Помню, как папа слегка улыбнулся и ответил:
– Нет, наверное, нет. Но мы разберемся с этим.
Тем не менее он не сказал как. Не подал ни единой идеи. Тогда меня поразило, что папа смирился и был совсем не похож на себя в юности, каким нам описывал себя. Когда он перестал бороться? Когда он понял, что не сможет завоевать мир? В тот момент, когда умерла его мать? Или когда умерла наша? Или, может быть, когда осознал, что жизнь, за которую он боролся, оказалась очень тихой, совсем не богатой и даже не безопасной?
Думаю, в тот момент мне стало ясно, что папа не сможет помочь Максу, и в моей голове созрел план. Те ребята, действительно, перестали приставать к Максу. По крайней мере, делали это не так откровенно, как с Крошкой Макси, хотя по-прежнему издевались другими, более завуалированными способами, которые я не могла предотвратить: ставили его последним в любой команде, делали объектом своих шуток.
В любом случае, я никогда не рассказывала Максу или папе о своем поступке.
Теперь, прочитав «Домик на озере», Макс все поймет. Забавно: Макс думал, что это папа защитил его и избавил от хулиганов. Он и представить не мог, что это сделала я – его худенькая младшая сестренка.
Макс всегда недооценивал меня.
Книга не выходит у меня из головы. Описания Мичигана будто взяты из моих воспоминаний, хотя, полагаю, так оно и есть. Описание летней утренней росы Джиневра словно извлекла из моей души. Я все еще изучаю персонажей, выясняя, кто есть кто. В некоторых сходство очевидно. Вот Миша, прекрасный отец – эмигрант из Советского Союза, страдающий болезнью Альцгеймера, долгое время работавший шеф-поваром в местной русской закусочной, когда-то мечтавший стать знаменитым скрипачом. Однако его надеждам не суждено было сбыться. Лейси – актриса, вернувшаяся из Лос-Анджелеса к пепелищу прежней жизни в Мичигане после того, как скандал разрушил ее карьеру. Ее возвращение в Детройт запускает череду событий, которые приводят к тому, что в заледеневшем озере лицом вниз плавает тело. Эта сцена открывает роман. Действие второй главы разворачивается несколькими месяцами ранее. Лейси, только что сошедшая с самолета, встречает в русской закусочной свою старую детскую любовь Эдди (Нейт) и воссоединяется с братом, превратившимся из обиженного ребенка в успешного генерального директора, которого теперь можно увидеть на обложках всех крупных журналов. И еще есть бывшая лучшая подруга, Кэндис, которая жаждет получить то, что есть у Лейси. Все, что у нее есть.
Очевидно, намек на Каро, ей в рукописи досталась грязная работа. Предполагаю, что обвинения в растрате могли повлиять на творческий замысел Джиневры. В итоге в зимнюю бурю Кэндис удерживает Лейси в плену в доме ее детства. «Свежие сугробы задушили кусты, и весь мир превратился в снежный хаос, в центре которого оказалась Лейси. Один удар – и все будет кончено. Никто не будет скучать по ней. Никто не сможет найти. Холод поглощает все».
В финале Кэндис заставляет Лейси спуститься по причалу к озеру, как в пиратском фильме, угрожая: «тук-тук-тук», изрубить ее на куски топором. Явный намек на мою детскую игру с папой, но искаженный. Бенедикт разгадывает зловещий план, и на причале начинается драка. В конце концов, он спасает свою сестру, вонзив топор в Кэндис, после чего та падает лицом вниз в озеро. Действие происходит в начале зимы, оно еще не замерзло окончательно, и, когда хрупкий лед трескается – холодная вода поглощает ее.
В конечном счете, жертвой становится главный злодей.
Кэндис. Каро. Неважно.
Я о стольком думаю сейчас, в темноте, в трясущемся поезде. Так много фактов, которые я могу расшифровать и понять, что является правдой, а где эта правда трансформирована и далека от того, что я рассказывала, дабы не разбередить старую рану или не задеть дорогое воспоминание. Грань между правдой и вымыслом кажется хрупкой и ненадежной, точно идешь по натянутому канату и легко можешь соскользнуть в пропасть.
Правда: Каро экстравагантна, ей нравятся редкие красивые вещи.
Правда: папа – самый оптимистичный человек на свете, самый благодарный, смирившийся с трудностями и травмами, которые пережил в юности. Когда мы были детьми, он часами превозносил сияние восхода солнца, любуясь кленом на заднем дворе, когда листья меняли цвет от ярко-красного до блекло-оранжевого. Каждый раз, когда кто-нибудь спрашивал папу, как у него дела, он отвечал: «Почти идеально!» Однажды я спросила его, почему он всегда говорит «почти», и он, улыбаясь, ответил, что полезно ставить планку чуть выше, чтобы было к чему стремиться.
Правда: у Нейта есть старший брат с синдромом Дауна.
Правда: Нейт не очень хорошо переносит неудачи. Это не значит, что Нейт не может возглавить борьбу, успокоить толпу и произнести воодушевляющую речь; он может все что угодно ради победы. Но, в конце концов, если ситуация разрешается неудачно, эти усилия выкачивают из Нейта всю энергию. В романе Эдди расстается с Лейси, провалив вступительные экзамены в юридическую школу. Хотя это и неправда – Нейт пошел по пути международной дипломатии и добивался успеха во всем, за что брался – это действительно отражает то, как он порвал со мной, переживая профессиональную неудачу, когда я тоже была в подавленном настроении.
Правда: когда в старших классах я решила устроить вечеринку и внезапно выяснилось, что папа придет домой раньше обычного, Макс назвал это «Операция Казука» и помог мне собрать сотни стаканчиков и другие остатки вечеринки, так что папа ничего не заподозрил.
Я даже не помню, рассказывала ли эту историю Джиневре, и не думаю, что Макс стал бы это делать – мы поклялись на мизинчиках навсегда сохранить этот термин в тайне. В любом случае, полной версии истории не было, только итоговая фраза. «Операция Казука» – это мы говорили друг другу всякий раз, когда нам нужно было что-то скрыть. Интересно, как Джиневра исказила реальность, подстроив ее под свои цели.
Правда: градус гнева у Макса и у папы может вырасти от нуля до ста. Порой их провоцируют самые неожиданные вещи – папа однажды вышел из себя, когда клиент раскритиковал его борщ. (Это был рецепт его матери, так что борщ в нашей семье считался «божьим молоком». Мне совершенно не нравятся вкус и консистенция свеклы, однако я всегда держала этот факт при себе и поглощала папин борщ с сияющей улыбкой на лице.)
Ложь: я жажду внимания. Ложь: я стараюсь быть звездой каждого шоу, высасывая свет из всех остальных.
Или это правда?
Макс обвинял меня в этом всю мою жизнь, обычно в шутку, но скрытая обида чувствовалась. Он утверждал, что я привлекаю папино внимание, что у меня есть склонность полностью им завладевать.
Но в этом тексте меня беспокоит нечто большее, нечто кажущееся мне неправильным. Я пытаюсь ухватить эту мысль, но она ускользает, развеивается, точно дым.
Что это такое? Что-то странное… что-то, что меня беспокоит…
Словно вся моя жизнь залита чернилами, и я не могу видеть в темноте, чтобы понять, что делать дальше.
Что ж, я преуспеваю, когда на меня давят, – вот что папа всегда с гордостью мне говорил. Интересно, однако, сказал ли он это потому, что я действительно такая, или потому, что ему это было нужно? Потому что в нашей семье один из нас троих должен был разруливать проблемы. Нам нужен был человек, который заботился обо всем. Но папа был из тех, кто предпочитает, чтобы просроченные счета лежали на прилавке, потому что жизнь идет своим чередом и, скорее всего, все как-нибудь само наладится.
Так что заботиться обо всем приходилось мне.
Что мне делать дальше? Что?
Спать. Я могу отправиться спать. Я перечитаю все это завтра при свете дня и соберу воедино то, что меня мучает.
Темнота подчиняет и поглощает меня целиком.
Глава восьмая. Нейт
За всю свою жизнь я ни разу так не нервничал, ожидая, когда откроется дверь, а надо сказать, что несколько месяцев назад я стоял у входа в номер люкс в одном из лучших отелей Дубая, ожидая появления сирийского торговца оружием.
Но вот, наконец, глянцевая деревянная дверь отворяется, и выглядывает Рори. На ее щеках легкий румянец, она одета в оливковые льняные брюки и майку в тон, из-под которой видна полоска загорелого живота, – мой любимый наряд, который она купила перед нашей поездкой в Мехико пару лет назад.
Мое сердце трепещет. Я чертовски сильно люблю ее.
– Привет, – говорит она ровным голосом. – Что случилось?
Мое сердце перестает бешено колотиться, замирает в груди, начинает сдуваться.
– Э-э-э… это есть в расписании…
– В расписании?
– В плане, ну в том, который составила Джиневра. Завтрак у тебя в номере, и только мы вдвоем. Каро и Макс уже в вагоне-ресторане. Вообще-то, я расположился по соседству с тобой. – Я слышу, как кто-то вежливо покашливает у меня за спиной, и официанты с серебряными подносами проскальзывают между нами.
– Эм-м, – мычит она, пока официанты ставят подносы на стол и возвращаются обратно. – Ладно. Я так понимаю… Подожди, ты в соседнем купе?
– Ну да, рядом, – подтверждаю я.
– Ясно. Что ж, тогда входи. – Мы ведем себя до невозможности официально, как два человека, которые никогда не встречались, не говоря уже о том, чтобы смеяться вместе, лежать рядом. А ведь когда-то были друг у друга на кнопках быстрого набора.
– Рор, я… Господи. – Я невольно засматриваюсь на богатое убранство. – Это купе обалденное.
– Знаю. – Она избегает встречаться со мной взглядом. – Мне нужно закончить макияж.
– О, конечно. Не обращай на меня внимание. Хотя ты и без него выглядишь великолепно.
– Спасибо.
Ее голос звучит резко. Она возвращается в ванную, а я сажусь перед подносами, источающими аппетитный аромат. Я смотрю в окно на море, которое мирно плещется о скалы, солнце бросает ранние ленивые лучи на поверхность залива Тигуллио. Итальянская Ривьера! С ума сойти, ведь не так давно мы с Рори мечтали побывать здесь. Сейчас я смотрю на Рори, стоящую в ванной, наблюдая знакомые движения, то, как она приоткрывает губы, когда подкручивает ресницы, как она склоняет голову набок в конце процедуры и слегка улыбается. Я обычно подкрадывался сзади, обнимал ее за талию и говорил: «Мона Лиза готова». Она недовольно мычала, но тем не менее целовала меня в щеку, прежде чем сообщить о миллионе дел, которые ей нужно сделать в течение следующего часа, и тут же срывалась с места.