еднестатистический житель Османской Империи от показанного и рассказанного впадает в ужас и волей-неволей начинает думать о том, что может приход русских в эти жаркие земли — не благо, а совсем наоборот? Думает, смотрит на своих детей и напуганную жену и уже с гораздо меньшим энтузиазмом пытается избежать повальной мобилизации, развернутой Портой спустя первую неделю кампании — когда поняли, что угроза несет экзистенциальный характер, а значит воевать придется до последнего, бросая в кровавый молох всё, что только можно. Всё мужское население от двенадцати (что очень больно бьет по морали наших солдат) до шестидесяти лет подлежат либо мобилизации, либо принудительному, пятнадцатичасовому (номинально, по факту пока не вырубится прямо на рабочем месте) труду на предприятиях ВПК.
Сравнивать населенные пункты с землей я не хочу. Терять больше подданных, чем необходимо — тоже, поэтому было решено не торопиться. Линии снабжения больше мертвы, чем живы, помощи туркам ждать не от кого, инициатива на поле боя целиком за нами, припасов всех типов у нашей армии в изобилии. Некуда спешить, поэтому наши войска останавливаются перед актуальной эрзац-крепостью, и начинается старая-добрая осада с направлением жителям и комбатантам предложений перестать воевать за Порту. Изрядно в этом помогают сбрасываемые с неба листовки с привычным призывом «стать другом Российской Империи» и непривычным, но крайне эффективным «Вместо этой бумажки могла быть бомба».
Сколько опиумом, пропагандой и религиозным фанатизмом людей не накачивай, все равно подавляющая масса не сможет преодолеть старую добрую биологию. Немного голода, немного жажды, много стресса, и вот ненависть направлена уже не на завоевателей, а вон на того смуглого и богато разодетого коменданта эрзац-крепости, олицетворяющего «коренную», центральную власть.
Борьба на дипломатическом фронте гораздо скучнее: Порта встала в «сильную» позу (потому что «позиция» должна быть подтверждена реалиями на земле и наличием средств, способных на них повлиять) и однообразно отвечает на наши предложения капитулировать симметрично, предлагая нам покинуть земли их стремительно уходящей в прошлое Империи, добровольно избавиться от Черноморского флота и выплатить удивительные в своей величине репарации. Легко демонстрировать несгибаемость в уюте роскошных дворцов под ароматный дым кальяна и изысканные яства, поэтому я не удивлен.
Ничего, чем ближе мы будем подходить к Царьграду, тем скромнее станут требования Порты. Сначала — хотя бы просто уйти уже без репараций и с «сохранением» (а ему что-то угрожает? Тройное презрительное «ха»!) Черноморского флота. Потом к этому добавятся территориальные уступки со стороны осман. Этот этап будет самым долгим, потому что размер территорий тоже будет увеличиваться обратно пропорционально расстоянию до Константинополя. Потом пойдет торг за положение и капиталы — сановники Порты попробуют выторговать себе высокие чины в Византийской губернии (так будут называться бывшие земли Османской Империи). Очень быстро это сменится попытками выторговать хотя бы сохранение капиталов и имущества.
Ну а когда наша армия подержит собственно Царьград в осаде до момента, когда изысканные яства и табачок для кальянов закончится даже во дворцах, «поза» Порты деградирует до жалобных просьб сохранить ее сановникам хотя бы жизнь и дать возможность сбежать к тем, кто захочет таких удивительных людей принять. Вот на это я соглашусь — беглые идиоты с большими претензиями очень полезны в качестве источника пригодных для внутреннего использования пропагандой высказываний. Свобода слова все-таки великая вещь: дай ее идиоту, и он сам о себе всё расскажет.
Наши «беглые депутаты», например, осели во Франции, и теперь самозабвенно фонтанируют призывами к народам Российской Империи восстать, свергнуть «кровавую власть самовлюбленного самодура» (это я!) и прекратить «братоубийственную и бессмысленную бойню» явочным порядком — сложив оружие и подписав сепаратный мир. Нужно ли говорить, как воспринимаются эти высказывания среднестатистическим жителем Империи? Особенно хорошо цитатки смотрятся на фоне настолько сокрушительной доминации Русского оружия. Мы тут, считай, победили, а эти предлагают примкнуть к проигрывающей стороне! Это же даже не враги, это бесы во плоти!
— Материалы на повара-героя, Георгий Александрович, — выдернул лежащего на диване в своем кабинете меня из размышлений заглянувший Остап.
— Оперативно, — одобрил я. — Давай.
Секретарь отдал мне папку и ушел, а я, оставшись лежать, развязал тесемки. Что там вверенная мне Империя может поведать о моем прапрадеде? Не так много — пара машинописных листочков всего, а в дополнение к ним идут армейские документы формата «где и как служил и служит» и записанные со слов старосты Луж его личные наблюдения.
После беглого просмотра (вдумчиво изучать здесь нечего) папочки я понял, что журналисты «Московского листка» либо не захотели, либо не смогли накопать на Петра Алексеевича чуть более достоверной инфы. Невелика оплошность — в Лужах мои предки действительно жили, но во время «великого переселения народов в бывшую Манчжурию» снялись с места, и теперь живут в Николаевской губернии. Живут неплохо — большое хозяйство рода насчитывает почти два десятка одних только коров и пяток лошадей. Есть своя маслобойка — электрическая! — и в ближайшем городке продукцию Коломановых уважают.
Дети, как водится, ходят в школу, немножко учат китайский, а весь род в целом перешел из традиционного Православия в старообрядческое, «поповского» толка. Эта деталь вызвала у меня легкую грусть — не по зову сердца перешли, а ради перспектив — но ничего плохого в этом на самом деле нет: одна это Вера, а Бог количество пальцев, регламенты церковных служб да списки утвержденных молитв не смотрит — это все людьми придумано, а человек, как известно, слаб и несовершенен.
А еще Петра Ивановича ждет дома супруга, имя которой с именем моей «оригинальной» прапрабабушки не имеет ничего общего. Точно в этой реальности меня — такого, какой есть — не будет. И дедушек-бабушек да родителей не будет. Поняв это, я ощутил перед родней из прошлого мира чувство вины. Не будет их, и что самое грустное — их не будет в этой версии реальности, где не будет гражданской войны, последующей разрухи, проводимого в кровавом поту восстановления и чудовищной Великой Отечественной. А еще, как следствие, не будет «девяностых», которые по сравнению с вышеперечисленным такая себе катастрофа, но я помню рассказы родителей о том, что пару лет им пришлось жить впроголодь.
Ай, чего горевать по настолько странным причинам? Да, точно таких же потомков Петр Иванович не оставит, но будут другие. При всей моей любви к маме с папой и старшим родственникам не могу не допустить, что «новые» будут лучше. Да и я уже давно не столько Коломанов, сколько Романов. Давно в роль вжился, давно полюбил «приемную» родню — даже ко вредной Дагмаре всей душой привязался, и иначе как «вторую маму» воспринимать ее не могу. И свои у меня дети — слава Богу — есть. Здоровые, способные, послушные дети — таких кому угодно только пожелать можно, но я не стану — самому нужны!
А о жене и говорить-то незачем: даже если собрать из всех моих бывших пассий лишенную недостатков и объединяющую достоинства супер-женщину, она с моей Марго даже одним воздухом дышать будет недостойна. Природная принцесса с соответствующим воспитанием и образованием. Императрица, которой по праву гордится Российский народ. Мать, каждую свободную секундочку времени посвящающая личному воспитанию детей. Жена, которая в случае штурма Кремля злыми коммуняками будет стоять рядом и набивать патронами пулеметные ленты.
Поток мыслей, доселе заставляющий меня счастливо улыбаться, свернул не в ту сторону, и душу неприятно укололо чувство вины. Слабое, отболевшее, но обещающее остаться со мной до конца моих дней.
Баронесса Шетнева, героиня моего короткого Дальневосточного романа, ни разу не сказала, что родившийся в более подходящий, чем мне бы хотелось, срок мальчик — мой, но… Но здесь не только срок совпадает: маленький Алексей настолько на меня похож, что мне остается только руками развести на тот факт, что о сыне я узнал всего три месяца назад — такое сходство никто из рулящих в тех краях людей не заметить не мог. Заметили, в меру сил помогали баронессе обеспечивать ее предприятиями безоблачное будущее малышу, но, полагаю, даже во время бесед тамошних генерал-губернатор без лишних глаз и ушей они не смели высказывать вслух свои мысли по этому поводу.
Проведя в раздумьях, самокопаниях и муках совести несколько дней, я не выдержал и рассказал о мальчике Маргарите. Она в ответ лишь пожала плечами, сказала что не обижается — зачатие произошло пусть и после моего признания на весь мир в любви к моей валькирии, но до ее согласия и в момент, когда против потенциального брака выступали все Романовы как один.
— Если захочешь увидеть мальчика, я не буду против, — прижимая к груди мою покаянно склоненную голову. — Если захочешь, я даже позволю нашим детям играть с ним. Но баронессы в своем доме я видеть не желаю.
Отделался легким испугом, но в жизнь баронессы и нашего с ней сына решил не лезть так же, как не лез до этого. И это тоже мягко говоря не помогает неприятно грызущей меня совести. К черту — покойный брат вообще японке со специфической социальной ответственностью ребенка заделал, а я что — святой? Пока существует аристократия, она будет плодить бастардов — это тоже, мать ее за ногу, историческая традиция не меньшая, чем необходимость время от времени гнать подданных на войну.
Глава 16
Великое горе постигло нашу семью, и я не пытался сдерживать слез — сегодняшней ночью, без лишних мучений и болезней, нас навсегда покинул добрый дядька Андреич. Еще вечером дядька с присущей ему бодростью контролировал работу дворцовых слуг, а утром не открыл глаз. Семьдесят три года, в чине обер-камердинера ушел — всем бы так жизнь прожить, но от этого не легче: чувство такое, будто с уходом Андреича стало меньше меня самого.