Я наблюдаю, как несколько ребятишек с визгом бегут на мелководье, а затем возвращаются на берег в брызгах волн, копошатся среди ракушек и обломков кораллов в поисках сокровищ.
– Что, если…? – Я подыскиваю нужные слова, но в конечном счете не могу подобрать. – Эй, кстати, у кого была возможность прочитать книгу?
Нейт медленно кивает.
– Я прочитал несколько глав до того, как мы ушли этим утром. Интересно, этот персонаж, Эдди… – Он морщится.
– «Знает, что он красив, и все же это не меняет сути дела. Некоторые люди, такие как Эдди, путешествуют по миру, и жизнь становится куда проще, когда ты генетически одарен», – цитирует Каро. – Давай просто скажем, что она не выпотрошила тебя так, как меня.
– Но я так себя и почувствовал, – возражает Нейт. – Мне было неприятно.
– Тем не менее, она погружается в комплекс Эдди, – говорю я. – Она очеловечивает его. Ты просто не дочитал и не увидел это.
– Отлично, – отвечает Нейт без особого восторга, что вполне понятно. Кому захочется быть одновременно и выпотрошенным, и очеловеченным в книге, которая, вероятно, будет оставаться в списках бестселлеров месяцами или годами подряд?
– Ты тоже начала, Каро? – спрашиваю я. – Раз можешь процитировать эпизод про персонажа Нейта и вспомнить о сцене с камнем, летящим в окно?
– Начала. – Она не вдается в подробности.
– Макси?
Брат кивает.
– Пару глав. Ты же знаешь, я не самый большой любитель художественной литературы, наверное, не читал романов со средней школы. Кажется, последний был «Повелитель мух». Но этот довольно напряженный. И пикантный из-за того, что мы все в некотором роде там упомянуты.
– В некотором роде? – сухо произносит Каро. – Тебе не кажется, что мы очень, очень конкретно там упомянуты.
– Как далеко ты продвинулась, Каро? – пытаюсь я снова. – На каком ты эпизоде?
Она странно смотрит на меня.
– Почему ты спрашиваешь?
– Ну… – Мой мозг продолжает просеивать информацию в поисках той маленькой ниточки, с помощью которой я могла бы распутать все это. Ощущение, будто вот-вот я ухвачу ее, но она упорно ускользает. – Что-то в романе было не так, – наконец признаю я. – Что-то странное.
Макс улыбается.
– Тебе не кажется, что все это в корне странно? Читаешь о себе в Мичигане с людьми, которые, по сути, такие же, как мы, – и происходит убийство.
– Да. – Я пытаюсь подобрать слова, чтобы объяснить подробнее, раскрыть свои страхи, но я не хочу, чтобы они восприняли это как обвинение. Я пытаюсь пока отогнать свои мысли, растворить их в море. – Тогда, наверное, это просто случайность, что книги исчезли.
– Должно быть так, – бодро отвечает Нейт.
– Может, у Габриэля есть запасные, – предполагает Макс.
– Я так не думаю, – возражаю я. – Я заглянула в его портфель, там было всего четыре.
– Что ж, – оживленно произносит Макс, – эта поездка скоро закончится. Не сомневаюсь, Джиневра может дать тебе другую.
Я ерзаю на шезлонге.
– Не сомневаюсь, – в конце концов отвечаю я, сильно покривив душой.
Глава пятнадцатая. Макс
Вернувшись в поезд, я прохожу вагон-ресторан, переполненный посетителями, приглашенными на послеобеденный чай. Атмосфера напоминает новогоднюю, все одеты в атлас и шелк, в отличие от меня, облаченного в туристические шорты. Я иду, расточая улыбки гостям и официантам, – возможно, это привычка всех людей со Среднего Запада, но я люблю обмениваться добрыми улыбками с незнакомцами. В своих апартаментах я приветствую стюарда, который, стоя за богато украшенной дверью, приподнял синюю фуражку, чтобы почесать затылок.
– Франческо! – Я хлопаю его по плечу, и он быстро возвращает фуражку на голову, расправляет плечи и сияет, как бывает с человеком, когда вы громко произносите его имя, демонстрируя, что запомнили его, что вы цените его индивидуальность, что обратили на него внимание, даже если – особенно если – он работает на вас.
Когда-то мне было трудно запоминать лица, имена. Возможно, потому, что мои мысли были заняты чем-то другим, что отвлекало от происходящего прямо передо мной. Папа всегда подталкивал меня выйти из зоны комфорта – он убедил меня записаться на курсы Дейла Карнеги после окончания колледжа. На одном незабываемом занятии каждый из нас должен был притвориться диким животным перед внимательно наблюдающей аудиторией. Я изобразил тигра – и должен был рычать, рычать, рычать на всю комнату.
Это было чертовски неловко. Я чувствовал, как все взгляды обволакивают меня, оценивают. Я сразу же решил, что однажды стану боссом – и никто никогда не сможет сказать мне, что нужно притвориться тигром, дабы что-то доказывать.
Возможно, дело не только в этом. Мне с самого начала было суждено стать боссом.
С тех пор, как папа начал называть меня Максимиллион, задолго до того, как журнал поместил это имя на обложку.
– Я принес вам корнетто, – Франческо придерживает для меня дверь. – С местным цитрусовым джемом.
– Потрясающе! Спасибо! Мне очень приятно. – Я могу еще что-нибудь сделать для вас? Я так понимаю, позже вы поужинаете в Пальмарии. – Да, спасибо, Франческо. Я сейчас немного освежусь. Проверю дела в офисе. Ciao!
За моей спиной щелкает дверь. Я пересекаю купе и беру корнетто. Вкуснятина! Это нечто среднее между круассаном и бриошью, с ванильным привкусом, который приятно ощущается на языке. Удивительно, когда твои малейшие желания предугадывают и исполняют.
Да, сейчас на моем счету миллионы, по крайней мере на бумаге, так что можно подумать, что я привык к роскоши, как нувориш. Я не могу сказать, что мне не нравятся деньги, которые приносит моя компания. Я работал много лет, трудился по сто часов в неделю, испытывал сильный стресс. Я заслужил. Но деньги не движут мной. Я счастлив, надевая одну и ту же рубашку снова и снова. Мне не нужно пять домов или яхт.
Мною движет стремление стереть с лица земли страшную болезнь. Я хочу быть человеком, который это сделал. Который спас папу. Как Джонас Солк[41] до меня. Луи Пастер[42].
Максимилиан Аронов.
Я быстро отправляю Катерине сообщение в офис, затем разгружаю рюкзак, продолжая есть корнетто. Снимаю с себя всю одежду, складываю в пакет для стирки, который вчера показал мне Франческо, и переодеваюсь в роскошный белый халат, висящий в моей ванной.
Он даже мягче, чем на яхте Jay-Z.
Я направляюсь в ванную. Как обычно, считая до десяти, ополаскиваю рот, потом растягиваюсь на кровати и задумываюсь о прошедшем дне. Это дико, что Рори знает, что ее удочерили – факт, который я поместил на задворки своего сознания, и по большей части даже забыл, что это правда. Поразительно, как мозг способен разделять воспоминания на части, показывая одно и пряча подальше другое.
Я чувствую вину за то, что утаил это от нее. Хотя она и простила меня, не уверен, что я простил себя. Мне никогда не нравилось, что папа просил скрывать это. Однако я решил, что у него на то веские причины.
Может, оно и к лучшему, что все открылось. Мне, как и Рори, любопытно, кто ее биологическая мать. Интересно, есть ли на это ответ в «Домике на озере».
В той части, которую я прочел, этого не было, но я не дочитал до конца. Я до сих пор не понимаю, откуда Джиневра вообще узнала. И если это действительно есть в книге, то это будет болезненно для Рори. Я не говорил – не хотел делать ситуацию еще более болезненной, – но я невероятно зол на писательницу за то, что она открыла этот ящик Пандоры. Джиневра опасна. Она играет Рори, а моя сестра этого даже не замечает. И мы не знаем, что будет дальше.
Все же, несмотря на мои опасения по поводу того, что Рори станет известно о подробностях ее удочерения, на мгновение я испытываю укол зависти при мысли о том, что ее мать, возможно, сейчас где-то рядом и ее можно найти. Я видел свою маму – у меня есть по крайней мере одна фотография. Она великолепная, с улыбкой скромной, но теплой, и кажется, что она обнимала меня, целовала и любила, у нее были такие же темные, как у меня, волосы, и карие глаза – большие и любопытные. И я знаю, как ее зовут. Сандра Левенштейн. Но на самом деле ее со мной никогда не было. Почему-то у меня ощущение, что у Рори появилась еще одна опора – таинственная мать, которая, возможно, еще жива.
Это отвратительно – завидовать тому, кого любишь. Но я бы хотел, чтобы прямо сейчас моя мама была жива, чтобы помогла мне, обняла меня, сказала, что гордится мной, что она уверена, что все у нас получится.
Когда мы были детьми, папа всегда описывал наше будущее так уверенно, словно у него был великолепный, надежный хрустальный шар. На самом деле у него была морская раковина, которую он нашел во время нашего отдыха. Когда мне было двенадцать, а Рори восемь, он раздобыл немного денег – понятия не имею как – на билеты до Ямайки.
Папа делал вид, что слушает раковину.
– Макс станет ученым – одним из тех, чье имя войдет в историю. Он найдет лечение серьезной болезни, как Джонас Солк.
Джонас Солк был значительной личностью в нашей семье, потому что папин отец умер от полиомиелита, когда папе было семь лет. Он был болен, но по законам Советского Союза на работу требовалось являться в любом состоянии, если не было справки от врача, иначе был риск попасть в тюрьму. Врач поставил моему деду неверный диагноз и отказался освободить его от работы, так что мой дедушка пришел в свою кузницу в колхозе и рухнул там. Семья моего отца, которая на самом деле состояла только из него и его матери, и без того очень бедная, осталась без средств к существованию.
Так Джонас Солк, изобретя вакцину от полиомиелита, приобрел в нашем доме репутацию легенды. Решил ли я добиться такого же успеха, потому что папа посеял семена? Или по собственному желанию – потому что тяготел к наукам? Или это произошло позже, когда я начал ассоциировать первые папины симптомы с деменцией?
Как и во всем остальном в жизни, трудно определить причину.