и, но не дали никакой дополнительной информации. А книги были украдены…
– Максом?
– Да. Я хотела получить еще один экземпляр. Я подумала, что вы, возможно, уже дома.
– Утром я села в тот же поезд.
– Да, хорошо. – Я глубоко вздыхаю, затем показываю ей снимок, который сделала, когда была у нее дома. Фотография в рамке, где лицо красивой девушки зловеще перечеркнуто. – Я вломилась в вашу квартиру, – быстро объясняю я, заметив смятение Джиневры. – Простите. Я знала, как войти, с помощью ключа и кода. Вас не было дома, и вы не отвечали на мои сообщения, а я хотела получить ответы. Мне действительно жаль. Я знаю, что это серьезное вторжение в частную жизнь, но…
Джиневра поднимает руку к горлу, не отрывая взгляда от фотографии.
– Все в порядке, дорогая. Я понимаю. Я прекрасно понимаю, почему ты сделала то, что сделала.
– Хорошо, но… – Я набираюсь храбрости. – Но я только что осознала, что до сих пор кое-чего не понимаю.
– Что именно?
– Крестик. Зачем вы перечеркнули лицо своей сестры? Это вы обманули ее, а не наоборот. Так что мне неясно, что такого вам сделала Орсола, что вы испортили фотографию с ней, а потом еще вставили ее в рамку?
Джиневра озадаченно смотрит на меня.
– Ты ошибаешься, Рори. Я закрасила свое лицо.
– Вы… – я снова изучаю фотографию. – Но в этом нет никакого смысла… это… я не понимаю…
– Я не перечеркивала лицо сестры. Я сделала это с собой, хотела вычеркнуть себя из жизни. Наверное, потому что постоянно чувствовала себя виноватой и пристыженной. Я хотела постоянно напоминать себе о том, что натворила. Полагаю, как и Ансель, я поэтому взяла новое имя. Джиневра Эфрати стала Джиневрой Экс. Я хотела, чтобы это фото в моем кабинете стояло лицом ко мне каждый день, ни на минуту не позволяя мне забыть о своих поступках.
– Но вы были прекрасны. – Я указываю на снимок. – Вы были прекрасны!
– Ты ошибаешься. Посмотри. – Джиневра указывает на девушку справа. – Моя сестра всегда была красавицей. Даже мой отец всегда так говорил.
Мы обе смотрим на фотографию, но теперь очевидно, что Джиневра действительно была красавицей.
– Может быть, ваш отец говорил так не потому, что считал ее красивее, а потому, что он пытался убедить в этом Орсолу и считал, что нет необходимости убеждать в этом вас. – Я помню, как папа всегда поддерживал Макса, говорил, что он храбрый, подбадривал.
Мне он этого не говорил, но я и не нуждалась в этом.
– Красивая сестра и некрасивая сестра… – медленно произношу я.
– О, да. Ты вспоминала об этом в наших беседах. Сказка, которую Ансель рассказывал вам в детстве.
– Я думаю, что рассказала вам суть, но, возможно, не все тонкости. – Я путаюсь в словах, они выскальзывают слишком быстро. – В сказке есть принц, и он встречает двух сестер. Одна из них красивая и добрая, а другая уродливая и злая. Принц влюблен в прекрасную сестру и хочет быть с ней. Папа придумывал разные приключения, которые мешали ему, и я в детстве находила это забавным. Но уродливая сестра – это зло, и она управляет красивой. В конце концов и принц, и сестры остаются в одиночестве. Да, я помню концовку. Злая сестра заперла прекрасную сестру в башне и выбросила ключ.
В памяти всплыл мой разговор из поезда с папой. Добрая была очень красивой. Злая все испортила! Он сказал кое-что еще. Что это было…?
Джиневра качает головой.
– Боюсь, я не понимаю, что ты пытаешься сказать, Рори.
– Вы были прекрасной сестрой, – медленно произношу я. – Мой отец был влюблен в вас.
– О! – Джиневра бледнеет и смеется. – Это неправда. Ты сильно ошибаешься.
Я смотрю на фотографию, и все становится до тошноты четким. Я зажимаю рот рукой.
– На днях я спросила папу, похожа ли эта сказка на «Лебединое озеро», и он сказал, что это полная противоположность. Он разволновался. Он все время повторял, что принц всегда знал! Принц всегда знал! Я не понимала, что он имел в виду, но теперь понимаю. В «Лебедином озере»…
– Принца одурачила подмененная девушка, – медленно произносит Джиневра, на ее лице недоумение.
– Да, – тихо отвечаю я. – Но папа говорил мне, что его не проведешь. Он всегда знал, кто есть кто. Он знал, что именно вы открыли ему дверь в «Метрополе». Вы когда-нибудь видели Орсолу и моего отца вместе?
– Видела ли я… – хрипит Джиневра, ее взгляд блуждает. – Видела ли? Это было так давно. Нет. Мы выходили в город в разные дни. Мы ухаживали за отцом…
– Орсола, возможно, тоже познакомилась с папой. И когда она узнала, что он вам небезразличен… Когда она увидела любовь, написанную на вашем лице, она решила отнять его у вас.
– Нет. Это… Нет, она не могла этого сделать.
Внезапно у меня не остается сомнений.
– Но это так.
– Орсола… Нет, я не могу поверить… я не была красавицей! – Но я вижу, как в глазах Джиневры зарождается призрачная надежда, что, возможно, она ошибается.
– Вы были прекрасной. – Я протягиваю руку и сжимаю ее безвольную ладонь. – Прекрасной! Фотография тому доказательство. Даже если вы так не думаете, вы были великолепны. И у папы была именно ваша фотография. Он называл вас Сандрой, но хотел, чтобы мы с Максом верили, что вы наша мать. Он бы не сделал этого, если бы не любил вас.
Я снова рассматриваю фотографию, и внезапно меня осеняет.
– А ваш любимый цвет – фиолетовый! Я знала это. – Мой взор затуманивается и образ молодой красивой девушки в фиолетовом топе расплывается, девушки, перед которой были открыты сотни дверей, но, не подозревая об этом, она закрыла их, одну за другой. – Я должна была догадаться, что это вы. А девушка справа…
Орсола, теперь мне это известно, одета в веселенькое платье в цветочек. Джиневра не из тех, кто любит веселенькие платья в цветочек. Даже вещи, которые она покупала из коллекции Софи Лорен, выглядят солидно и серьезно.
Я сделала поспешный вывод, что красивая девушка на фотографии не Джиневра. Я решила, что это не могла быть она – из-за поездки на поезде, кажущейся зловещим коварством; из-за того, что теперь, после долгих лет страданий, Джиневру нельзя назвать красавицей в общепринятом смысле этого слова. Крестик на ее лице. Зачем, в конце концов, кому-то портить свою фотографию, перечеркивать себя?
Теперь я понимаю. На такое способен только человек с огромной болью и ненавистью к себе.
Джиневра все еще качает головой, ее лицо призрачно-белое.
– Да. – У меня перехватывает дыхание, сердце все еще колотится в груди. – Ваша сестра, должно быть, манипулировала вами. Самым ужасным образом. Вы отказались от собственного ребенка. Бросили мужчину, которого любили. Поверили, что виноваты в смерти отца. Обеспечивали ее всю жизнь, потому что она заставляла вас думать, будто вы у нее в долгу. Вы не крали жизнь своей сестры. Она украла вашу.
– Нет, это невозможно, это просто не…
– Она ведь поддерживала контакт с моим отцом. – Я безумно хочу собрать все это воедино, но в то же время мне до боли грустно от истории, которую мы распутываем.
– Да. Орсола с самого начала говорила мне, что ей словно нож в сердце вонзился, когда она просто представила нас вместе. Что она не перенесет, если мы продолжим общаться. Поэтому я не стала. Сначала он звонил мне. Я каждый раз бросала трубку. Присылал письма, а я рвала их. Я думала, что это из-за ребенка или из-за того, что он хочет попытаться убедить меня помочь ему наладить отношения с моей сестрой. И Орсола говорила, что несмотря на то, что ей больно, она поддерживает контакт. Ансель присылал ей фотографии, и она передавала их мне. Я помогала, иногда отправляла деньги, но всегда через Орсолу. В конце концов письма прекратились, как и телефонные звонки.
Мы потрясенно смотрим друг на друга.
– Папа хотел быть с вами. Он пытался. Звонил, писал, но Орсола, должно быть, рассказывала ему свою версию истории. Он не мог приехать, – догадываюсь я. – У него не было денег, и он пытался получить гражданство. Он не смог бы покинуть США после того, как иммигрировал так недавно. К тому же у него был Макс.
Джиневра качает головой.
– Не знаю. Я не знаю что и думать. Все это время я считала, что он презирает меня или, в лучшем случае, жалеет…
– Это не так. Он точно любил вас. – Теперь я уверена в этом, как ни в чем другом. – Интересно, почему он не навестил вас позже? Почему он не попытался заставить вас увидеть правду. Лично. В какой-то момент он мог бы. Вероятно, Орсола что-то сделала. Как-то помешала ему.
Джиневра прикусывает губу.
– Я разговаривала с Анселем всего дважды после того, как покинула Советский Союз. Я отчетливо помню последний раз. Максу было шесть лет. Ансель удочерил тебя за пару лет до этого. С переводом, который я отправила, возникла проблема. Нам нужно было согласовать действия по телефону, поэтому я не стала ждать Орсолу, а просто позвонила ему. Во время этого телефонного разговора Ансель сказал мне то, чего я никогда не понимала. Он сказал, что у нас с ним есть кое-что общее: мы оба построили свои собственные тюрьмы.
Я задыхаюсь.
Джиневра смотрит на меня затуманенными глазами.
– Не могу поверить… он любил меня. Если ты права… если… он, должно быть, действительно любил меня, правда?
– Наверняка любил. – Я держу ее за руку, чувствую, как она дрожит.
– Он уехал в Америку, – бормочет она, ошеломленно глядя прямо перед собой. – Он всегда хотел поехать в Америку.
– Да. Это что-то значит?
– Орсола, рассказывая мне об их планах, все время повторяла, что Анатолий собирается приехать в Италию, чтобы быть с ней. Это меня в некотором роде смущало. Казалось странным. Потому что…
– Потому что папа всегда хотел поехать в Америку. С тех самых пор, как получил копию Декларации независимости.
Джиневра кивает.
– Америка была в его сердце. Нельзя сказать, что он не поехал бы в Италию из-за… – она запинается на этом слове, – любви. Но мне показалось странным, вот и все, что Орсола была так непреклонна в своих планах. Полагаю, я никогда не подвергала сомнению многое из того, что говорила моя сестра. О! – На ее лице что-то вспыхивает, затем оно искажается гримасой.