– Что? – спрашиваю я.
Машина со скрежетом останавливается.
– Когда я была беременна, я разговаривала с Анатолием по телефону. Это был первый из двух наших звонков. Он только что приехал в Америку и пытался сказать мне, что любит меня, что я должна приехать к нему. Я усмехнулась. Я подумала, что, конечно, он говорил все это только потому, что хочет убедиться, что я собираюсь отдать ему ребенка. И я сказала ему, что ребенок будет у него, чтобы он не беспокоился об этом и никогда больше не связывался со мной. Затем бросила трубку. Боже мой! – Она зажимает рот рукой, широко раскрыв глаза. – Он написал мне все эти письма… Он звонил мне так много раз… – Я смотрю на измученное лицо женщины и уверена, что вижу в нем отражение собственного.
– Папа сказал, что любит вас не только из-за Макса. Должно быть, он сказал это, потому что это было правдой.
Внезапно водитель поворачивается.
– Мы приехали. Le Sirenuse.
Больше всего на свете я сейчас хочу подышать свежим воздухом. Атмосфера в салоне такая плотная, что нам обеим становится душно. Тем не менее я говорю:
– Наверное, сейчас не время видеться с сестрой, вам не кажется?
Джиневра вынимает свою руку из моей. Ее губы плотно сжаты.
– Напротив, Рори. Думаю, сейчас самое подходящее время.
Глава сорок девятая. Рори
Интерьер отеля Le Sirenuse выполнен в сиренево-красном цвете, причудливое, но роскошное старинное итальянское фойе – коричневая плитка с вкраплениями бирюзовой и темно-синей; старомодная стойка регистрации из старого, выветренного дерева, за которой старомодно висят на крючках ключи от номеров.
Джиневра направляется к лифту, и я еще не видела, чтобы она двигналась так стремительно. Я бросаюсь следом и протискиваюсь внутрь. Взгляд Джиневры едва скользит по мне. Она нажимает верхнюю кнопку.
– Хочешь попробовать угадать, где я забронировала номер для моей драгоценной сестренки? – У нее глухой, почти механический голос – так непохоже на ту Джиневру, которую я знала, теплую, хотя и немного странноватую.
– Номер люкс, я полагаю? Джиневра, мне кажется, что мы не должны… Я сомневаюсь, что сейчас, когда вы злитесь – а вы, конечно, злитесь, я не пытаюсь преуменьшить ваши чувства, потому что я тоже взбешена, – в общем я не думаю, что сейчас подходящее время знакомиться с Орсолой. Я имею в виду, не должны ли мы обе остыть, прежде чем увидимся с ней?
– Нет. Я так не считаю. И да, ты права насчет люкса. Лучший номер в этом отеле. С двумя спальнями, потому что для моей сестры, с ее изысканным вкусом, одной спальни слишком мало. Терраса с видом на море и ухоженный сад. Хочешь угадать, сколько стоит такое жилье? Я имею в виду, во сколько оно мне обходится?
– Дорого?
Джиневра смеется страшным, скрипучим смехом.
– Пять тысяч евро за ночь. Так что да, дорого.
Лифт звенит, и она выходит, ее невысокая крепкая фигура целеустремленно шагает по ярко-белому коридору со сводчатыми потолками и веселой плиткой с темно-синими завитушками.
– Джиневра, я не…
Но она уже стучит – сильно, настойчиво, – и к тому времени, как я подхожу, дверь открывается, являя поразительную женщину, чье лицо выглядит в высшей степени раздраженным.
– Stai scherzando[86]? – Я вижу, как она замечает меня, в ее глазах вспыхивает огонек. Она переключается на английский, сохраняя недовольный вид. – Я уже шла к двери. Не нужно было заставлять мои барабанные перепонки кровоточить, Джиневра.
Требуется некоторое время, чтобы понять, кого напоминает эта женщина. Наконец я соображаю: Донателлу Версаче. Те же длинные платиновые волосы, искусственный оранжевый загар. Без сомнения, множество операций и подтяжка лица, от которых оно походит на пластиковое. Орсола невысокая, как Джиневра, но на этом их сходство заканчивается. Если писательница – довольно плотная, одета во все черное, то ее сестра – миниатюрная, с руками тонкими, как спагетти. На ней наряд, совершенно не соответствующий ее возрасту и вальяжной, аристократичной атмосфере, царящей в этом очаровательном отеле. Ее расклешенные, слегка просвечивающие брюки цвета мха и такой же укороченный топ, открывающий декольте, буквально кричат о больших деньгах.
Точнее, о больших деньгах, любезно предоставленных ее сестрой.
Мое сердце бешено колотится, когда я подхожу к ней – эта женщина, о которой мой отец предупреждал меня всю мою жизнь, воплощение зла, которая сознательно и так бессердечно стремилась разрушить его жизнь и жизнь своей сестры. Которая украла моего брата у его матери.
Повел бы Макс себя в конце концов иначе, если бы у него была мать, которая заботилась бы о нем?
Орсола подается к сестре, чтобы поцеловать ее в щеку, но Джиневра вздрагивает и отступает. На мгновение Орсола выглядит озадаченной, но затем выпрямляется.
Джиневра указывает на меня.
– Это…
– Рори Аронова, – перебивает Орсола. Она поджимает свои накачанные губки и бесцеремонно осматривает меня с головы до ног. – Да, ты Рори. Конечно. Дочь Анселя. – Ее глаза расширяются от явно фальшивой радости. – Так приятно познакомиться с тобой, дорогая.
Она целует меня, по разу в каждую щеку, и я слишком ошеломлена, чтобы протестовать. Вместо этого я вдыхаю аромат ее густых цветочных духов, а также ее естественный острый аромат с привкусом плесени, который необъяснимым образом не смогли перебить духи.
– Где мальчик? – спрашивает Орсола. – Макс, – добавляет она, немного подумав.
Джиневра не отвечает и вместо этого следует за этой ужасной манипуляторшей в номер, за который сама же заплатила.
Даже если отбросить все, что я теперь знаю, после краткой встречи с Орсолой становится ясно – ни за что, даже за миллион лет, невозможно поверить, что эта женщина очаровала бы моего отца. Папа слишком умен, слишком проницателен. Слишком любящий, слишком честный. Он бы увидел ее насквозь.
Это Джиневра была хрупкой под влиянием своей сестры, травмированная в юном возрасте. Впечатлительная.
У меня в голове проносятся все эти ужасные вещи. Нас не должно было здесь быть. Рано. Слишком рано. После всего, что сделала Орсола, после всего, что мы, наконец, поняли…
Что-то закипает во мне – я чертовски ненавижу эту женщину. И если я это чувствую, то что же сейчас происходит в голове Джиневры? Сестры обмениваются любезностями. Они переходят на итальянский, поэтому я не понимаю, о чем они говорят.
– Рори. – Джиневра бросает на меня взгляд. – Мы с сестрой хотим выйти на террасу. Нам нужно кое-что обсудить, прежде чем… – Она указывает на выпечку, кофе и фруктовые алкогольные напитки, искусно расставленные на столе. – Потом у нас будет кофе и угощения. И лимонная гранита тоже. Вкуснейшая. Мы отлично поболтаем.
Она старается говорить шутливо, но речь выходит агрессивно спокойной, что я нахожу ужасающим. Орсола, кажется, этого не замечает. Похоже, она привыкла сосредотачивать большую часть внимания на себе.
Я опускаюсь на диван, обитый бледно-голубым дамастом. Я осматриваю комнату, почти невозможно солнечную и приятную, в отличие от Орсолы, уродливой, злой женщины, с которой теперь сорвана маска. Я смотрю на террасу, на белые чугунные стулья и стол, на бесконечную синеву, заливающую горизонт. Расписной церковный купол мы могли видеть и с нашей виллы, но теперь он ближе.
Голоса на террасе становятся громче, это злой итальянский. Вернее даже свирепый итальянский.
Я моргаю, пытаюсь сосредоточиться, и в этот момент вижу, как что-то переваливается через тонкие белые перила балкона. Не просто что-то: кто-то.
Затем раздается крик, а следом громкий треск.
Несколько минут спустя я стою рядом с Джиневрой на террасе. Скрюченная фигура Орсолы лежит внизу в зарослях можжевельника, ее мерцающий зеленый наряд скрыт листвой. По неестественному изгибу тела очевидно, что она мертва. Я уже знала это, когда мы бросились вниз; никто не смог бы выжить при падении с такой высоты.
Вдалеке слышится вой сирен.
– Что я наделала? Что я наделала? – Джиневру трясет, она оглядывается по сторонам. Но пока здесь только мы, хотя я уже слышу голоса вдалеке. Разумеется, сразу после того, как это случилось, я вызвала «скорую». И персонал отеля, без сомнения, скоро спустится. – Как я могла это сделать, Рори? Что я только что натворила?
– Что сказала ваша сестра? – спрашиваю я. – Что…
– Орсола призналась во всем. Она казалась… самодовольной – да, это подходящее слово. – Джиневра оцепенело уставилась на тело сестры. – Она все это время разыгрывала свой спектакль. Всю нашу жизнь. Она заставляла меня есть с ее рук с самого детства. Как собаку. Слушаться, ни в чем не сомневаясь. Она даже рассказала мне… она даже сказала, что в конце концов написала Анселю от моего имени после всех этих треволнений.
– От вашего имени? Не понимаю, зачем?
– Да! Заявила, что я его не люблю. Что ему нужно прекратить со мной общаться. Она боялась, что в конце концов я прислушаюсь к мольбам Анселя, сдамся. Прочту его письма, поверю, что он любит меня. Поэтому Орсола должна была помешать этому, предотвратить любой ценой.
Я качаю головой, пытаясь осмыслить то, что она говорит.
– Но почему папа поверил, что это вы написали то письмо? Он знал, какой злобной была Орсола, как она манипулировала вами. Подделанное письмо от вас уже не было чем-то невообразимым, раз ему было известно, что она уже натворила.
– Она заставила меня подписать письмо! Твой отец знал мою подпись. Она очень специфична.
Я киваю. Я видела, как она выводила свою подпись бесчисленное количество раз, с запоминающимся завитком после буквы «а».
– Он знал, что моя сестра не умеет так подписываться. В те ужасные месяцы после смерти отца нам с Орсолой приходилось подписывать огромное количество документов. Счета, документы о недвижимости. Она клала их передо мной один за другим. Я была практически в ступоре от горя. Я не обращала внимания на то, что подписывала. Она написала Анселю письмо от моего имени, чтобы он отказался от меня, и обманом заставила меня его подписать! Она во всем призналась. Она забрала все, Рори!