Но она чуть не сказала, что не уверена, согласна ли она с тем, что равноправие, провозглашенное в Декларации независимости, действительно является истиной.
Потому что у Джиневры имелась сестра-близнец, и у них были разные перспективы в этом мире. Было бы несправедливо говорить, что они созданы равными.
Анатолий выпрямился.
– Я напрасно вам это сказал.
– Что именно? – В голове Джиневры роилось столько мыслей. За час общения с Анатолием можно было узнать больше, чем за годы размеренной, рутинной жизни в Риме.
– Когда я спросил, есть ли у вас такие же грустные истории, как у меня. Ни у кого нет монополии на боль. И меньше всего у меня.
– Я не восприняла это так. Кстати, у вас очень хороший английский.
Он улыбнулся.
– Я выучил его в начальной школе, и теперь беру уроки, потому что мечтаю переехать в Америку. А вас привлекает Америка?
– Привлекает, конечно, – медленно произнесла Джиневра, нисколько не кривя душой, но понимая, что не слишком задумывалась об этом. – Вы имеете в виду, хотела бы я жить там?
– Да. – Он пристально смотрел на нее, будто его очень волновал ответ на вопрос, будто он даже прикидывал, какое будущее могло бы быть там у них двоих.
О, ей это показалось! Это абсурдно!
– Полагаю, я могла бы представить себе жизнь в Америке так же, как и в любом другом месте, – наконец ответила Джиневра. – Рим – это дом, наверное, но не потому, что я его выбрала. Замечательный город! Но свой дом выбирают не по этому принципу. Возможно, я бы не воспринимала это как должное. Ценила больше. Контраст всегда заставляет взглянуть на вещи по-другому.
Анатолий кивнул со слабой улыбкой на губах, и Джиневра почувствовала, как ее сердце воспарило, потому что она поняла, что он одобрил ее ответ.
– Контраст действительно помогает. – Он понизил голос. – Когда я уеду отсюда, я никогда не буду воспринимать свободу как нечто само собой разумеющееся.
Джиневра задумалась и осознала, что не чувствует себя серьезно привязанной к Риму. Несмотря на то, что ее отец и Орсола живут там, возможно, она даже не выбрала бы его своим домом. Однако Америка? Могла ли она на самом деле это представить? Ее будущее казалось туманным – это правда. Так было всегда: сплошной туман, сквозь который она не могла заглянуть и увидеть, что будет дальше.
Внезапно по ступенькам на балкон поднялся мужчина лет сорока пяти, и у Джиневры волосы на затылке встали дыбом. Мужчина подошел к перилам.
– Он из КГБ? – прошептала она.
– Нет.
– Откуда вы знаете?
– Сотрудники КГБ не заходят внутрь, но они находятся на другой стороне улицы и всегда следят за происходящим.
– Тогда он может быть stukachom. Информатором. – Она гордилась тем, что запомнила это слово.
– Может быть, – признал Анатолий. – Знаете, опасно отрываться от своей группы. Вы смелая женщина.
– Я притворилась, что заболела. Я подарила своему гиду из Интуриста две пары колготок.
– Ах, – улыбнулся он. – Так зачем же вы здесь?
– В Москве? – неуверенно спросила она.
– Я догадываюсь, зачем вы приехали в Москву, – ответил он. – Это приключение. Увидеть советские достопримечательности. Я имел в виду, почему вы пришли в синагогу.
– Мой отец – профессор еврейской истории. Мы хотели прийти сюда, чтобы сказать вам и другим евреям, что вы не одиноки. Что мы поможем вам всем, чем сможем. И у меня в сумке есть вещи, которые я хотела бы вам подарить.
– О-о, – Анатолий покраснел и выглядел растроганным.
– Но… – Что-то еще застряло у нее в горле. Она не могла поверить в свою смелость, когда произнесла это. – Но я думаю, что на самом деле пришла в синагогу, чтобы встретиться с вами.
Неделя прошла в радости, которой Джиневра никогда не испытывала ни до, ни после. Они с Орсолой поочередно через день ходили на групповые экскурсии, возглавляемые Ольгой. В те дни, когда Джиневра оставалась в отеле, даже Доменико заметил, что в ней что-то изменилось, и с нежностью сказал ей:
– Это серое место идет тебе на пользу, piccolina.
Джиневра отправилась в синагогу и снова встретилась с Анатолием. Она пообещала ему, что сделает все возможное, чтобы получить приглашение в Израиль от фальшивых родственников и помочь ему подать заявление на выезд из Советского Союза. На этот раз Джиневра записала его адрес в свою записную книжку, которую прятала в сумке с нижним бельем, когда спала. Закончив записывать, она почти машинально добавила внизу страницы свою закрученную подпись.
– Вы так необычно подписываете свое имя. Ваша подпись – это почти произведение искусства.
– В самом деле? Я никогда не думала об этом с такой точки зрения. Но моя сестра пыталась это повторить – и у нее ничего не получилось. Когда ты близнец, у тебя должно быть то, что принадлежит только тебе. Мой отец всегда говорил, что в нашей семье именно у меня есть творческие гены.
Анатолий улыбнулся, и Джиневра тоже. Они проговорили несколько часов. В этот раз он рассказал ей о своей карьере скрипача и о том, как он мечтал играть в Большом театре. Они даже прогулялись, зашли в кафе на Кутузовском проспекте, которое, по словам Анатолия, было слишком дорогим для обычных москвичей, поэтому внутри было пусто. Джиневра настояла, что она угощает – она была рада это сделать. Официант принес им меню с бесконечным списком блюд, но каждый раз, когда они пытались сделать заказ, официант отрицательно качал головой. Наконец Анатолий просто спросил, что у них есть. Оказалось, что эклеры. И они болтали и ели эклеры. Анатолий стонал от удовольствия, и Джиневра в угоду ему расхваливала пирожное, хотя на самом деле считала римскую выпечку куда вкуснее.
Затем Анатолий спросил, чем она будет заниматься через два дня, то есть первого мая. Джиневра поняла по тому, как он это произнес, словно у него во рту что-то кислое и болезненное, что он терпеть не мог этот день и то, что он означал. Джиневра ответила, что их группа собирается посмотреть демонстрацию на Красной площади и что она проведет этот день в городе, а Орсола – в отеле с отцом.
Ответ Анатолия поразил ее – он сказал, что уже познакомился с ее сестрой в синагоге.
Джиневра мгновенно почувствовала холод во всем теле, ей стало не по себе, особенно когда Анатолий добавил:
– Да, вы близнецы, но вы разные. Очень разные.
Конечно, всю свою жизнь Джиневра знала, что они разные.
Но затем Анатолий вернулся к разговору о Первом мая, и она задвинула в укромный уголок сознания, что он встречался с ее сестрой. Похоже, это его нисколько не тронуло. Grazie a Dio[71]. Анатолий сообщил, что ему придется участвовать в демонстрации. Джиневра пообещала, что обязательно поищет его. И он сказал:
– Как насчет того, чтобы встретиться со мной после?
– Это безопасно? – спросила она. – Я имею в виду КГБ…
– Это будет самое безопасное место для встреч. На самом деле, все будут в восторге от парада. Никто не заметит одного еврея и одного туриста.
– Тоже еврея, – напомнила она ему.
Он кивнул.
– Я знаю, кто ты, Джиневра. И я могу гарантировать тебе, что никто не обратит на нас никакого внимания.
Итак, Джиневра с остальными туристами побывала на Красной площади во время демонстрации и затем легко улизнула, поскольку внимание Ольги было приковано к трибуне, где стояли коммунистические лидеры. Они встретились с Анатолием, как условились, у Исторического музея.
– Как прошла демонстрация? – спросила она, с благоговением глядя на него снизу-вверх – невероятно красивого в своем элегантном черном костюме.
– О, прекрасно. – Он пожал плечами. – Что-то вроде марша в свободном стиле.
– Что это вообще было? Я не поняла ни слова из того, что там говорилось.
– А-а, – улыбнулся он. – Мы проехали мимо трибуны, вы же видели ее, над Мавзолеем Ленина? – Она кивнула. – Ну, и вы видели Горбачева?
– Нечетко. Там стояло так много людей.
– Да, и мы все скандировали, что прогрессивные силы всего мира объединяются против злых капиталистов! – Она улыбнулась его очевидному сарказму. – А потом вы же услышали это? Ура! – Он изобразил возглас, исполненный патетики.
– Я слышала. Наша группа подхватила этот возглас.
Он закатил глаза.
– Они даже не понимают, кому отдают честь, да? Иногда мне кажется, что я снимаюсь в кино, понимаете? А мы все просто актеры, произносящие свои реплики. Так чувствует себя вся страна.
Она задумалась.
– Я понимаю, что вы имеете в виду. – Затем Джиневра с удивлением услышала, что продолжает: – Я тоже иногда так себя чувствую. – Она не стала вдаваться в подробности, но перед мысленным взором предстала вся картина ее жизни – забота об отце, их пыльная квартира, где не звучит смех. – Писательство – единственное время, когда я чувствую себя по-настоящему собой, но мой отец этого не одобряет. Считает, что я никогда не заработаю на этом деньги.
– Я бы с удовольствием прочитал ваши работы, – заявил Анатолий. – Держу пари, вы так же хороши, как Достоевский.
Она смущенно улыбнулась.
– Я бы так не сказала. – В ней поселилось приятное чувство, оно напоминало ручей, бьющийся о камни под ласковым солнцем.
– А знаете, – сказал Анатолий, – я впервые увидел Горбачева живьем.
– Это было… захватывающе?
– Захватывающе? Нет. Вряд ли на него вообще стоит смотреть. – Анатолий рассмеялся, как будто это был абсурдный вопрос. – Хотя он, конечно, дает меньше поводов для анекдотов, чем Брежнев.
– Я бы хотела послушать.
– Ну, например. – Он улыбнулся. Люди проталкивались мимо, и Джиневра подвинулась поближе, чтобы пропустить их. При этом она слегка коснулась груди собеседника.
Ее словно ударило током.
– Вот такой, например, – сказал он, пока Джиневра пыталась собраться с мыслями. – Сообщение ТАСС: «Вчера в Большом зале Кремля Л. И. Брежнев принял английского посла за немецкого и имел с ним продолжительную беседу».