от Энн-Арбора. Вот почему Нейт выбрал аспирантуру в Энн-Арборе, хотя поступил на программы в Колумбии и Джорджтауне. Он рассказал мне, что получает степень магистра в области международных отношений и одновременно работает удаленно в аналитическом центре в Вашингтоне, практически полный рабочий день. Я была удивлена, потому что сперва посчитала его придурковатым членом студенческого братства, но я ошибалась. Я спросила его о двойных воротничках, и он застонал и ответил, что один из его приятелей сказал ему, что это круто. Затем он убрал их с шеи и признался, что чувствовал себя так, словно они его душат.
Губы Рори тронула мимолетная улыбка.
– Он объяснил, что из-за учебы и работы у него не было времени навещать семью. Он не приезжал домой целый месяц. Потом добавил, что, возможно, был рад отвлечься. А отсутствие времени было отмазкой. Я поняла, что за этим кроется что-то серьезное. Наконец он произнес: «Я единственный, кто может держать Гаррета в узде». Это его брат. Младший.
– Что ты тогда ответила?
– Я ответила… – Рори замолчала. По ее лицу пробежала тень. Джиневра поняла, что для Рори это очень важно.
– Ты ответила, что поняла, – подсказала Джиневра.
Рори отвела взгляд в сторону, к фотографии Софи Лорен в рамке, но затем снова посмотрела на собеседницу.
– Это просто вырвалось само собой. Я даже не подозревала, что испытываю такие же чувства. Что чувствую ответственность за Макса.
– Не только за Макса. – Джиневра собрала воедино несколько фактов. – И за своего отца тоже.
– В некотором смысле, хотя это сравнение кажется немного нелепым. У меня был замечательный отец. Есть. А Макс, он… он самый лучший брат, которого я могу себе представить. Правда.
Джиневра не записывала это. Вместо этого она поймала себя на том, что снова и снова выводит свою подпись: художественный росчерк – кружочек, свисающий с буквы «а». Все, что говорила Рори, казалось смутно знакомым. Порой так сильно хочется убедить себя в чем-то, словно без этой фундаментальной истины мир обрушится, как карточный домик.
– Но?.. – наконец произнесла Джиневра.
– Но… иногда казалось, что они слишком сильно нуждались во мне. Я рассказывала вам о Максе и о том, как дети издевались над ним…
– Да. А твой отец? Он тоже нуждался в тебе?
– Да, – Рори кивнула. – Если быть честной с вами и с самой собой. – И она рассказала Джиневре о финансовых проблемах Анселя, о том, что сама оплачивала счета, о том, как у нее вошло в привычку брать рулоны туалетной бумаги из школы и прятать их в рюкзаке, а потом раскладывать дома в ванной, чтобы отцу не приходилось их покупать.
На Джиневру нахлынула грусть. И злость тоже. В основном на себя. Она почувствовала, что очень хочет обнять эту маленькую девочку. Как же она хотела помочь, хотела все исправить.
– Но ты ведь никогда не голодала, не так ли? – уточнила Джиневра.
– Нет. Папа не допустил бы подобного, он много работал. Возможно, некоторые из наших финансовых трудностей были лишь у меня в голове. У меня всегда было все, что требовалось. И, может быть, мне не нужно было оплачивать наши счета – может быть, следовало предоставить папе самому во всем разобраться, потому что он всегда так и делал.
– Важно чувствовать себя нужной, – заметила Джиневра, понимая, что ее саму это задело за живое, но немного в другом смысле.
– Не в детстве, – решительно покачала головой Рори. – В детстве ты не хочешь чувствовать себя нужной.
– Это верно. – Джиневра услышала, как дрогнул ее голос.
– Ты хочешь чувствовать себя любимой и чувствовать, что ты совершенна просто потому, что ты такая, какая есть.
– Да. – Джиневра не могла не вспомнить, даже спустя столько времени, голос своего отца. La mia belleza[57], – всегда повторял он, прижимая к своей груди голову Орсолы с нехарактерной для него лаской. И Орсола, сияя, впитывала эти слова.
Доменико никогда не называл Джиневру красавицей. Ни разу.
Ты хочешь чувствовать себя любимой и чувствовать, что ты совершенна просто потому, что ты такая, какая есть. Да. Рори прекрасно подметила это. Идеальное детство. Если и было что-то общее у главных героев Джиневры, так это его отсутствие практически у всех.
– Так что же случилось дальше, ты поехала в больницу с Нейтом? Ты осталась с ним?
Рори прикусила губу.
– Это было ужасно – его брат был в коме. Его младший брат, – уточнила она. – Гарретт. У старшего брата синдром Дауна. Его родители были абсолютно растеряны. И когда мы приехали, до того, как они его заметили, я просто наблюдала за ним, за этим якобы парнем из братства, которого списала со счетов. Как он расправил плечи и, типа, собрался с духом, и пошел к ним, почти… Это звучит нелепо, но почти как будто он шел на войну. Он обнял их, успокоил, сказал что-то ободряющее, поговорил с врачами, и я увидела, как его родители смогли расслабиться, потому что Нейт взял все под свой контроль. Вот где Нейт великолепен. В кризисной ситуации.
– Это произвело на тебя впечатление, – предположила Джиневра.
– Мне стало грустно. Но да, это также произвело на меня впечатление. И я полагаю, что увидела в Нейте человека, на которого можно положиться.
– Ты искала такого мужчину, как он. В этом есть смысл. – Определенно, это был важный момент и одна из поворотных точек в жизни Рори. – А что случилось потом?
– А потом я осталась там с ним, принесла его родителям воды и все такое, и в какой-то момент Нейт подошел ко мне и начал говорить, что не знает как меня отблагодарить и что я могу уйти прямо сейчас, хотел заплатить за бензин. И я не знаю, что на меня нашло, но я сказала: «Ты выглядишь так, будто тебе не помешают объятия».
Джиневра почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Какой замечательной девочкой была Рори. Ансель хорошо воспитал ее. Их обоих.
– Что сказал Нейт?
Рори прикусила губу.
– Мы обнялись, и, я думаю, это были самые долгие объятия в моей жизни. Думаю, он был немного смущен. И он сказал: «Спасибо, Рори. Теперь я в порядке. Дальше я справлюсь сам. Я действительно ценю все, что ты сделала сегодня вечером для меня, практически незнакомого человека».
– И что ты ответила? – уточнила Джиневра, хотя уже догадывалась, что за этим последует.
Рори грустно улыбнулась.
– Я сказала, что он еще не избавился от меня.
На некоторое время воцарилась тишина, пока они обе обдумывали сказанное. Кое-что Джиневра усвоила хорошо – большим чувствам нужно большое пространство для дыхания. Вы не могли перескакивать с одной эмоциональной мины на другую. Нужно давать главным героям пространство. Время. Смягчающий эффект.
В тишине Джиневра мысленно играла со своим набирающим обороты сюжетом, вынимала идеи из маленьких папок и тасовала их. Позже она, может быть, перечитает «И, треснув, зеркало звенит…»[58] в поисках вдохновения. Краснуха, как причина, хитроумный ключ, который помог Джейн Марпл раскрыть тайну. Или «Смерть на Ниле»[59]. Жертва в роли убийцы. Чрезвычайно изобретательно. Должна быть причина, по которой эти книги снова привлекли ее внимание. Об этом сто́ит поразмышлять. За свою карьеру Джиневра получила множество негативных отзывов, но больше всего ее задело определение «клон Кристи».
Оно задело больше всего, потому что, возможно, в этом была доля правды. Джиневра знала свои сильные стороны – она могла придумывать блестящие сюжеты, причем современные. Но ей было нужно, чтобы перед ней были разложены готовые персонажи, и ей был нужен грандиозный поворот событий.
А поворотов было не так уж много. Леди Агата, по сути, придумала их все!
Но есть мнение, что существует около пяти основных мотивов. В каждом бестселлере переработан один из них.
Жертва в роли убийцы. Да, это интригующе. Что значит быть жертвой? Разве не об этом Джиневра и Рори говорили все это время?
Нет, Джиневра не была клоном. Она сделала все возможное, чтобы справиться с тем, что уготовила ей жизнь. С ошибками, которые она совершила. С путем, по которому она решила идти, несмотря на последствия.
О, последствия!
Но клон – нет. В конце концов, это не преступление – взять немного от чужой гениальности и переупаковать ее по-своему.
А если это и является преступлением – что ж, прекрасно, Джиневра виновна. Еще один пункт в ее длинном списке.
Глава двадцать четвертая. Рори
Я снова в Риме, затерянная в толпе, обезличенная. Четырнадцатилетние мальчишки на мопедах проносятся мимо, жара гораздо сильнее, чем когда я уезжала, каждый дюйм моей кожи скользкий от пота. Сандалии хрустят по осколкам зеленых стеклянных бутылок, которые еще не успели убрать с мостовой.
Группок туристов становится все больше, на каждом углу слышится английская болтовня. Бодро произнесенное с явным американским акцентом «Ciao!», заставляет меня поежиться, потому что, как известно любому, кто провел достаточно времени в Италии, «ciao» говорят лучшим друзьям. В отношении владельца магазина, которого вы видите в первый раз, это звучит довольно фамильярно. Тут больше подошли бы «salve» или «buongiorno»[60].
Я спешу через площадь, мимо аптек со светящимися зелеными «плюсами», где, как оказалось, нельзя купить чистящие средства или поздравительные открытки, только лекарства. Я прохожу мимо маленьких магазинчиков, называемых барами, где не продают алкоголь, как в Соединенных Штатах, только кофе и мороженое.
Я захожу в один из них, чтобы выпить макиато – посидеть за столиком и немного понаблюдать за происходящим вокруг. В Италии не подают стаканчиков на вынос, поэтому в течение нескольких минут я просто медленно пью, пока все события последних двух дней проносятся у меня в голове.
Допив, я ставлю пустую чашку на барную стойку, чувствуя себя абсолютной итальянкой. Я ловлю себя на том, что улыбаюсь, – полгода назад я и представить себе не могла, что проведу столько времени в Риме, познакомлюсь с культурой Италии. Это событие, которого я никак не ожидала. Затем моя улыбка исчезает. Некоторых других событий я тоже не ожидала.