– Вкуснятина! – Оно миндальное, посыпанное толченым миндалем.
Я подумываю взять мое любимое фисташковое, но потом останавливаю свой выбор на чем-то более итальянском. Я заказываю bacio – шоколадное с фундуком.
Я расплачиваюсь, и мы отходим в сторону.
Конечно, Кьяра не предлагает расплатиться монетами, которые она собрала за пение, что вызывает у меня улыбку. Прелесть детства в том, что монеты можно копить и воспринимать их как деньги из «Монополии».
Но моя улыбка исчезает при воспоминании о счетах, скапливающихся на нашем обеденном столе, и страшных словах, написанных на конвертах красным. «Просрочено». «Последнее уведомление». «Взыскание».
Папа замечательный человек, но управление нашими финансами никогда не было его сильной стороной. Или, может быть, он просто всегда был в напряжении. И все же, несмотря на финансовые трудности, он никогда не показывал этого. Когда мы перерастали наши лыжи, он отводил нас за новыми, и я говорила, будто это внезапно пришло мне в голову: «Я не очень люблю кататься на лыжах. Может быть, нам не нужно кататься в этом году?» Тогда он пригвождал меня к месту своим пронзительным взглядом: «Ты еще ребенок, Рори. Тебе не нужно беспокоиться о том, можем ли мы себе это позволить. Я справляюсь с этим».
А я прикусывала губу и кивала. Но на самом деле я беспокоилась об этом. Очень. Папа, по общему признанию, справлялся со своими обязанностями, оплачивал экскурсии, одежду и любые дополнительные занятия, которые мы с Максом хотели, но счета ложились на меня тяжким бременем. И у папы, конечно, не было зарплаты юриста, как у мистера Робинсона, жившего по соседству, или доходов бизнесмена, как у родителей других знакомых мне детей. Он был поваром в закусочной, где сиденья из желтой искусственной кожи были местами порваны и из дырок торчал поролон. Папа часто и настойчиво давал мне деньги на мороженое, но вместо того чтобы тратить, я их копила. Я присматривала за детьми Робинсонов и откладывала заработанные деньги, а потом отправляла их по адресу, указанному в счетах, засовывая туда свои мятые доллары и монеты. Не думаю, что папа когда-либо догадывался об этом.
Папа верил, что Бог обо всем позаботится. Бог. Я. Он был прав, не так ли? Нам всегда сопутствовала удача. Его кредитный рейтинг, который не давал мне спать по ночам, был единственной настоящей бедой моего детства.
Мы с Кьярой сидим на скамейке, и я украдкой бросаю взгляд на свой телефон. Габриэль прислал мне ответное сообщение, что он был на работе и даже не заметил, как дочь убежала, добавив эмодзи в виде ладони на лице. А затем сообщил, что он немедленно выходит и будет через десять минут. Он добавил grazie mille и следом еще три эмодзи с молитвенной рукой.
– Так твой брат ученый? – спрашивает Кьяра, слизывая с запястья струйку мороженого.
Я киваю.
– Он создал вакцину от болезни Альцгеймера. Чтобы предотвратить это заболевание, и вылечить его. Это будет действительно грандиозный проект, когда он наконец завершится. Ты знаешь, что такое болезнь Альцгеймера?
– Конечно, – отвечает Кьяра. – Как у Нино, который сходит с ума. Так происходит, когда стареешь. Ну, знаешь, становишься старым-престарым. Ты, конечно, старая. Но ты еще не старая-престарая.
– Спасибо тебе за это. – Я улыбаюсь.
– Твой брат блондин? Тот, который не улыбается?
Я прыскаю.
– Нет, это Нейт. У него… у него много всего произошло в последнее время.
Я чуть было не рассказала ей о том, что Нейт хочет, чтобы я вернулась, и тому подобное, потому что начала чувствовать, что Кьяра – маленький взрослый, но, слава богу, остановилась и напомнила себе, что ей всего девять. И что я встречалась с ее отцом. Я не могу обратиться к ней за романтическим советом, как бы мне ни хотелось услышать ее рассуждения, которые, вероятно, были бы забавные и даже полезные.
Кьяра кивает.
– Значит, Нейт… он с другой девушкой?
– С другой девушкой? – Я качаю головой. – Ты имеешь в виду Кэролайн?
Она пожимает плечами.
– Я не знаю, как ее зовут.
– Блондинка? – уточняю я. – Очень хорошенькая.
– Да, действительно хорошенькая, – подтверждает Кьяра. – Похожа на куклу Барби.
Я улыбаюсь.
– Да. Это Кэролайн. Нет, она не с Нейтом.
– О-о, а я думала, что она с ним.
Я чувствую, как что-то сжимается у меня в груди.
– Нет, – бодро отвечаю я, но затем добавляю: – Почему ты решила, что они вместе?
– Ну, может, это и не так. Я просто слышала, когда выходила из поезда, как они спорили в дверях купе. Они меня не видели.
Мое сердце сжимается, когда я вспоминаю, что застала Каро и Нейта за тем странным напряженным разговором, когда мы с Максом догнали их на прогулке. Это меня удивило, потому что Каро и Нейт не очень близки. Макс и Нейт – да. Я и Нейт – очевидно. Но Каро и Нейт… Я имею в виду, что они дружат, хорошо знают друг друга, но не любовники. Никогда не общались независимо от меня. Я тогда предположила, что Каро просит его дать мне время или ругает за разрыв.
– Ты слышала, из-за чего они ссорились?
– Да, конечно. – Она кивает. – Никто не обращает внимания на детей. Они даже не заметили меня. Они говорили о Дубае. Моя одноклассница ездила в Дубай в прошлом году.
Дубай? Внезапно до меня доходит, что Нейт последние полгода часто бывал в Дубае по делам и когда пытался вывезти Римму и Йомну из страны. И что Каро тоже ездила туда по работе пару месяцев назад. У меня замирает сердце.
– Да, он сказал, что Рори не должна узнать. – Она смотрит на меня. Я киваю, не в силах вымолвить ни слова. – Мне не следовало говорить это.
– Нет, все в порядке, – выдавливаю я. – Я рада, что ты мне рассказала. Что еще ты слышала?
– Ну, девушка-Барби сказала: «Я должна ей рассказать». А мужчина ответил: «Ты не можешь». Она молчала. Потом он спросил: «А что, если это есть в книге?» И девушка сказала, что книг больше нет. А потом она что-то добавила, но…
– Но…? – Я слышу, как слово рассекает воздух, хотя почти не чувствую, как его произносят мои губы.
Кьяра пожимает плечами.
– Мне стало как-то скучно. Я ушла. Мне не стоило слушать, да? Папа всегда говорит: «Non ascoltare le conversazioni private». – Она превосходно имитирует сурового Габриэля, и это заставило бы меня рассмеяться, если бы мне не хотелось плакать. – Это означает, что не стоит подслушивать личные разговоры людей. Но я ничего не могу с собой поделать. Потому что иногда они вправду интересны.
Этого не может быть. Каро и Нейт? Нет. Этого не может быть. Должно быть другое объяснение, отличное от того ужасного, очевидного, что пришло мне на ум.
– Неужели они… – решаюсь я, но останавливаюсь, когда вижу, как Кьяра морщится. Она кладет свое недоеденное мороженое на скамейку и потирает грудь.
– Я думаю… я думаю, со мной что-то не так! – Она заглядывает себе под топ, до крови царапая кожу.
– Да? – Я тоже всматриваюсь, хотя гораздо больше погружена в свои мысли, в факты, которые мой мозг пытается осмыслить. – Похоже на комариный укус?
– Нет, я чувствую, что моя грудь вот-вот взорвется!
Я задаюсь вопросом, не притворство ли это, но потом вижу ее лицо, которое внезапно становится совершенно детским и сморщивается от боли.
– Взорвется? – неуверенно спрашиваю я. – В каком смысле?
– Как фейерверк. – Она замирает. – Мне нужно… я не знаю… что-то не так! Тебе когда-нибудь казалось, что все твое тело вот-вот взорвется?
Я немного паникую из-за того, что с Кьярой что-то случилось именно когда я рядом.
– Твой папа уже рядом, – говорю я. – Он будет…
– Ты написала ему? – Ей не настолько больно, чтобы она не говорила это обвиняющим тоном.
Я краснею.
– Мне жаль. Правила взрослых. Мне пришлось.
– Ну, как бы там ни было, мы не можем ждать его здесь! Посмотри на меня! Она показывает пальцем, и вдруг я вижу их – красные волдыри у нее на груди. Какого черта?! Я боюсь, что это что-то серьезное. И что я, как невольная няня Кьяры, виновата в этом.
– Нам пора идти! – кричит она.
Прежде чем я успеваю подумать, Кьяра срывается с места и бежит со всех ног обратно к поезду.
Глава двадцатая. Рори
Я снова в купе «Рим» – месте, кажущимся частью ночного кошмара. Окидываю взглядом пространство, которое теперь выглядит крошечным. Мой стакан для шейкерато чудесным образом очистился, а конденсат на поверхности прикроватной тумбочки исчез. Марко проделал эффективную работу, но мне интересно, не удалил ли он также часть воздуха в этом помещении. Расхаживая взад-вперед, размышляя об этой странной поездке, я чувствую, что задыхаюсь. Все здесь из золота, хрусталя и лакированного дерева, ткань – роскошная парча, и все же кажется, что в каждом золотом изгибе таится новое предательство. На меня летит каменная глыба. И выхода нет. Что же будет дальше?
Камень расплющит меня, превратив в пыль, вот что. Нет, я не собираюсь оставаться здесь ради этого!
Стук в дверь прерывает мои размышления. Я открываю и вижу Габриэля, его губы изгибаются в едва заметной застенчивой улыбке, будто я застала его на аллее позора.
– Mi dispiace tanto[52]. Слава богу, что ты ее нашла. – Он осторожно входит, проводя ладонью по своим густым темным волосам. – Мне так жаль, Рори. Моя дочь, она…
Я машу рукой.
– Все в порядке. Серьезно, Габриэль, все в порядке. Такое случается.
Он морщится.
– С ней это случается слишком часто. В Риме, однако, она знает, что нельзя переходить Тибр и возвращается домой засветло. На этот раз все не так. Что, если бы поезд ушел без нее? Что, если бы ее похитили, dio non voglia[53]? – Его глаза бегают по сторонам. – Она прячется? Где она вообще? Кьяра!
Я указываю в сторону ванной.
– Она сейчас вытирается влажным полотенцем. Огненный муравей забрался к ней под топ и всю искусал. Меня они тоже когда-то жалили, и это довольно неприятно.