— Мы встречаемся в «Club Lido» — немедленно.
— За-айка, а почему не в твоей каюте? — хнычу я разочарованно.
— Потому что там опасно, — говорит она. — Потому что мы должны встретиться там, где много людей.
— Но зайка…
Она вешает трубку. Тут мне не остается ничего другого, как посмотреть на телефон и пожать плечами, что я и делаю.
6
Я плещу в лицо холодной водой, но это не делает меня ни чуточки трезвее, поэтому я просто пытаюсь не шататься по пути в «Club Lido», который, оказывается, расположен совсем рядом с моей каютой, так что мне удается до него добраться, почти ни разу не отрубившись и не рухнув. Но народу в «Club Lido» почти нет, потому что вечеринка с караоке, о которой упоминали Уоллисы, переместилась из клуба в каюту мистера Кусобоси, как объяснил мне бармен, когда я сажусь за столик и, усилием воли удержавшись от того, чтобы заказать мартини, беру вместо этого легкое пиво и время от времени посматриваю в большое окно, выходящее на затянутую туманом палубу, и на маленький неглубокий бассейн, от которого поднимается пар, смешивающийся с туманом. Кто-то из членов команды раздраженно показывает на одинокую фигуру, стоящую у ограждения, вокруг которой клубами вьется туман, но по большей части за окном видна только неприступная стена из серого полупрозрачного гранита, которая скрывает эту фигуру. Я небрежно подписываю счет за пиво и выхожу наружу.
На палубе стоит тишина, нарушаемая только шумом, который производят дымовые машины, извергающие из себя клубы тумана, полученного с помощью сухого льда, причем у меня складывается впечатление, что корабль плывет гораздо медленнее, чем обычно. Марина стоит спиной ко мне, она одета в очень крутой просторный шерстяной жакет с капюшоном от Prada, и когда я трогаю ее за плечо, она инстинктивно напрягается, по-прежнему глядя в сторону, а мне холодно и мокро, причем я замечаю, что Марина выглядит еще выше, чем обычно, и я наклоняюсь, чтобы посмотреть, не на каблуках ли она, но, как ни странно, на ней сегодня кроссовки Nike необычно большого размера, но, впрочем, я же никогда до этого не видел ее ног, так какого черта я могу знать?
— Марина? — спрашиваю я. — Марина, это ты?
После некоторой паузы голова в капюшоне утвердительно кивает.
— Эй, с тобой все в порядке? — щурюсь я, пытаясь без особого успеха разогнать рукой дурно пахнущий искусственный туман. — Что за дела? Тебе что, Гейвин позвонил? Что стряслось?
— Ты не можешь ехать в Париж со мной, — шепчет она хриплым от долгого плача голосом. — Ты должен ехать в Лондон.
— Эй, зайка, с чего это вдруг такие перемены? — говорю я, хватая ее за плечо. — Эй, посмотри на меня!
Голова в капюшоне отрицательно мотает из стороны в сторону.
— Виктор, — говорит фигура, отстраняясь и по-прежнему стоя ко мне спиной, — ты пьян.
— Откуда ты можешь это знать, если даже на меня не смотришь? — возражаю я.
— От тебя пахнет, — говорит все тот же хриплый голос.
— Послушай, зайка, пододвинься ко мне поближе, — шепчу я, наклоняясь. — Я хочу поехать в Париж с тобой.
— Виктор, ты пьян, — протестует голос и отодвигается от меня.
— Это для меня еще не повод, — говорю я. — Могла бы придумать что-нибудь и поумнее.
После этих слов я непроизвольно рыгаю так громко, что приходится извиниться. Я все время пытаюсь повернуть ее лицом ко мне, но она постоянно отодвигается, все плотнее и плотнее укутываясь в свой капюшон.
— Уходи, — говорит она, кашляет, затем бормочет что-то еще.
— Я никуда не уйду, — говорю я.
— Виктор, пожалуйста…
— Ты хотела поговорить со мной, — напоминаю я. — Я здесь. Я готов. Я настроен на взаимопонимание.
— Я всего лишь хотела сказать тебе, чтобы ты не ездил в Париж…
— Послушай, зайка, прошу тебя, посмотри на меня, — говорю я. — Пойдем в бар, я угощу тебя кофе. Хочешь горячий капуччино, а?
По-прежнему глядя в сторону, она хватает меня за руку и шепчет что-то насчет своей каюты.
— Что? Что ты сказала, зайка? — шепчу я, наклоняясь к ней, внезапно чувствуя тошноту от выпитого шампанского, предвкушения секса и ароматов, исходящих от шерстяного жакета.
— Пойдем в твою каюту, — выдыхает она сиплым и низким голосом.
— Зайка, — начинаю я, — ты не представляешь себе… По-прежнему держа меня за руку, она отворачивается и идет, прокладывая путь в тумане; мне трудно поспевать за ее широкими, размашистыми шагами, и я бормочу: «Зайка, зайка — помедленнее!», — но тем не менее позволяю ей тянуть меня по направлению к моей каюте.
Достигнув двери, запыхавшись и непрестанно хихикая, я достаю ключ из кармана и тут же его роняю («У меня от тебя напрочь башню сносит, зайка!»), затем я наклоняюсь, шарю в поисках ключа, но она хватает его первой, а я пытаюсь вырвать его у нее из рук, но когда я встаю, глотая ртом воздух, она уже открывает дверь и заходит в комнату, затаскивая меня следом за собой и выключая свет, так и не поворачиваясь ко мне лицом. Я падаю на кровать и, когда моя гостья проходит мимо, хватаю ее за ногу.
— Я вернусь через минутку, — говорит она из ванной перед тем как закрыть дверь.
Ворча, я сажусь на кровати, стягиваю с себя туфли, швыряю их на пол прямо рядом с кроватью, а затем пытаюсь дотянуться до выключателей, чтобы зажечь хоть какой-нибудь свет, но у меня это не получается, и внезапно до меня доходит, что я слишком вымотан и слишком пьян для того, чтобы заниматься чем-либо прямо сейчас.
— Послушай, зайка, — взываю я. — Может, не будем гасить свет?
Я снова падаю на кровать.
— Дорогая?
Дверь ванной открывается, и фигура Марины на миг появляется в дверном проеме; капюшон теперь уже опущен на плечи, но как я ни напрягаю зрение, мне не удается рассмотреть черты ее лица, поскольку она ярко освещена сзади, и поэтому я вижу только темный силуэт, который движется ко мне, дверь медленно прикрывается у нее за спиной, а в комнате стоит такой холод, что в приглушенном свете, вырывающемся из ванной комнаты, видно, как мое дыхание превращается в пар, и тогда она становится на колени передо мной, длинные волосы скрывают ее лицо, и она стягивает с меня брюки от смокинга вместе с трусами от Calvin Klein и швыряет их в угол, а затем, взявшись руками за мои бедра, разводит их в сторону, просовывает голову между ними, и член мой неожиданно оказывается — совершенно неожиданно — твердым как сталь, и она начинает лизать языком вокруг головки, одновременно посасывая, а ее рука сдавливает основание, а затем, продолжая держать головку во рту, она начинает двигать рукой.
— Я хочу поцеловать тебя, — удается простонать мне, и я хватаю ее под руки и пытаюсь затянуть на себя сверху, но ее руки скрыты под объемистой курткой, которую наконец мне удается слегка стянуть, обнажив при этом бледные мускулистые плечи и на правой лопатке — что-то напоминающее татуировку, частично скрытую бретелькой майки. Вытягивая руку, я пытаюсь потрогать татуировку.
— Быстрее, — стону я, — раздевайся! — но она вновь отталкивает мои руки, а мой член входит в ее рот и выходит из него, длинные волосы скользят по моим бедрам, ее язык умело вылизывает мой стержень, и когда я изгибаюсь так, что мне удается погрузить ей в горло всю длину моего отростка, держась обеими руками за мои бедра, она начинает заглатывать его все глубже и глубже, а я тихо постанываю и задираю рубашку, изо всех сил пытаясь не кончить, а затем я начинаю возбуждать себя свободной рукой, в то время как она вылизывает мои яйца, одновременно нажимая пальцем на мое анальное отверстие, и хотя я пытаюсь уклониться, она погружает палец в дырку и тут я кончаю, а затем я лежу на полу, глотая ртом воздух, а все вокруг вертится волчком, и словно сквозь мутное стекло я вижу, как она ходит по комнате и роется по ящикам, и мне удается прошептать только: «Почему ты в парике?» — перед тем как я окончательно теряю сознание, а мне этого совсем не хочется, потому что я еще не сделал с ней и сотой доли того, что мне хотелось бы.
5
К жизни меня возвращает полуденный гудок. Ночью, после того как я отрубился, кто-то замотал меня в простыню, не сняв при этом ни смокинга, ни галстука-бабочки. Я больше не могу неподвижно лежать в эмбриональной позиции — в первую очередь потому, что у меня болит все тело — поэтому я тянусь к телефону, но на полпути осознаю, что я все равно пропустил бранч, и поэтому нет никаких шансов поесть в ближайшее время, поэтому я бросаю мысль заказать еду в номер. Мне жутко хочется пить, поэтому я встаю, делаю несколько шагов негнущимися ногами, стеная при этом: «Я вас умоляю! Нет, я вас умоляю!», затем жадно пью воду из крана, которая оказывается отвратительной на вкус, а затем в ужасе разглядываю свое отражение в зеркале: мое лицо выглядит так, словно его высушили на солнце, а затем чем-то забрызгали, волосы на голове торчат в разные стороны по самой что ни на есть отстойной моде 80-х, а растительность на животе сбилась в колтун, склеенный засохшей спермой. После душа жизнь начинает казаться более или менее сносной, а день не таким ужасным. Я одеваюсь, принимаю три таблетки адвила, закапываю в глаза визин, а затем валюсь бесформенной кучей на кровать.
Я набираю каюту Марины, но никто не снимает трубку.
4
Я нахожу каюту Марины и стучусь в дверь, но, как и следовало ожидать, никто не отвечает, и дверь заперта. Я стучусь опять, прикладываю ухо к двери: тишина. Я переминаюсь с ноги на ногу в коридоре, по-прежнему ничего не соображая и обдумывая, что я скажу после того, как извинюсь за то, что вчера был пьян, и тут замечаю горничных, которые закончили убирать каюту через пять дверей от Марининои и теперь медленно направляются в мою сторону. Я решаю прогуляться по штирборту, но мне удается пройти совсем немного, бормоча что-то себе под нос, когда холодный атлантический ветер заставляет меня повернуться назад и вернуться к двери каюты. На этот раз она оказывается открытой, и горничная подает мне идею войти, оставив в открытом проеме огромный полотняный мешок, доверху наполненный грязным бельем.