убитого наследника престола?
— М-хм…
— А за нашу неизбежную победу?
— М-хм…
— А за высокий моральный дух нашей доблестной армии? Клянусь здоровьем нашей старой соседки Радки, пить нужно именно за него, а не ради него, ведь боевой дух всякого подданного Двуединой монархии и без того достигает небес!
По мере затянувшегося вопроса фельдфебель медленно поднимал глаза от папки и впервые за встречу посмотрел прямо на Гашека, задушевным тоном спросив:
— Ты сравниваешь боевой дух нашей армии со здоровьем старухи?
— Да, господин фельдфебель, — с радостной улыбкой на лице кивнул Ярослав. — Настолько бодрой старушки как Радка я никогда не встречал. Когда я был совсем мал, — показал ладонью прежний свой рост по бедро себе актуальному. — Ей уже было девяносто три года, а она носила на своих плечах коромысло с полными до краев ведрами и еще два брала в руки, проходя от колодца до дома добрые полтора километра! Недавно я узнал, что она до сих пор жива и все так же носит свои любимые ведра.
На лице фельдфебеля мелькнуло понимание:
— Так ты сумасшедший!
— Нет, господин фельдфебель, — бодро покачал головой Гашек. — Меня многократно обследовали, и каждый раз убеждались в моем полном душевном здоровье.
— М-хм… — потерял интерес к человеку и вернув его к документам фельдфебель. — Участие в бунтах, сомнительные разговорчики, множественные аресты за пьяные драки… — перечислил найденный список «заслуг» Гашека.
— Я раскаивался и причащался каждый раз, господин фельдфебель, — смущенно шаркнул потертой туфлей Ярослав.
— Действительно не сумасшедший, — хмыкнув в усы, «военком» закрыл папку и взялся за перьевую ручку и заполненный машинописью бланк, принявшись вписывать в окошки данные Гашека. — Но подданный Двуединой монархии из тебя никудышный. Его Императорское Величество щедры даже к такой скотине как ты, и оказывают тебе милость зачислением на действительную солдатскую службу…
— Так вы — сын того самого Гавранека? — услышал Ярослав обращенный к стоящему по соседству Езеку.
— Полагаю, что так, господин фельдфебель, — развел руками Езек.
— Дадим вам возможность проявить себя на службе Его Величеству в оркестре ландтага.
— Господин Фельдфебель, господин Гашек — талантливый поэт, и мог бы быть тоже полезен оркестру, — попытался пристроить Езек творчески одаренного, а значит коллегу по цеху друга Ярослава.
— Поэты там без надобности, а солдаты фронту нужны всегда, — поскучнел лицом фельдфебель.
— Враг на пороге, — поддакнул другой и вручил Гашеку заполненный бланк. — В девятый неси, — направил твердой командирской рукой.
— Спасибо, — поблагодарил Ярослав по пути к выходу.
— Удачи тебе, — пожелал Езек.
— Обратите внимание как они сидят — у всех ужаснейший геморрой! — повеселил Гашек народ в коридоре и бодрым шагом направился к девятому кабинету.
Встречи с обиженным лейтенантом он не боялся, как и других людей в погонах: когда ему было четырнадцать, он попытался из чисто мальчишеско-хулиганских побуждений поучаствовать в городских беспорядках и набрал для этой цели камне в карманы. За камни-то его в околоток и утащили, пообещав завтрашним же утром повесить.
Тряхнув головой, Гашек взбодрился глубоким вдохом чудовищного коридорного амбре и прибавил шагу: чем быстрее его отправят на фронт, тем скорее он сможет сдаться в плен при первой возможности.
Глава 13
Москва жила своей обыкновенной жизнью: гремели кажущиеся жителям старо-новой столицы бесконечными стройки, по улицам спешил на работу, в магазины или просто развлечься народ, драли глотки коробейники, продавцы кваса из бочек, пацаны-газетчики и прочий бродяче-торговый люд. Искали чем поживиться солидные, жирные столичные голуби, сороки да вороны с воробьями. В небе над городом висели воздушные шары с полицейскими наблюдателями, призванные сверху следить за порядком. Имелась жизнь и под землей: столичное метро к сегодняшнему дню имеет уже четыре работающие станции, и курсирующие между ними электропоезда ежедневно перевозят почти сто пятьдесят тысяч человек.
Грустно, но из-за войны строительство многих нужных Империи объектов замедлилось. Просто рабочих меньше стало, и не только на собственно стройках, но и на питающих ее производствах. Так, где терять рабочие руки было никак нельзя, пришлось приложить мужиков «бронью от мобилизации» с прямым запретом поступать в войска добровольцем. Ну а там, где сдвинуть график работ на годик-два-три-пять было можно, пришлось замедляться и перебрасывать рабочих на самые важные направления. Метро в эти времена штука больше статусная, чем необходимая, поэтому дальнейшего развития ему придется подождать.
Коммерсам нашим плохо — смесь патриотизма и мощь «благодарственного пакета благ» от государства в первые дни войны заставляли мужиков прямо с завода целыми рабочими коллективами идти стоять в длинной очереди военкоматов. Сейчас ситуация гораздо лучше — не нужно нам столько солдат, учебные полигоны переполнены, а потери — прости-Господи — гораздо меньше, чем даже в самых оптимистичных прогнозах. Полная доминация в небесах, превосходство на море и в артиллерии, ломящиеся от запасов снарядов склады — а ВПК-то последние полгода пашет в три смены, без остановок! — все это делает «мясные штурмы» совершенно бессмысленными. По крайней мере на данном этапе, когда крепости можно разбомбить в пыль вместе с линиями обороны. Дальше, когда начнутся бои за крупные агломерации, станет труднее, но у нас с товарищами из Генштаба хватит политической воли сравнять с землей и города — платить кровью русских солдат за сохранение архитектуры и «освобождение» чужого гражданского населения мы не хотим.
Сейчас на города Австро-Венгрии падают не бомбы, а листовки с классическими «мы не воюем с народом, мы воюем с прогнившим режимом Франца Иосифа», «Франц Иосиф не эвакуирует прифронтовые города, чтобы использовать гражданское население в качестве живого щита» и прочее. Свою порцию листовок получают и вражеские комбатанты: «зачем тебе погибать за государство, в котором ты — человек второго сорта?», «сложи оружие и сдайся Российской армии, и мы гарантируем тебе жизнь, хорошее питание и удобную кровать в центре временного размещения будущих друзей Российской Империи».
Недооценивать мощь подмены понятий нельзя: америкосы моей реальности не зря называют солдат приговоренных ими к демократии стран «террористами». Да, в актуальные времена термин «концентрационный лагерь» еще не приобрел своего пробирающего до ледяных мурашек зловещего флера, не говоря уже о привычном всем «лагере военнопленных», но «Центр временного содержания друзей» все-таки гораздо лучше!
«Друзья» пароль «береза» натурально скандируют, подняв над головами руки и белые тряпочки — те, кто смог пережить многодневные бомбардировки и сохранить рассудок. «Взгляд на две тысячи ярдов» и прочие прелести посттравматического расстройства порой превращают австро-венгерских солдат в натуральные «овощи». В кинохронике фронтовой видел и запретил к чертовой бабушке такие кадры показывать гражданскому населению. Страшно.
Австро-Венгерский аппарат пытается поддерживать дисциплину изо всех сил привычными методами — арестами на пару-тройку суток за хранение наших листовок, грозными обещаниями покарать дезертиров и «шпионов» и банальным спаиванием собственных солдат — пьяным сидеть под трясущейся от падающей с небес овеществленной смерти землей немного легче.
Верно подобное положение дел и на Черноморском фронте с поправкой на гораздо меньшее количество пленных, предпочтение харамному алкоголю опиума и упора в наших листовках на гарантируемую свободу вероисповедания. Турок, собака такая, воюет упорно и в плен сдаваться желает редко, полагая, что русские его обманут и один черт убьют. А потом и семью его убьют. И друзей. И даже кошек и собак, потому что люди часто мерят других по себе. Османы геноцида не стесняются, и считают, что Российская Императорская Армия пришла на их земли именно с этой целью.
Механизированный кортеж вез меня на плановое совещание с Генштабом в Военное Министерство, и я, с удовольствием впитывая теплый утренний воздух из открытого окошка автомобиля, коротал дорогу чтением газеты «Московский листок». Просто оценить уровень своего военно-пропагандистского аппарата, потому что ни одна газета в мире не способна поведать мне что-то радикально новое.
«На войне нельзя терять бдительности даже в кажущейся безопасности тыловых лагерей. Коломанов Петр Иванович из казачьей уральской деревни Лужа, как и многие миллионы своих соотечественников отправился на фронт по первому зову Империи. Воевать в первых рядах, несмотря на просьбы самого Петра, ему не довелось: за кулинарные таланты определили Петра Степановича в главные повара тылового лагеря, названия и положения которого мы не можем сообщить уважаемым читателям из соображений секретности. Как и всякое дело в своей жизни, службу Петр Степанович нес исправно, за что не раз терпел ругань офицеров: не в свое, мол, дело лезет. „Залез в чужое дело“ наш герой и в ночь на восемнадцатое августа сего года, когда сквозь бдительный сон услышал подозрительные, несвойственные лагерю глубокой ночью звуки. Посмотрев через окошко палатки старших поваров, Петр Иванович узрел в свете звезд темный силуэт, крадущийся к продуктовому складу. Решив, что это — решивший поживиться дополнительным пайком солдат, Петр Иванович тихо, чтобы не будить заслуживших отдых товарищей, велел ему не дурить и убираться. К удивлению нашего героя, незваный гость резко ускорился и сходу воткнул кинжал в грудь стоящего на посту у склада караульного. Пока Петр Иванович, прихватив револьвер и громко извещая товарищей о беде выбегал из палатки, подлый враг успел бросить внутрь деревянного, полного превосходно горящих припасов склада две бутылки с зажигательной смесью и был схвачен при попытке сбежать. Диверсант, оказавшийся подданным Австро-Венгрии, по законам военного времени был приговорен к расстрелу, а комендант полевого лагеря был разжалован в рядовые за плохо отлаженную караульную службу».