Легко сказать, что ты больше не видишь негатива в зеркале, когда ты потрясающая Софи Лорен, не так ли?
Но, тем не менее, Джиневра нашла мудрость и даже утешение в этой цитате. Потому что каким-то образом, глядя себе в глаза, Джиневра смогла разглядеть в них доброту и жизненную силу. Она могла бы давно сдаться, сложить руки. Возможно, в чем-то она и сдалась, но не до конца. Вот она продолжает бороться, продолжает любить или пытается любить после всего случившегося.
И теперь – наконец-то – Рори и Макс находятся рядом, и возможность радости, настоящей, неподдельной радости, так же близка, как ее следующий вздох.
Да, проходя мимо люкса «Стамбул», Джиневра была невероятно воодушевлена, маленькие ростки ее счастья были готовы вот-вот вырасти в настоящий сад.
С тех пор как она села на поезд в Риме, встретилась с Габриэлем и поселилась в заранее забронированном купе «Венеция», стамбульский номер занимал ее мысли. Она не осмеливалась пройти мимо него, по крайней мере при дневном свете.
Она все еще широко улыбалась, когда поняла, что что-то не так.
Дверь была приоткрыта.
Женщина немного постояла за дверью, озадаченная. Затем услышала крики.
Дикие вопли.
Ее сердце замерло. Она рванулась к двери, чувствуя, как в ее груди сжимается что-то холодное и незнакомое… и в то же время знакомое. В конце концов, Джиневра Экс обладала чутьем на трагедию. Она приоткрыла дверь, с ощущением, что открывает собственный гроб, намереваясь проскользнуть внутрь.
Она ахнула, увидев открывшуюся картину: ветер, врывающийся в открытое окно, и две бьющиеся в истерике женщины, прижимающие к груди неподвижного мужчину. Его глаза были закрыты, а голова выглядела странно. Джиневре потребовалось мгновение, чтобы понять почему. Его темные волосы были спутаны, мокрые и багровые.
– Нет, – прохрипела она и почувствовала, что оседает на пол.
Глава сорок третья. Джиневра
Утро
Когда они ехали по Виале Паситея, в машине было холодно, как в ледяном саркофаге, скорость казалась мучительно медленной.
– На вашей вилле будет все, что необходимо. Нам повезло, что… – Габриэль осекся, фраза словно сорвалась с обрыва.
Повезло. Нет. Совершенно не повезло.
Джиневра понимала, что Габриэль собирался сказать – большая удача найти виллу так быстро. Что сейчас разгар сезона и весь Позитано забронирован. Джиневра заранее оплатила номера в Le Sirenuse на всех, но там остановилась Орсола.
Джиневра пока была не в силах смотреть в глаза сестре.
Она подавила рыдание. В ее сознании проносились образы и события – Макс на полу, отчаянные попытки разбудить его, встряхнуть, вернуть к жизни. Поезд со скрежетом останавливается. Медики, полиция. Носилки. Его тело накрывают простыней, она медленно скрывает его лицо. Точно его никогда не было.
Будто его вообще никогда не существовало.
Джиневра ударилась коленом о колено Рори, когда машина дернулась на неровной дороге. Она посмотрела на девушку, очень внимательно, пытаясь сосредоточиться на чем-то, кроме собственного горя. Рори сидела неподвижно, глядя прямо перед собой.
– Джиневра?
– Да?
– Вы моя биологическая мать?
Рори по-прежнему смотрела вперед, в окно, на модные магазины, выстроившиеся вдоль улицы с односторонним движением, на очаровательные отели с балконами, украшенными цветочными горшками, на столики, расставленные в ресторанах, где Джиневра обедала, – каждый был приятным воспоминанием. В некоторых она позировала для фотографий с шеф-поварами, а затем эти снимки украшали стены заведений.
Джиневра мечтала с гордостью показать их Рори, Максу.
Этот город был вторым домом Джиневры. Она приезжала в Позитано на протяжении десятилетий, с тех пор как Орсола переехала из Рима.
– Нет, – наконец произнесла Джиневра. – Я не твоя биологическая мать.
Рори кивнула. Каро погладила подругу по плечу своими длинными, бледными аристократическими пальцами. Нейт, сидевший с другой стороны от Рори, поцеловал ее в макушку и страдальчески выдохнул.
– Так, значит… ваша сестра – моя биологическая мать, не так ли? Орсола?
Джиневра охнула.
– Откуда ты знаешь об Орсоле?
– Я просто… просто знаю.
Джиневра с трудом сглотнула.
– Нет, – наконец выдавила она. – Орсола тоже не твоя биологическая мать.
– Что… я не понимаю… ничего не понимаю…
– Макс, – наконец прошептала Джиневра, и от слов правды у нее на мгновение перехватило дыхание. – Я расскажу тебе. Расскажу тебе все, что ты захочешь знать, все, что ты заслуживаешь знать. Но когда мы сможем сесть и поговорить как следует. Когда у нас будет время… – Она собиралась сказать: «разложить по полочкам». Но как можно разложить по полочкам нечто столь ужасное, как этот финал?
Рори, наконец, посмотрела на Джиневру испуганными зелеными глазами.
– Макс?
– Да. – Джиневра заставила себя кивнуть. – Да. Я мать Макса. – Джиневра судорожно глотала воздух. – Макс – мой… был… моим сыном.
Глава сорок четвертая. Кэролайн
Два дня спустя
Я стою на террасе и смотрю в пустоту. Или не совсем в пустоту, потому что смутно вижу беседку, утопающую в зелени, бесконечный залив Салерно внизу, бьющийся о скалистые утесы. Вдали каскад домов пастельных тонов утопает в горах. Высеченные в древних камнях лестницы поднимаются от самого моря.
Я не взбиралась по ним. Я вообще не покидала виллу «Анджелина». Никто из нас не покидал. Я изо всех сил заставляла себя есть. И Рори тоже. Мы пытаемся разобраться со всеми полицейскими делами, даем показания, заново переживая ту ужасную ночь…
До сих пор правление Hippoheal воздерживалось и не допрашивало меня, но теперь им известно о мошенничестве Макса, о вакцине, причиняющей вред, и мне пришлось отбиваться от инвесторов, членов правления и сотрудников – все они выражали формальные соболезнования по поводу смерти Макса, а затем проявляли жестокое желание обсудить ситуацию, попытаться выяснить, как это скажется на них.
Я спрятала свой телефон в ящике прикроватной тумбочки. Будут взаимные обвинения, но сейчас я слишком убита горем. Слишком зла на себя. Пытаюсь обрести душевное равновесие после худшей ночи в моей жизни.
Надо признать, что вилла «Анджелина», безусловно, не самое плохое место, чтобы прийти в себя после того, как человек, которого вы любили, пытался вас убить. Чтобы оплакать его смерть. Чтобы придумать всевозможные пути развития событий, перебирая в уме варианты в попытках понять, можно ли было поступить иначе.
Внезапно до моих ушей доносится какой-то звук, и грудь сжимается от знакомого страха. Мне требуется несколько мгновений, чтобы понять, что это за звук – дверь с террасы открывается.
И что это не Макс открывает окно, чтобы вытолкнуть меня из движущегося поезда.
Шаги по камню. Затем Рори опускается на плюшевый темно-серый диван рядом со мной.
– Как тебе спалось? – Я протягиваю ладонь, чтобы погладить ее по руке. Когда она не реагирует, я задерживаюсь на несколько мгновений, затем убираю руку.
– Не спала вообще, – наконец говорит она. – А ты?
– Тоже.
– Может быть, мы могли бы сегодня переночевать вместе?
– То есть в одной постели? Ты же ненавидишь ночевки вместе.
Она прикусывает губу.
– Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу его, Каро, только его спину. Я вижу, как иду к нему с ведерком для льда. Оно было таким тяжелым…
– Понимаю, – шепчу я. Мне хочется сказать больше: «Спасибо тебе за то, что спасла мне жизнь».
«Мне очень жаль».
«Лучше бы это была я».
Меня тошнит от последней мысли, проносящейся у меня в голове. Потому что, размышляя об этом, я понимаю, что на самом деле кривлю душой. Полагаю, это мой естественный инстинкт – облегчать жизнь другим в ущерб себе. Например, Максу. Я была озабочена лишь его интересами, поэтому покрывала его ложь. Но, борясь за свою жизнь в том окне, я поняла, что хочу жить. Я отчаянно этого хочу.
Рори резко проводит рукой по волосам.
– Не знаю, как мне жить с тем, что я сделала, Каро, – наконец говорит она.
– Ты лишь защищала меня. Ты спасла меня.
– Но мне не следовало бить его так сильно. И, возможно, если бы я крикнула погромче… Попыталась убедить его…
– Нет. Он мог наброситься и на тебя тоже. Нож лежал у него в кармане. Мы не знаем, на что еще был способен Макс.
– Мы не знаем. – Рори смотрит на терракотовые вазоны с крупными кустами розмарина. – В том-то и дело. Мы не знаем. Мы не знаем, поступил бы он разумно, если бы я смогла его убедить.
– Мы никогда не знаем наверняка, cara mia[84], – доносится издалека чей-то голос на фоне очередного скрипа открывающейся стеклянной двери. – Такова жизнь – странная и жестокая штука. Мы никогда не знаем, как бы все сложилось, если бы мы когда-то поступили по-другому.
Я поворачиваюсь и вижу Джиневру в поношенном фиолетовом спортивном костюме, ее пурпурные волосы растрепаны. Не знаю, чего я ожидала от знаменитой писательницы в трауре – может быть, с головы до ног в черном, с черной кружевной вуалью, закрывающей лицо, и даже в черных очках от Jackie O. Но нет. Она выглядит ужасно потрепанной и донельзя печальной. Она опускается на стул, стоящий с другой стороны от Рори, вяло смотрит на лимонное дерево и промокает глаза платочком.
– Да, полагаю, это то, чего я заслуживаю. Никогда не узнать. Просто ад! Я буду винить себя всю оставшуюся жизнь. Сомневаюсь, что когда-нибудь смогу это забыть. – Рори произносит это почти яростно, как будто пытается убедить в этом Джиневру, чтобы как-то облегчить ее страдания.
Я задерживаю дыхание, потому что не уверена, как все обернется, как отреагирует писательница. В последние пару дней мы почти не виделись с Джиневрой из-за бесконечных допросов полиции и оттого, что каждый из нас прячется в своей комнате, в своем собственном шоке и горе, словно в пещере. Макс был биологическим сыном Джиневры. Это все еще тяжело осознать. И мы до сих пор не знаем всей истории, всех «как» и «почему».