Например, что близкие предадут меня. Хотя больше всего я злюсь на Каро. Дело не только в том, что она была моей лучшей подругой, почти сестрой. Я обдумываю это, пробуя на вкус чувство, которое мучает меня, как ноющий зуб, – Каро всю жизнь старалась угодить мне. И, не хотелось бы это признавать, но тем не менее мне это нравилось. Возможно, это связано с тем, что у Каро никогда не было крепкой семьи, и она делала все возможное, чтобы сохранить связь с нами. Она постоянно поддерживала меня. Бросила все, чтобы прилететь в Калифорнию, когда Нейт порвал со мной и я потеряла работу. Она устроила мне сюрприз – выходные в спа, помню, я удивлялась, как она смогла себе это позволить. Она утешала и выслушивала все, что было у меня на уме. Но Каро – человек, которого трудно разговорить, узнать что у нее на уме и на душе. Обычно все замечательно, даже если она погрязла в долгах, даже если ее карьера складывается не совсем удачно. Похоже, она не хотела прибегать к моей помощи или признавать, что все идет не так гладко. Возможно, ей проще быть замкнутой и оптимистичной, не обращать внимания на свои проблемы, притворяться, что их не существует. Видимо, у меня было так много собственных проблем, что мы только их и обсуждали последние несколько месяцев. Наверно, я пропустила какие-то признаки, хотя, возможно, мне следовало больше интересоваться делами подруги. Я никогда не хотела, чтобы наша дружба была сосредоточена вокруг моей персоны. И все же я задаюсь вопросом, не справедливо ли обвинение Макса, что у меня есть склонность привлекать к себе всеобщее внимание. Действительно ли я позиционировала себя как главную в нашей дружбе, сама того не осознавая?
Но как она могла так поступить? Украла книги, врала мне в лицо, когда я собственными глазами видела доказательство. Спала с Нейтом. Неважно, что мы с ним расстались, это все равно откровенное предательство. Это не вяжется с моей подругой, самым верным и заботливым человеком из всех, кого я знаю.
Что ж, вряд ли это поддается логике. Иногда дерьмовые вещи просто случаются, без всякой причины.
Я выхожу из бара и направляюсь вниз по Виа Кондотти. На знаменитом торговом проспекте в десять утра уже оживленно. Я прохожу мимо магазинов Bulgari и Cartier, Gucci и Prada. Роскошные магазины, раскинувшиеся веером от Испанской лестницы, в витринах которых можно увидеть безупречных продавщиц, упаковывающих товары с традиционной тщательностью. Нет ничего необычного в том, чтобы провести пятнадцать минут, разглядывая, как они аккуратно складывают оберточную бумагу и выбирают красивые коробочки и бантики. У фонтана Баркачча я поднимаюсь по Испанской лестнице к церковным колокольням, возвышающимся над этим знаковым местом. Я нахожусь в одном из самых известных районов Рима, и все же я в мрачном настроении, но, к счастью, накачана кофе и спешу к квартире Джиневры.
Я сказала Габриэлю, что мне нужно побыть одной, и попросила передать это Нейт и Каро. Я не стала объяснять ему причину. А Максу сообщила, что постараюсь встретиться с ним позже в Колизее, куда Джиневра организовала групповую экскурсию. На утро у всех запланировано посещение Сикстинской капеллы и Пантеона, где за время своего многомесячного пребывания в Риме я бывала не раз, поэтому я отказываюсь от участия. Макс тоже сомневался, что присоединится к утренней экскурсии, предположил, что побродит по Риму в одиночестве. Нынче утром он выглядел усталым, под глазами у него образовались полумесяцы синяков, причину которых я прекрасно понимала, поскольку тоже плохо спала.
Мы с Максом позавтракали в его купе. Мы уплетали пирожные и пили капучино, стараясь не обсуждать предательство Каро и Нейта. Вместо этого мы говорили о папе, о том, что я скоро поеду в Мичиган навестить его, о том, что я подумываю стать учителем медитации. Макс напомнил мне, что я талантливая ведущая и не должна отказываться от всего, ради чего работала. Его слова ложатся на душу камнем.
Ради чего работала. Напряженно. Тяжело.
– Может быть, я хочу найти что-то полегче, – сказала я, и он, покачав головой, предложил мне работу в его компании, любую работу вообще.
Я улыбнулась, но отклонила это предложение. И чуть было не рассказала ему о другом предательстве Каро, о растрате, которую она даже не отрицала. Но удержалась. Я пока сохраню это в тайне. Направлю всю свою энергию на то, чтобы противостоять Джиневре. Я подумала, не написать ли ей еще раз, не предупредить ли о своем приезде, но решила этого не делать. Когда мы вместе работали над новой книгой, она сказала мне, что я должна чувствовать себя в ее квартире как дома. Она даже показала мне, как получить доступ к запасному ключу, который хранится в электронном сейфе на случай, если я приду на сеанс, когда ее еще не будет дома.
Мне нужны ответы. Очень много ответов. Но получу ли я их? Пока мне лишь известно, что Джиневра посадила меня в роскошный поезд вместе с самыми близкими мне людьми. Она что-то запланировала для меня в Позитано, я даже не догадываюсь, что именно. Она не собирается выкладывать все сейчас. Как раз перед тем, как я начну что-то подозревать, наступит тщательно продуманный конец, не так ли?
С другой стороны, книги были украдены. Не может быть, чтобы она этого хотела, тем более что теперь мне известно, что их взяла Каро, а не какой-то ппомощник Джиневры. Я полагаю, Джиневра подарит мне новую. Или нет? Если она все еще замышляет что-то зловещее, если она причастна к тому, что на меня обрушился валун, то я не могу принимать все, что она говорит или пишет за чистую монету. И снова я вспоминаю то странное чувство, которое охватило меня после быстрого прочтения книги. Ощущение, что в повествовании что-то скрыто. Была ли это растрата, любовная связь или какой-то факт о моей биологической матери?
Неужели Джиневра моя мать? Это такая безумная идея! И если да, то скажет ли она мне об этом сейчас, прежде чем закончится путешествие, в которое она меня отправила?
По правде говоря, меня немного тошнит от этих мыслей. Надеюсь, она будет дома. И чуть больше надеюсь, что ее там не будет.
Джиневра живет на тенистой улице в довольно скромном историческом здании. Сложно догадаться, что здесь обитает одна из самых известных писательниц в мире. Я набираю код и вхожу в вестибюль, где слегка пахнет свежей краской. В здании нет лифта – только ступени из розового мрамора, по которым Джиневра поднимается, пыхтя, как курильщица. Ей еще нет и шестидесяти, но она делает это с таким трудом, что я задаюсь вопросом, не боится ли она, что однажды ей придется переехать в более удобное место. Хотя более вероятно, что она купит все здание и установит лифт. По ее словам, она живет в этой квартире с тридцати лет, так что, думаю, она не из тех, кто легко переносит перемены.
Я поднимаюсь по лестнице прыжками, перемахивая через две ступеньки за раз. Добравшись до лестничной площадки на втором этаже, я в нерешительности останавливаюсь у двери с медным дверным молотком в виде льва. Никаких других указаний – даже таблички с именем – что любимый многими автор живет здесь, нет. Я стучу дважды. Задерживаю дыхание, ожидая услышать тяжелые шаги. Увидеть лицо с двойным подбородком и теплыми карими глазами. Джиневра относится к тому типу людей, которые выглядят так, будто прожили пятьдесят жизней. Забавно, я всегда недоумевала, зачем ей вообще нужно искать кого-то на роль главных героев.
Писатели часто пересказывают свои собственные травмы. Однажды я брала интервью в прямом эфире у другого автора, гораздо менее успешного, чем Джиневра, и она сказала мне, что невозможно узнать своих персонажей, пока по-настоящему не познаешь себя.
Я спросила Джиневру об этом в одном из наших более поздних интервью, когда у меня еще была работа, согласна ли она с этими словами.
Она ответила: «Я слишком хорошо знаю себя. В глубине души я чувствую боль. Вот почему у меня есть главные герои – потому что их боль не задевает меня. Я могу оставаться объективной. Играть. Творить. Я верю, что автор, который использует только свою собственную боль, который раз за разом переупаковывает свои травмы, не может видеть дальше своих собственных границ».
Это было отличное объяснение, но сейчас, стоя здесь, я задаюсь вопросом, действительно ли успех Джиневры что-то доказывает. И более того, я задумываюсь о ее боли.
Независимо от того, являюсь ли я каким-то образом ее источником.
Никто не отвечает. Я стучу несколько раз, но никто не отвечает. Я абсолютно уверена, что ее нет дома, потому что обычно, когда я прихожу, по ее громкому голосу с характерной хрипотцой всегда слышно, что она дома и спешит открыть. Я делаю глубокий вдох. Неужели я действительно собираюсь это сделать?
Да. Я направляюсь к электронному сейфу, набираю код на замке. Дверца открывается, и я хватаю ключ.
Я быстро отпираю дверь.
– Джиневра, – зову я, заходя внутрь. – Это Рори. Вы дома?
Мне отвечает только ровный гул кондиционера. Я медленно прохожу мимо изогнутых деревянных стульев и бронзовой скульптуры обнаженной женщины, подтянувшей колени к груди, мимо мраморного столика, на котором стоит серебряный канделябр девятнадцатого века.
– Джиневра?
В воздухе витает аромат фирменных духов Джиневры – любимый аромат Софи Лорен – Joy от Jean Patou, в котором жасмин сочетается с розами. Но самой хозяйки нет. Теперь уже несомненно.
Ну вот, я вломилась в чужую квартиру. После того, как я проникла в купе Каро, похоже, заявляться куда-то в отсутствие хозяев входит у меня в привычку.
Миновав фойе, я направляюсь в столовую, где стоит длинный черный лакированный стол, усеянный петушками из дутого стекла. В отличие от моих прошлых визитов, сегодня шторы задернуты, поэтому в помещение не проникает свет, что еще раз подтверждает отсутствие Джиневры. Без дневного света это место становится еще более удушающим, оно выглядит как музей Софи Лорен 1960-х годов. На прикроватном столике стоит фотография в круглой рамке, на ней крупным планом запечатлено прекрасное лицо актрисы, когда ей было за тридцать. Так обычно боготворят возлюбленного или ребенка.