Рори папина раковина выдавала совершенно другие предсказания.
– Ты станешь актрисой, как Элизабет Тейлор.
Для папы Элизабет Тейлор олицетворяла вершину успеха и звездную славу. Впервые он увидел ее в нелегальных фильмах, которые ему удалось посмотреть в Советском Союзе. У него было много американских кумиров, казавшихся фантастическими там, где все западное было запрещено. Однако папа всегда хорошо понимал работу системы и умел обходить ее. Он хотел быть ковбоем, как Джон Уэйн, или фотографом, как Ансель Адамс, имя которого он позже выбрал для себя.
– Я хочу быть кем-то более важным, чем актриса, – заявила Рори. – Кем-то, кто помогает людям.
Я помню, как был удивлен убежденностью восьмилетней Рори, ее стремлением к большему. И, возможно, меня немного задело, что она даже осмеливалась перечить папе, чье слово было для меня непреложным.
В ответ на слова Рори папа застонал и покачал головой.
– Да! Конечно. Ты права! Я ошибся. Ты предназначена для чего-то гораздо большего, чем Элизабет Тейлор, большего, чем просто славы – актерское ремесло для тебя слишком мелко. Но ты могла бы стать актрисой, потому что ты прирожденная звезда.
Услышав это, я разозлился еще больше. Слышит ли когда-нибудь ребенок комплимент в адрес своего брата или сестры, не расстраиваясь, что комплимент сделан не ему?
– Но ты станешь ведущей новостей, – решительно заявил папа. – Ты любишь быть в центре внимания, ты блистаешь. А самое замечательное в тебе – это твое доброе сердце. Ты хочешь помогать людям. В Советском Союзе пресса была несвободной. Ты будешь нести людям правду. Будешь рассказывать истории, которые запали тебе в душу, которые вдохновят других и помогут им пережить тяжелые времена.
Рори просияла, когда папа осыпал ее комплиментами, которые делали ее похожей на мать Терезу. Но, думаю, папа всегда так воспринимал Рори.
– И, Макс… Я не просто так назвал тебя Максимилианом. Максимиллионс, вот кем ты будешь, мой мальчик. Однажды ты станешь невероятно богатым.
Я погрузился в это предсказание, почувствовал, как сильно хочу, чтобы оно сбылось, не из-за денег как таковых, не из-за вещей, а из-за той силы, которую дают деньги. Это я понимал уже в двенадцатилетнем возрасте.
– Вечеринку в квартале, вот что я сделаю.
– Вечеринку в квартале? – удивилась Рори.
– Да! Я читал про это. Есть какой-то хоккеист или…
– Баскетболист, – сказал папа. – Я тоже читал об этом.
– О-о, – я покраснел. Я не особо следил за спортом и не понимал его привлекательности, но все равно мне было стыдно, что я что-то перепутал. – Но в любом случае, когда этот парень разбогател, он купил дома в одном квартале для всей своей семьи и друзей. Когда-нибудь и я так сделаю.
– Круто! – воскликнула Рори. – Я получу бесплатный дом.
Папу, казалось, распирало от гордости, будто в его воображении это все уже произошло. Он с нежностью глядел на нас обоих.
Я точно помню, где мы тогда находились – в простом гостиничном номере, который казался дворцом, потому что мы были «на отдыхе». Понятие, которое легко слетало с языка богатых детей в школе, но мне было совершенно непривычно. Мы сидели и ели говяжьи котлеты, которые папа, как всегда, купил в одном из уличных киосков, заявив, что это лучшее блюдо, которое он когда-либо ел. Даже когда на следующий день мы все получили пищевое отравление от этих котлет, папа все равно заявил, что они того стоят!
Возможно, это был слепой оптимизм. Когда наш почтовый ящик заполнялся просроченными счетами, папа напевал, что маленькие денежные феи обо всем позаботятся, а Рори обкусывала ногти до крови. Но, несмотря ни на что, я верил в папу. Верил в то, что о хороших людях позаботятся. Все уладится. Что если у тебя доброе сердце, если ты будешь стараться изо всех сил, мелкие неприятности исчезнут сами собой, уступив место благополучию.
Я мысленно возвращаюсь к Ямайке, вспоминаю две двуспальные кровати с покрывалами в цветочек в стиле восьмидесятых, как мы втроем ели эмпанаду, постанывая от удовольствия, как папа продолжил свою лекцию о нашем будущем, моем и Рори.
– Что бы вы оба ни делали, вы добьетесь успеха. Но помните, иногда вам придется рисковать. Так что, если меня не будет рядом, чтобы напомнить вам…
– Ты всегда будешь рядом, – перебила Рори, слизывая жир с пальцев.
Папа грустно улыбнулся, как будто знал что-то, чего не знали мы.
– Я не всегда буду рядом, Рори. Вот почему вы должны пробовать делать вещи, которых боитесь. Осмеливаться любить. Рисковать. Делать то, что кажется правильным. И что бы ни случилось, вы всегда должны быть вместе. У меня никогда не было брата или сестры, понимаете? Вам обоим очень повезло, что вы есть друг у друга. Всегда будьте честны, – его взгляд стал отсутствующим и печальным. – Пока вы не будете лгать или вводить в заблуждение, вы всегда будете надежной гаванью друг для друга, даже после того, как я уйду. Обещайте мне, – сказал он, пронзительно глядя на нас. – Обещайте мне, что вы всегда будете говорить друг другу правду.
– Обещаю! – Я помню, как весело Рори произнесла это, швырнув свою тарелку в мусорное ведро, словно фрисби, и победно вскинув руки, когда та со свистом попала в него.
– Обещаю, – повторил я.
Внезапно в моем телефоне раздается звонок, выдергивающий меня из воспоминаний. Я не отвечаю, просто смотрю на экран с нарастающим ужасом. Затем быстро отправляю сообщение: «Перезвоню через несколько минут».
Я поднимаю глаза к потолку, надеясь получить хоть каплю мудрости. Подсказку, что мне делать.
«Что мне делать, папа?»
Всю свою жизнь я полагался на то, что он даст мне мудрый совет, которому я непременно последую. Я доверял ему, и, конечно, мне было проще слушать его «да» или «нет», чем принимать собственное решение.
А теперь он ничего не может мне сказать.
Мне тоже нужно помогать людям.
Хотя, может быть, папа всегда знал, что моей главной мотивацией будет не всеобщее внимание или успех, которые я сейчас обрел. Я наслаждаюсь этим, но все же моей мотивацией всегда оставался он.
Заставить папу гордиться мной. Спасти его и защитить, как он всегда защищал меня.
Но вина, стыд и любовь сливаются в одном потоке. Их нельзя разделить, как бы ни пытались убедить нас в обратном фильмы Hallmark[43].
Затем раздается стук – три коротких стука, которые я ждал.
Я открываю дверь. Конечно же это Каро, волосы влажные и взъерошенные, никакой косметики, ее голубые глаза похожи на арктические озера, в которые мне всегда хотелось погрузиться. Я улыбаюсь, чувствуя, как мои тревоги рассеиваются.
– Что привело тебя в эти края – я или этот невероятный номер? – Я приоткрываю дверь пошире и замечаю, как ее взгляд скользит за мою спину, отмечая деревянную отделку ручной работы, тисненую кожу и роскошные ковры.
Каро не отвечает, и я стараюсь сохранять спокойствие. Я знаю, что она хочет многое мне рассказать, и я готов ее выслушать, но совершенно точно знаю все, что она скажет. Мы играем в перетягивание каната, и это неизбежно. Ей известно, да и мне тоже: я выиграю.
Я открываю дверь шире. Когда она проскальзывает внутрь, ее обнаженная рука касается моей.
Глава шестнадцатая. Рори
Вернувшись с пляжа, я, все еще в песке на обгоревших плечах, откидываюсь на кровать, застеленную отглаженным белоснежным бельем. Я понимаю, что в результате мне придется спать словно в песочнице, но нынешняя я слишком ленива, чтобы сходить в душ ради себя будущей. Нейту это не понравилось бы – любая крошка, которую он находил в постели, расценивалась как пятнадцать сэндвичей.
Я окидываю взглядом этот райский номер и беру алоэ-гель с глянцевой деревянной панели на стене прямо под окном, которая служит мне прикроватной тумбочкой. Марко принес мне его, когда заметил солнечный ожог на моей коже, приговаривая: «Любое ваше желание, абсолютно любое!» Я спросила, не составит ли большого труда принести мне кофе шейкерато – мое итальянское пристрастие, эспрессо, смешанный с сахаром и льдом. Я кладу алоэ обратно на стол, вытираю липкие руки салфеткой, тянусь за хрустальным шейкером, делаю глоток, смакуя сладкую пенку, и вздыхаю.
Средиземное море за моим окном уже стало привычным зрелищем. Таковы люди. Такова жизнь.
Ладно, мне нужно наконец сделать то, что я откладывала.
Я достаю телефон, нажимаю большим пальцем на FaceTime, набираю номер и держу телефон перед собой. Знакомое беспокойство скручивает мой желудок – я хочу, чтобы папина сиделка Сюзетта скорее ответила, и одновременно надеюсь, что трубку никто не возьмет.
Один гудок… два… три. Интересно, тот ли сегодня день, когда я спрошу папу, приемная ли я дочь? Я так и не набралась смелости ни в один из предыдущих звонков. Наверное, потому что задавалась вопросом, справедливо ли вообще сталкивать его лицом к лицу с прошлым, когда сейчас он вспоминает о нем лишь урывками.
Наконец я вижу лицо Сюзетты: пышные каштановые кудри, алые губы и улыбку, похожую на солнечный свет, и я благодарна, что такой человек проводит рядом с отцом каждый день.
– Привет, Сюзетта! – бодро говорю я.
– Привет, Рори! – Она радостно машет рукой. – Давно не виделись! Как прошел медитативный ретрит?
– На самом деле, потрясающе. Теперь я медитирую дважды в день. Каждый раз по двадцать минут.
– В самом деле? Расскажи мне подробно! Что такое тишина? Я даже не могу себе этого представить. – У Сюзетты тринадцать внуков, четверо из которых раньше жили с ней, до того, как она начала оказывать помощь пациентам на дому. Однажды она пошутила, что у нее тактильная усталость.
– Честно говоря, я тоже раньше не могла себе этого представить. Ты же знаешь, какой я была…
– Лучшей ведущей в мире. – Сюзетта гордо улыбается, и эта улыбка мгновенно распаляет все мои маленькие угольки стыда.
– Спасибо. – Я понимаю, что она вот-вот спросит меня, когда я вернусь в Лос-Анджелес и где буду работать дальше, поэтому спешу продолжить. – С ума сойти – как такое скучное занятие, как тихая уединенность медитации, может быть настолько… я не знаю… трансцендентным.