Нет, я работаю не тихонечко и не на коленке. Я много зарабатываю. Я строю бизнес. Я могу, если понадобится, в одиночку обеспечить нашу семью, без потери уровня жизни. Я делаю это с удовольствием. Я просто женщина, которая любит зарабатывать деньги, и гордится своей работой, и знает цену, а главное — ценность своей работы. Ценность выше цены, да. Я честна со своими учениками и даю им всегда больше, чем обещаю. Я люблю миссию своего бизнеса — делать людей свободнее и счастливее.
Бизнес — это сложно, но интересно, это как воспитание детей. Только за это платят, в отличие от детей.
И я рада, что за свою жизнь успела почувствовать эту сложность в обеих областях, достичь успехов, пережить провалы. И двигаюсь дальше, и плевать я хотела, кто там должен считаться breadwinner — кормильцем!
Мы живем в материальном мире, и финансовая обеспеченность женщины — первый шаг к happily ever after, когда партнера выбираешь по любви, а не относительно того, есть ли у него квартира и сколько у него зарплата.
Не надо делить М и Ж на «зарабатывающих» и «самореализующихся», можно получить и то и то независимо от того, какого ты пола.
Я тогда выиграла футболку с жизнеутверждающей надписью: «Женщина должна быть тихой? А я хочу, чтобы меня слышали!» — и так и не прекратила заявлять публично о своей любви к деньгам и гордости тем, что зарабатываю их.
Сейчас из каждого утюга слышно песню (это песня ведь? я просто только две строчки слышала) Инстасамки «За деньги да», но есть еще и песня Максима Фадеева «Скажите детям, что деньги — ветер». Как обычно, российская эстрада разделилась на две крайности. Я не люблю крайности, я вижу позитивные перемены в том, что о деньгах вообще стали говорить и петь, что девушки начали задумываться о том, как обеспечить себя, а не искать богатого мужа (а я ведь еще помню книги в духе «Как выйти замуж за миллионера», еще застала их в книжных). Но деньги точно не ветер. На них я покупаю красивую и теплую одежду себе и дочери, на них могу отправить ее на экскурсию и дать с собой вкусную полезную еду, на деньги я отвезла ее в Диснейленд, и еще много-много классных дел для себя и других я делаю на заработанные деньги.
Наверное, кому-то я из-за этого меньше нравлюсь, как Хайди из эксперимента выше. Но мне в принципе все равно.
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОРЕФЛЕКСИИ
Какое отношение к деньгам было в вашей семье?
Что про деньги говорят в вашем окружении?
Какие предрассудки вы замечали в других или в себе по поводу женщин и денег?
Какого человека вы назвали бы богатым?
Как вам тест на предвзятость?
Эмиграция
Полчаса назад я шла по лесу около моего дома и была ясновидящей. Я видела будущее. Я видела, как иду по этому же лесу с мужем, нашей дочерью и внуками (почему-то я решила, что у дочери будут дети, множественное число); на нас — такие красивые дутые жилетки в одной цветовой гамме, мы смеемся, нас догоняют наши собаки из будущего, мы идем в сторону дома — жарить мясо или просто пить чай. У нас все хорошо, вокруг шумит Москва, ведь наш поселок теперь не просто Новая Москва, а почти центр столицы, сама же столица стала еще больше, быстрее и прекраснее, в ней еще больше плитки под ногами и она еще сильнее похорошела!
Полчаса назад я отчетливо видела эти картинки — как мы с мужем прожили всю жизнь в Москве, ходили в любимые музеи, рестораны, театры, показывали город дочери и ее детям, передавая любовь к нему, как передают семейные реликвии (у нас просто нет никаких настоящих — ни бриллиантов, ничего). Я видела, как мы прожили эту московскую жизнь весело, легко, с размахом и удовольствием, как мы любим. Как мы прошли через всю жизнь со своими московскими и подмосковными друзьями, как их дома и дачи стали нам не менее родными, чем наш собственный, как выросли деревья и цветы на нашем участке, как повзрослели дети, как мы прощались с собаками и заводили новых — потому что какой дом без собаки?
Полчаса назад я видела, какой плотной стала наша сеть дел, людей, воспоминаний, ощущений в моей Москве; я видела, как я, 70-летняя, радуюсь, что мы не уехали, не оставили Москву тогда, в 2022-м. Мы всё правильно сделали.
А несколько недель назад я шла по Лиону и видела почти такую же картину, только мы были без дутых жилеток, жарко. Но так же рады и легки, собаки так же бежали за нами, дети так же внимательно слушали про улицы Лиона, которые мы с дедушкой полюбили за годы, прожитые здесь после отъезда из Москвы. Потом мы поехали на дачу к друзьям — пусть французы и не называют это так, но мы, русские эмигранты, все равно говорим «дача». И как мы смотрели на деревья и на детей, выросших за эти годы нашей французской жизни, и радовались, что уехали, оставили Москву тогда, в 2022 году. Мы всё правильно сделали.
Я могу смотреть такие картинки почти в любом городе Земли — редко куда я попадаю и чувствую, что не могла бы здесь жить. Но вообще, я никогда-никогда не планировала именно переезжать. Я всегда мечтала путешествовать, пожить в разных странах, знакомиться с разными культурами и местами, но не оставить Москву навсегда.
Я помню, как мы сидели с подругой, которая переехала из России несколько лет назад, и она спрашивала, что заставило бы и меня переехать. И я сказала тогда: «Не представляю, разве что произойдет что-то ТАКОЕ, ну ТАКО-О-О-ОЕ. Тогда я точно перееду».
И вот оно произошло, а я еще не переехала, хожу по лесу около моего дома в Москве и смотрю картинки из альтернативного будущего.
До февраля 2022 года в моем представлении существовало два вида эмигрантов. Богатые аристократы, которые переехали в Париж и жили там ровно так же, как и в Москве или Петербурге, в золоте, роскоши, званых обедах, читая за завтраком мировые новости в газетах. И бедные эмигранты, представители творческих профессий или обедневшие аристократы, которые перебрались в Париж (ну, вот так я себе представляла: думала, что все переезжают в Париж), но средств к существованию у них не было и они прозябали в эмиграции, не имея возможности ни вернуться домой, ни как-то поправить свое положение (я думаю, они в начале XX века так и говорили — «поправить свое положение»).
Мои представления основывались на историях двух женщин: графини Веры Русаковой из книг Агаты Кристи и художницы Зинаиды Серебряковой из истории русской живописи (вы знаете ее — непременно вспомните ее нежную картину-автопортрет, с расческой у зеркала). И обе истории были совершенно отлакированные, я видела их издалека, из своего XXI века, при этом одна из них в принципе никогда не существовала и была собирательным образом белой эмигрантки.
Мне казалось тогда, что эмиграция — это что-то из начала XX века.
История художницы Зинаиды Серебряковой особенно трагична не только тем, что она — реальная женщина, в отличие от Веры Русаковой, но и тем, что она вообще не планировала никуда эмигрировать. Художница родилась в знаменитой и талантливой семье Бенуа-Лансере в 1884 году. Ее дед был знаменитым архитектором, отец — известным скульптором, мама — художником-графиком. Зинаида всегда рисовала, и ее картины отражали мир более красивым, чем он есть на самом деле. Ее пейзажи, такие светлые и спокойные, кажутся мне написанными человеком, искренне любящим свою Родину, свой дом, умеющим увидеть красоту земли. Серебрякова, по приглашению своего дяди Александра Бенуа, принимала участие и в крупных проектах, например в росписи Казанского вокзала в Москве.
После революции жизнь семьи Серебряковых изменилась. Им пришлось переехать из своего поместья в съемную квартиру: участились случаи грабежей помещиков и оставаться там с детьми было небезопасно. А в 1919 году муж Зинаиды умер от сыпного тифа, оставив ее одну с четырьмя детьми и больной матерью, совершенно без средств к существованию. У нее не было даже красок, пришлось перейти на уголь и карандаш. Серебрякова старалась обеспечить большую семью, хваталась за любую работу и в 1924 году согласилась на заказ в Париже. Ее пригласили создать большое декоративное панно — денег должно было хватить на какое-то время.
Она отправляла заработанные в Париже деньги матери, которая осталась с четырьмя детьми, через год работы смогла организовать перевозку сына к себе в Париж, через три года — дочери. Но двое детей и мама оставались в СССР. Работа на Родине ее не ждала, она искала заказы в Европе, но, когда началась Вторая мировая война и Франция была оккупирована, за советское гражданство грозил концлагерь. Ей пришлось отказаться от советского паспорта и принять французское гражданство. Путь домой оказался закрыт, работы было мало, Зинаида с двумя детьми жила бедно. По натуре она не была предпринимателем, не умела привлечь внимание к своим работам, часто не брала деньги с заказчиков, соглашаясь на работу за рекомендации и рекламу… Я читала ее дневники и письма — мне кажется, это была очень грустная, очень скромная женщина.
Только в середине 1950-х, после смерти Сталина, власти СССР позволяют возобновить контакты с родственниками за границей — и Зинаида ждет еще двоих детей к себе, в Париж. После 36 лет разлуки к ней приезжает дочь Татьяна. Она помогает организовать выставки мамы в Москве, картины Серебряковой пользуются популярностью, хотя она до последнего сомневается и стесняется отправлять свои работы на Родину.
История Серебряковой была одной из первых, которые заставили меня когда-то задуматься, что, возможно, эмиграция — это не сплошное развлечение и веселье. Потом в моей жизни случились четыре года жизни на Кипре. Мы приехали туда, когда моей дочери было полтора года. Я сидела одна в доме с маленьким ребенком и тихонько сходила с ума. Было невероятно жарко, зимой — невероятно холодно (а я родилась в Эстонии, я думала тогда, что кое-что знаю о холоде) и абсолютно, бесконечно одиноко. Когда я иду по Москве, особенно в центре, почти каждая улица что-то да значит для меня. Здесь мы пили кофе с мужем, здесь гуляли долгими летними вечерами с мамой, а в этом клубе можно было купить алкогольные коктейли, хотя нам, первокурсницам, еще не было восемнадцати. Сюда — в ГМИИ имени Пушкина — мама отправляла меня каждое воскресенье, и я проводила часы в Египетском зале с аудиогидом. А если вот здесь повернуть налево, то можно увидеть здание, в котором я проводила первую презентацию своей первой книги. Вот этот университет — тот, в который я не поступила. А вот в этом провела шесть лет, причем мы учились шесть дней в неделю, в субботу тоже. Каждый шаг в этом городе — часть моей личности. На Кипре этого не было: чтобы обрасти такими воспоминаниями и ощущениями, нужно время. И я просто сходила с ума, разговаривая с полуторагодовалым ребенком, нашей собакой и кипрскими кошками (уж их-то было предостаточно, но беседы все равно выходили скучные). Потом, конечно, мы построили свой мир на Кипре, появились друзья, любимые места, традиции, дочь пошла в садик, но после этого опыта я навсегда разучилась думать об эмиграции как о развлечении. Это сложно, и я слышу об этом сейчас от моих друзей, которые уехали. Где-то я читала, что эмиграция отбрасывает жизнь человека на пять-шесть лет назад, как будто вы теряете эти годы и должны делать все, что делали тогда, заново.