– Ваше купе, синьорина. Люкс «Рим». Из наших новейших.
Меня охватывает трепет. Я читала о нем, выполненном ведущей дизайнерской фирмой из Рима. Это, по сути, самое шикарное место в поезде.
Не может быть!
Мой сопровождающий открывает дверь в купе, которое, несмотря на небольшие размеры, является самым красивым из всех, что я видела в жизни. Стены, как и в коридоре, выполнены в технике маркетри[2], в декоре присутствуют римские элементы: мозаичный пол, изящные бронзовые светильники и потолок, украшенный фресками. Большая кровать, расположенная в углублении, застелена белоснежным постельным бельем, расшитым лилиями, а ее золотой каркас в стиле барокко контрастирует с изумрудными парчовыми обоями. На противоположной стене мозаика из цветного стекла, а за ней ванная, где я обнаруживаю очаровательную бледно-розовую раковину на пьедестале. Я поворачиваюсь в сторону двери, не веря своим глазам. Справа у окна стоит небольшой кофейный стол и бархатные кресла цвета лесной зелени. На столе серебряный поднос с искусно разложенными фруктами, сыром и хлебом, и хрустальная посуда с золотой каемкой, сверкающая в лучах послеполуденного солнца. Слева – узкий проход отделяет стол от дивана с зеленой обивкой, рядом с ним приставной столик с малахитовой столешницей, возле которого стоит мужчина.
Я вскрикиваю. Ничего не могу с собой поделать. Он в нескольких дюймах от меня, но почему-то я его не заметила – золотая тесьма на его униформе сливается с металлическими элементами в комнате.
– Это ваш стюард, – объясняет проводник. – Его зовут Марко. Марко готов удовлетворить любые ваши потребности. Двадцать четыре часа в сутки. – Он отвешивает легкий поклон и уходит.
– Benvenuto, signorina[3]! – говорит Марко.
– Grazie[4].
Марко улыбается мне, я тоже отвечаю обаятельной улыбкой, за которой, как говорил отец, ничего не разглядеть. Когда мысли папы были еще ясными, и он был способен четко их формулировать, он замечал, что я могу лучезарно улыбаться в самый худший день своей жизни, и никто никогда не догадался бы, что за моей улыбкой скрывается что-то еще. Папа и мой брат Макс другие – они не способны скрывать свои эмоции. Склонны к проявлению как большого восторга, так и сильной ярости.
– Buon… э-э… добрый день. – Я пытаюсь придумать, что бы такое сказать своему круглосуточному стюарду, чувствуя себя неловко оттого, что я постоянно буду у него на виду. – Вы… вы очень добры к… – Добры к чему? Он лишь сказал: «Добро пожаловать». Что я вообще несу?
Действуй, Рори. Вежливо попроси его уйти, чтобы ты могла лечь в постель и… сделать что?
Выспаться? Я не устала. А за последние десять дней я спала больше, чем, вероятно, за всю свою взрослую жизнь.
Медитировать? Я уже выполнила обе запланированные на день двадцатиминутные медитации, одну утром перед выходом из ашрама и одну в машине по дороге на вокзал.
Поплакать? Я не из тех, кто любит плакать. Я бы хотела, чтобы это было не так, но я чувствую, что слезы запрятаны слишком глубоко, чтобы вырваться наружу.
– К вашим услугам поднос с закусками, – Марко учтиво показывает на еду, – если вы проголодались после путешествия. Кроме того, приветственное письмо. – Он указывает на стул. – Вместе с дорожным набором, халатом, тапочками и полицейским свистком.
– Полицейским свистком? – Я подхожу ближе и действительно вижу серебряный свисток на цепочке. – Для чего?
Марко улыбается.
– Полицейский свисток, – повторяет он, будто это все объясняет. Я киваю и подбрасываю свисток на ладони, рассеянно размышляя, стоит ли мне носить его как кулон. Это как на круизном лайнере, когда приходится участвовать в каких-то учениях? В конце концов я надеваю его.
Марко закладывает руки за спину и выпрямляется, немного напоминая статую, не хватает только пьедестала. Он милый, но прямо сейчас я бы предпочла футуристического робота-стюарда с искусственным интеллектом, вместо того чтобы вести светскую беседу с реальным человеком.
– Хотите, чтобы я распаковал ваши вещи, синьорина?
– Нет, – быстро отвечаю я. Я даже не постирала одежду, которую носила на ретрите. Я съеживаюсь, представляя, как Марко берет в руки одну из моих грязных футболок и с сомнением вешает ее на вешалку, обитую шелком. – Спасибо, но я справлюсь сама. В любом случае, распаковывать особо нечего.
Я со смехом показываю на свой потрепанный черный чемодан со сломанным колесом. Я все еще горжусь собой за то, что уместила все необходимое для продолжительной, в три с лишним месяца, поездки в Италию, в один чемодан. Хотя, надо признать, он, безусловно, выделяется среди багажа других пассажиров. Я наблюдала, как все это грузится в поезд: чемоданы и дорожные сумки без колесиков, обитые шелком и прочими непрактичными материалами, багаж с почти зловещим оттенком, как у представителей высшего класса на «Титанике».
– Может быть, приветственный коктейль? – предлагает Марко. – Хотите, я покажу вам вагон-бар?
Приветственный коктейль. Неплохая мысль. На ретрит-випассане не было алкоголя. Никакого мяса. Никакого секса. Никаких удовольствий. Предполагалось, что мы найдем блаженство внутри себя.
Я пока не нашла.
– Знаете, Марко, коктейль в вагоне-баре – это как раз то, что нужно.
Он сдержанно кивает и направляется к двери. Я снова оглядываюсь по сторонам, все еще восхищаясь этой декадентской комнатой. Комнатой, подходящей для романтики, если я хоть что-то в этом понимаю. Не могу поверить, что Джиневра отправила меня в подобное путешествие. Я словно попала в чей-то медовый месяц. Что ж, полагаю, это мой личный медовый месяц.
В ходе наших бесед Джиневра узнала, что мы с Нейтом когда-то мечтали вдвоем совершить такое путешествие: «Восточный экспресс» теперь не просто безостановочно летает между пунктами назначения, а делает ночные остановки. Поэтому Джиневра решила отправить меня в поездку вдоль западного побережья Италии, оплатив все расходы. Жест чрезвычайно добрый и безумно щедрый. Но когда мой взгляд возвращается к кровати, я не могу не думать о том, чем бы я могла заниматься на ней с Нейтом. Или с Габриэлем.
Боже, откуда взялся Габриэль? Он был мимолетным увлечением, напоминаю я себе. Мимолетное римское увлечение, легкое, как тирамису.
Так. Мы, вообще-то, собираемся в вагон-бар. Я предполагаю, что проведу там много времени, за столиком на одного.
Может, мне сначала переодеться? Привести себя в порядок?
Я чуть наклоняюсь, чтобы бегло осмотреть себя на зеркальной панели барной стойки. Мои волосы, обычно каштановые, сейчас выглядят как светлый ореол – с ума сойти, как быстро они выгорели на итальянском солнце. Раньше им были привычнее лампы дневного света, а не бесконечные прогулки по випассане. Кроме того, в великолепные весенние дни, до ретрита, я гуляла по Риму в свободное время, когда Джиневра писала и не нуждалась в моих рассказах. Разумеется, я загорела. Такого загара у меня не было с детства, когда я проводила лето, катаясь на лодке по озеру Орчард с Максом и моей лучшей подругой Кэролайн.
Я разглядываю россыпь веснушек у себя на носу, зеленые глаза, удивительно мягкие и отдохнувшие, уши, которые немного оттопыриваются, что теперь кажется мне очень милым, хотя в детстве меня за это дразнили (особенно много шуток было под Рождество, про эльфов). На мне нет макияжа, я одета в легкое белое хлопковое платье и джутовые эспадрильи на платформе, которые добавляют четыре необходимых дюйма к моим пяти футам и двум дюймам роста. А еще есть свисток, который выглядит почти как крутое ожерелье. До меня доходит, что я выгляжу иначе, чем в те времена, когда была ведущей новостей и справлялась с пятнадцатью задачами одновременно: бледная, застегнутая на все пуговицы в строгом костюме-футляре, с алой помадой на губах. Я улыбаюсь самой себе, довольная тем, что улыбка наконец-то появляется и в моих глазах. Я вижу на своем лице годы – все тридцать три, представленные новыми паутинками морщинок. Но одновременно вижу маленькую девочку, которая проводила лето босиком, живя в своем воображении гораздо больше, чем в реальности. Я понимаю, что именно этим занималась последние десять дней – жила в воображаемом мире. И у меня складывается ощущение, что поезд – продолжение этого мира иллюзий.
Три последних дня понарошку, прежде чем мне снова придется столкнуться с реальностью.
Я киваю Марко, внезапно осознав, что он наблюдает за мной.
Марко выходит за дверь, и я следую за ним по коридору, мимо дверей из красного дерева, снова переносясь на сто лет назад. После короткого пути, миновав соединительный блок, мы останавливаемся перед табличкой с надписью «Вагон 3674». Вагон-бар. Я захожу внутрь и оказываюсь перед рядами великолепных бархатных диванов и пуфиков, обитых роскошной синей тканью с принтом «зебра». Сверкающая латунная фурнитура, шикарные темно-синие шторы и уже ставшее привычным глянцевое дерево, каждый дюйм которого отполирован до блеска, лакированные столики. По обе стороны от бара стоят буфеты с закусками, а фотограф делает снимки винтажной камерой Polaroid. В стороне, ближе к окну, мужчина в смокинге, покачиваясь, наигрывает приятные мелодии на пианино. У меня такое чувство, будто я нахожусь в каком-то подпольном притоне и вот-вот увижу, как Скотт Фицджеральд и Эрнест Хемингуэй чокаются бокалами с джином.
Чин-чин!
Но нет, не старый литератор, а седовласый мужчина в белом смокинге и женщина в длинном вечернем платье с красными блестками чокаются бокалами с шампанским. На их столе крошечные розетки с икрой и перламутровые ложечки. Я смотрю на свой телефон и вижу, что все еще не выключила режим полета.
Пять тридцать пять вечера, а у нас уже блестки и икра.
Я мысленно представляю Нейта в белом смокинге. У него мягкие белокурые волосы и миндалевидные карие глаза, выглядит почти как школьник, как мальчишка, пока вы не опустите взгляд и не увидите его накачанное тело. Нейт в белом смокинге…