Dream Cruise, когда по Вудворду проезжают старинные автомобили, а я встречаюсь с друзьями, чтобы посмотреть на это и выпить пива.
Полагаю, я чувствовала себя вполне комфортно. Но парадокс в том, что одновременно я всегда хотела сбежать. Поэтому я часто путешествовала в одиночку: по Ливану, Бахрейну, Грузии. И если мне требовалось проехать через Европу, я делала остановку в Риме. Я предпочитаю его Амстердаму, Мадриду или Парижу.
Я предпочитаю прежде всего самих итальянцев, особенно южных, предпочитаю римлян более чопорным миланцам. Южные итальянцы небрежны, но их корни уходят в древность. Их улицы не блещут чистотой; любая свободная поверхность испещрена граффити. И все же за каждым углом стоит огромная колонна, которой две тысячи лет. Люди здесь шумные и энергичные. Я сама совсем не такая, так что забавно, что меня тянет к ним, но это так. Я восхищаюсь их энтузиазмом, возможно, даже завидую. Мне нравится, что в Риме есть что-то особенное, а его история не имеет себе равных, наряду с самыми фантастическими произведениями искусства, архитектурой и модой – в Италии будто всего в избытке. Gucci и семейные династии. Мафия. Интриги.
Париж претенциозен, Амстердам – убог. Рим, правда, немного варварский – вы почти видите кровь, пролитую на Форуме, представляете, как императоры разгуливают по Палатинскому холму. Город не претендует на изысканность.
А в Колизее, который у нас запланирован на вторую половину дня, можно почти услышать рев толпы. Давку. Неистовство.
Я бы все отдала, чтобы увидеть руины римского храма. Для меня это сродни любви к красивым, необычным вещам. Я мечтала о кольце в виде пантеры так же сильно, как о посещении забытых римских руин. Дело не только в красоте и редкости. Это охота. Боже, как же я люблю охоту! Для меня удовлетворение заключается скорее в процессе достижения чего-то, чем в обладании этим.
Но сегодня, когда я бреду по залам Рафаэля[68], я не могу собраться с духом для охоты.
– Кэролайн, с тобой все в порядке? – Габриэль задерживается, чтобы поравняться со мной.
– Все хорошо. – Я всегда стремлюсь, чтобы другим было комфортно, но сейчас, к сожалению, не могу позволить себе быть более эмоциональной. – Мы почти у Сикстинской капеллы. – Он говорит это с улыбкой, явно из лучших побуждений. Как будто мне это может понравиться. Как будто мои глаза способны воспринять красоту, как будто я заслуживаю того, чтобы стоять рядом с гением Микеланджело.
Я останавливаюсь – вокруг меня толкутся люди, атакуя меня ужасным сочетанием запахов духов и тел.
Неожиданно я слышу собственный голос:
– Ты знал, что Микеланджело, рисуя Сикстинскую капеллу, был настолько несчастен, что написал стихотворение о своих страданиях? – Габриэль слегка вздрагивает. Я понимаю, что он не знает, как справиться с моей угрюмостью. – Прости. – Я замечаю скамейку и опускаюсь на нее. – Мне нужно немного отдохнуть. Я подожду здесь.
– Ты уверена? – Очевидно, он хочет показать мне фреску, на которой Божий перст тянется к Адаму. Сказать, что до нее осталось всего несколько шагов, что я почти на месте.
Вот и вся суть. Со мной это «почти» случается довольно часто. Рядом. Буквально за углом…
Ничто из этого «почти» не имеет значения.
Ничто из этого «почти» не считается. Важно лишь то, что есть здесь и сейчас.
Я устала до мозга костей. В моих клетках нет жизни, нет заряда.
Я сдаюсь. Поднимаю белый флаг. Руки вверх. Я смирилась.
– Уверена.
Габриэль кивает, затем одаривает меня сочувственной улыбкой и возвращается к группе, обнимая дочь за плечи. Я наблюдаю, как они направляются в часовню.
Макс не оборачивается. Ни разу.
Я все еще в оцепенении, но следую за группой на ланч.
Вокруг сигналят, люди переходят улицу в потоке машин, водители лавируют в дюйме от тел. Ругань с обеих сторон. Кто имеет преимущество, совершенно неясно. Внезапно я ощущаю толчок, меня кидает в сторону.
Мне удается сохранить равновесие, я двигаюсь дальше с затуманенным взором, не обращая внимания на светофоры и гудки.
– Кэролайн! – Раздается визг тормозов, затем я чувствую, как Габриэль хватает меня за руку. – Кэролайн, ты что, не видела ту машину?
– Ох! – Я убираю со лба мокрые от пота волосы.
– Она почти сбила тебя!
– О, да! Ну что ж! Если пришло твое время, значит, пришло твое время. – Я понимаю, что это звучит безумно.
Габриэль как-то странно смотрит на меня, но не отвечает.
Мы обедаем в заведении, которое считается лучшим. Ничего другого от прославленной Джиневры Экс ждать не приходится. Наш официант Джузеппе протягивает каждому ламинированное меню в переплете из бордовой кожи, в нем столько страниц, что кажется, будто читаешь книгу, картинки и слова расплываются перед глазами. Я закрываю меню и прошу Габриэля сделать заказ для меня. Он кивает. Появляются тарелки с пиццей, пастой алла грича. Затем блюдо со свининой – Габриэль не знает, что я соблюдаю кашрут. Я разламываю хлеб, макаю его в оливковое масло, отправляю в рот вилку с пастой, не ощущая вкуса, просто ем, чтобы избежать пристального взгляда Макса. Чтобы уклониться от безобидных вопросов гида. Когда я не отвечаю, откровенно игнорируя ее, она прибегает к лести. Ваше кольцо! Che stupendo[69].
Я путаюсь в словах, бормочу нечто невразумительное, затем, извинившись, удаляюсь в туалет, прежде чем гид успевает продолжить разговор. Очевидно, что она хочет получить хорошую оценку своей работы и рассматривает меня как единственного потенциально недовольного клиента. Хотела бы я сказать: «Оставьте меня в покое, и я спою вам дифирамбы».
Когда я выхожу из кабинки, дочь Габриэля стоит у раковины, смотрится в зеркало, приглаживая свои вьющиеся рыжие волосы. Я улыбаюсь ей, пытаясь вспомнить ее имя.
– Кьяра! – восклицаю я, внезапно вспомнив его, и мне становится стыдно, что я провела с ней весь день и была настолько погружена в собственные проблемы, что даже не пыталась заговорить. Но дети меня пугают – в них столько индивидуальности! Столько убежденности! И они способны видеть насквозь любую фальшь. – Тебе сегодня весело? – интересуюсь я.
Кьяра хмурится.
– Я живу в Риме. Не то чтобы я не видела Ватикан.
– Вполне справедливо. Что ж, скоро мы снова сядем в поезд. – Я наношу на губы бледно-розовый блеск и замечаю, что Кьяра смотрит на меня с вожделением. – Хочешь попробовать?
– Папе бы это не понравилось.
– А-а. Слишком маленькая, чтобы краситься. – Моих родителей это никогда не волновало – мой отец произносил мое имя сквозь зубы, не говоря уже о том, чтобы задумываться о моем благополучии и о том, будет ли макияж способствовать этому.
– Не слишком маленькая! Он разрешает мне краситься, в разумных пределах. Он бы не хотел, чтобы ты передала мне свои микробы. Он помешан на чистоте, – вздыхает она.
– О, понятно, – говорю я, сдерживая смех. – Ну, кажется, у меня тут есть свеженький. – Я роюсь в своей сумке, действительно, нахожу запасной. – Вот, можешь взять этот.
– Правда?! – Она хватает его и прижимает к груди. – О, вау! О, спасибо! – Она наносит блеск и оценивает себя в зеркале, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.
– Ты прекрасно выглядишь. Розовый цвет очень подходит к твоему наряду. – На ней розовое джинсовое платье.
– Che figo! – Кьяра одаривает меня великолепной, широкой, искренней улыбкой. – Это значит круто.
– Che figo! – говорю я и следую за ней обратно к нашему столику.
После этого у меня поднимается настроение, и я почти в состоянии наслаждаться десертом, который принес Джузеппе: что-то похожее на бискотти[70]. Все хвалят блюда и обещают сюда вернуться. Габриэль оплачивает счет от имени Джиневры. Мы выходим и идем по мощеным улицам в сторону фонтана Треви. Вернувшись в самую гущу жары, я ощущаю, как от мыслей, которые продолжают кружиться у меня в голове, мое настроение снова резко падает. Каждый раз, бывая в Риме, я бросала монетку в бирюзовые глубины фонтана и на мгновение представляла, что моя жизнь такая же кинематографичная и очаровательная, как у Одри Хепберн в «Римских каникулах». Я верила, что желания действительно сбываются.
Но я никогда не была в Риме в июле, и это определенно худший день в моей жизни. Город кишит туристами, и ни одна клеточка во мне, ни один атом не позволяют рассчитывать на исполнение желаний. Я крепко сжимаю кулаки. Это все у меня в голове. Я уже почти сомневаюсь, что могу смотреть на вещи трезво. Внезапно мне страстно хочется исчезнуть. Я хочу покончить с этой поездкой… с этим гребаным поездом… с этой жизнью…
Габриэль и Кьяра покидают нас, чтобы вернуться… кажется, он сказал «в свою квартиру». Проведать собаку, полить растения, их «ciao» ощущаются как пощечины.
Макс бросает монетку в фонтан через плечо. Он на мгновение закрывает глаза, и я позволяю себе посмотреть на его длинные темные ресницы, которые касаются его кожи. Я смахиваю слезу. Все изменилось. Все вышло из-под контроля.
Открыв глаза, Макс смотрит прямо на меня, выпятив челюсть.
– Ты собираешься загадать желание?
– Ух ты, он разговаривает, – произношу я с полуулыбкой.
Он не улыбается в ответ.
– У нас мало времени. Нам нужно попасть в Колизей. И Рори написала сообщение секунду назад. Она собирается встретиться с нами там.
Отлично. Я знаю, мне следовало бы радоваться, что Рори присоединится к нам, воспользоваться случаем и еще раз извиниться, но, по правде говоря, мне нужно немного побыть одной. Без Рори и усиливающегося чувства вины, которое я испытываю в ее присутствии. Я бы хотела сбежать отсюда – подальше от этого фонтана и от этого ужасного поезда, стены которого давят на меня.
– Так ты будешь загадывать желание?! – Макс практически кричит, но его голос все равно еле слышен из-за шума льющейся воды.