою тот строил ковчег, а в церкви Святых Апостолов он обращал их внимание на два столпа: к одному из них был привязан Христос, а у другого плакал святой Пётр после отречения. В монастыре Спаса русь видела чашу из белого камня, в которой Иисус претворил воду в вино… А затем шёл камень, из которого Моисей извлёк воду, остатки хлеба, который вкушал Христос на последней вечере, а в монастыре Продрома — волосы Богородицы. И видела русь камни, на которых беседовал Христос с Моисеем, и другие камни, которые возопили бы, если Христос заставил замолчать учеников. А в Ормлянском монастыре показали им — очень недорого — огонь, у которого грелся апостол Пётр в страшную ночь.[11]
Раз после такого дня хождения по всяким чудесам лунным и тёплым вечером Ядрей-Федорок сидел на бережку около ладей с притомившимся Берындой. Чрез воду шумел пригород торговый Сике, а за протоком в розовой мгле виднелся Хризополис. И Федорок решил поведать смысленному старику о своих сомнениях, главным образом о Стратилате: как мог он, ежели он святой правильный, поднять руку на Русь?! Разве можно молить ему после такой с его стороны пакости?..
— Экой недотёпа!.. Экой телепень!.. — с негодованием покачал на него своей головёнкой Берында. — А ещё, дурака, крестили!.. И, может, не один ещё раз… — бросил он на двоевера боковой взгляд.
— Ну, ну, ну… — примирительно уронил Федорок. — Лаяться нечего — ты дело говори…
— Да что он, от себя, что ли, действовал, Стратилат-то твой? — сердито спросил его Берында. — Ну? Значит, такова была воля Божия!.. Значит, прогневался Господь на жестоковыйность Руси и восхотел испытаниями обратить её на путь истинный. В том, что византийцы вам рыло тогда набили, надо видеть особую милость Божию. А что было бы, если бы Святослав, язычник, одолел тогда царя православного?! Страшуся и помыслить!.. Пришла бы Русь на Царьград, храмы все пограбила бы начисто, богов ниспровергла бы… А теперь вот пришли вы по чести по совести, как полагается, как Ольга-княгиня приходила. Она была предтечею на Руси, как денница перед солнцем, и сияла в ночи посреди неверных, как бисер какой… И первая вошла она от Руси в царство небесное… Хорош хрещеный!.. — с презрением заключил он и сплюнул на песок.
Точка зрения, что поражение Святослава было для Руси особой милостью Божией, была для Федорка совершенно нова, и ему требовалось некоторое время, чтобы укрепиться на ней. Но всё же известное недоверие и недоброжелательство к Феодору Стратилату победить в себе не мог он: тот мог бы отпроситься у Господа в дело это не путаться, и Господь послал бы, может, кого другого. И, чтобы рассеяться, он пошёл к Святой Маме, на торговище, где русские гости продавали челядь: авось кого из своих встретит… А Берында остался валяться на песочке, у самого заплеска воды, и, глядя перед собой в голубую даль, он все раскидывал бродячей душой своей, куда бы ему ещё теперь податься…
После долгих колебаний и рассуждений императоры решили наконец принять посольство от русского князя.
После деревенской простоты Киева их просто ослепили роскошь и богатство царского дворца. Их остановили перед входом в тронный зал, вход в который был завешан богатой тяжёлой занавесью, и придворные набожным шёпотом объяснили им, что в зале в это время царь земной повергается ниц перед Царём небесным, который был изображён на потолке на золотом троне, во всём величии славы Своей… И, повторив ещё раз, как им надо вести себя, придворные, все в золоте и с золотыми палками в руках, откинули занавес и пропустили русичей в зал.
Русь онемела… Впереди, под пышно тканным балдахином, стоял знаменитый трон Соломонов, весь украшенный драгоценными камнями. По обеим сторонам его лежали золотые львы, которые при входе послов поднялись на задние лапы и зарычали страшно. Сверху трона сидели две золотые птицы, которые распевали самым приятным образом. А слева стояло Золотое дерево, в ветвях которого сидело множество золочёных, с эмалью пичужек, которые тоже сладко пели на всякие голоса. За престолом возвышался огромный золотой крест Константина, называемый Победа, тоже весь драгоценными камнями сияющий. А пониже престола помещались золотые седалища, на которых и сидели теперь, как мёртвые изваяния, два императора и царевна Анна, все в золотых одеждах и венцах блистающих. Весь зал был занят рядами золочёных придворных, среди которых стояли распорядители с золотыми палками, а вдоль стен замерла неподвижно блистательная гвардия, среди которой находился и отряд крещёных руссов с секирами и щитами. И распорядитель с палкой, видимо довольный удивлением русичей, под звуки труб продвинул её вперёд, и послы поверглись пред золотыми истуканами ниц…
И когда подняли они свои чубатые головы, от подножия престола послышался торжественный голос.
— Логофет спрашивает вас от имени пресветлых августов о здоровье… — перевёл торжественно переводчик.
Послы — над ними придворные потрудились достаточно — отвечали как полагается. И опять поднялись и заревели золотые львы, золотые пичужки снова восхитительно запели, а протонотариусы подносили в это время императорам и царевне дорогие меха, подарки посольские. Где-то ударили в литавры, львы успокоились, птички умолкли. Обмен торжественными, медлительными фразами продолжался. Послы от натуги взопрели. Но наконец золотой человек с золотой палкой полупочтительно склонился перед ними и любезно проговорил:
— Ежели вам будет угодно…
— Можете уходить… — перевёл им переводчик. — Идите, идите…
А препозит — золотой человек — уже расшаркивался перед придворными чинами и также любезно провозглашал:
— Ежели вам будет угодно…
И придворные по разрядам с медлительной торжественностью в строгом порядке выходили из великолепного зала. Львы ревели, птички пели, придворные возглашали императорам «многая лета», и величали царей хоры певчих. Послы, отдуваясь, вытирали обильный пот: ну, мать честная, и дела!
В тот же день были все они приглашены к царскому столовому кушанию, которое упарило их не меньше приёма. Всё время гремели певчие. Плясали плясуны. Разодетые слуги не успевали подавать кушанья. С непривычки русь маленько воротила носы в сторону от византийского угощения: все блюда приготовлялись или на деревянном масле или на рыбьем рассоле.
Но двор для приёма русичей не жалел ничего: подан был даже жирный козёл, туго начинённый чесноком с луком и облитый обильно рыбьим рассолом. Но добрые вина смягчали огорчения грецкой кухни, и послы не заставляли просить себя дважды, пили все в своё полное удовольствие и любовались танцовщиками пёстрыми, которые для них плясали в зале самые разнообразные пляски… А когда пиршество кончилось, послы опять вытирались долго платками своими и отдувались и многозначительно говорили:
— Ну и греки, пёс их совсем заешь!..
Прошло ещё немало времени. И наконец послам была назначена прощальная аудиенция. И под рык львов и щебетание золотых пичужек логофет очень торжественно объявил им волю императоров:
— Нельзя христианам отдавать девиц за язычников. Но если князь Володимир крестится, то получит не только девицу, но и царство небесное…
Чубатые головы многозначительно переглянулись: и девицу, и царство небесное — какой же дурак тут ещё раздумывать будет?!
И на другое утро, подняв косые паруса, русские ладьи побежали в солнечные дали…
XXXИдолище поганое
Чтобы лицюшком-то была супротив меня,
Очушки-то у ней ясных соколов,
Бровушки-то у ней чёрных соболей,
Походочка была бы лани белыя,
Белыя лани, напольския,
Напольския лани златорогии.
Прибежало посольство в Корсунь, предстало пред ясные очи княжеские и поведало Володимиру волю императоров пресветлыих: крестись — тогда получишь и девицу, и царство небесное. Дружинники, уже вкусившие в богатой Корсуни от греческих радостей жизни — Анастас не дремал — и поражённые роскошеством богатых эллинов, весьма дело одобрили. Были это всё люди молодые. Самому Володимиру шёл только двадцать шестой год.