Щеголь, увивавшийся возле Корнелии, скривил рот и удалился, не прощаясь. Весталка села в паланкин. Шагнули вперед дикторы, за ними последовали рабы, несшие паланкин. Марцелл шел рядом, придерживаясь рукой за планку, на которой крепился балдахин. Сенатору явно требовалась опора. Замыкали шествие служанки, непрерывно перешептывавшиеся.
Центурион, солдаты и чиновники смотрели вслед.
Максим провел рукой по лбу. Пот заливал глаза. Бестиарий и Тит Вибий, вынырнувший из толпы, выглядели не лучше.
— По-моему, мы заслужили чашу отличного фалернского, — заявил кутила.
Максим согласно кивнул.
И тут увидел Сервию. Она стояла на противоположной стороне улицы, обессиленно привалившись к стене.
Сервия оттолкнула руку Максима, когда он хотел ей помочь.
— Считаешь предателем?
Она покачала головой. Смотрела больными глазами. Максим понял, что мысленно она уже похоронила брата.
Снова подал ей руку, и снова Сервия отстранилась.
— Упадешь же!
— Я римлянка! Ты чужеземец, варвар.
Максим онемел. «Значит, помочь ее брату — гожусь, а пройтись рука об руку с патрицианкой — недостоин! Римская спесь!» Ничего этого он, разумеется, не сказал. Не хватало только пререкаться с женщиной.
Они все-таки проводили ее до особняка, следуя в нескольких шагах позади. «Как бы эта гордячка не упала посреди улицы».
— Слушай, — обратился Максим к Титу Вибию, когда Сервия благополучно переступила порог дома. — Варвар — это клеймо? На всю жизнь?
— Почему? — удивился Тит Вибий. — Можно получить римское гражданство.
Максим плюнул в сердцах. Бестиарий ехидно заметил:
— Глазеешь на весталку, а от Сервии ждешь любезности?
Максим хотел ответить, что не склонен любезничать со статуями, но удержался. Сестра Марцелла заслуживала сочувствия.
— Недурно бы вымыться, — заметил Вибий. — Гефест, счастливчик, весь день в термах прохлаждается.
Они удостоили своими посещением термы Нерона — еще более пышные и просторные, нежели термы Агриппы, где Максим некогда побывал с Гефестом. Народу было мало. Горожане, сбежавшиеся послушать знаменитого оратора Фабия, уже успели насладиться как его красноречием, так горячей и холодной водой, а также целебными морскими ваннами. В огромных залах, предназначенных для одновременного мытья более чем полутора тысяч человек, блуждали одинокие фигуры.
В тепидарии[24], на мраморной скамье, пригорюнившись, сидел Гефест. Поначалу он даже разговаривать не хотел с нерадивым учеником. Позже, однако, смягчился и милостиво излил свой гнев на недостойного.
— Подумать только, — восклицал Гефест, — Знаменитый Фабий, ученик прославленного Эпимаха, достойный беседовать с богами, снисходит до простых смертных! Движимый любовью к согражданам, он покидает Афины и прибывает в Рим. И что же? Толпы зевак сбегаются на него посмотреть. Но у них не хватает терпения его послушать. Тем более задуматься над его словами! А те, кого боги наградили разумом более светлым, чем у остальных, даже не соизволили прийти.
Гефест бушевал долго, Максим покаянно молчал. Вибий не проявил подобного смирения.
— В умении браниться ты, Гефест, верно, и Фабия превзошел.
Вибий тотчас пожалел о сказанном, ибо Гефест, обернувшись к нему, свирепо спросил:
— Где таблички?
Вибий переглянулся с Максимом. Гефест схватился за сердце.
— Где таблички?!
— Потерял, — ответил Максим.
Сознаться, что стер речи Фабия, даже не заглянув в них, он не посмел.
— О, варвар!
Иных слов у Гефеста не нашлось. Мало того что чужеземец не слышал знаменитого оратора, так он еще и не сохранил для потомков дивные, отточенные фразы! Записи утеряны, труд бедного учителя латыни пропал втуне. Скорбь Гефеста была беспредельна.
Максим, второй раз за день обозванный «варваром», угрюмо насупился. Бестиарий с Титом Вибием также были на редкость неразговорчивы. Гулкое эхо под мраморными сводами подхватывало только сетования Гефеста.
…Вечером Максим с бестиарием возвратились в дом сенатора Марцелла. Обоих немедленно отвели к хозяину. Марцелл расположился в экусе — парадном обеденном зале. Максим однажды заглядывал в этот зал и был поражен мозаикой, изображавшей Вакха-Диониса. Юный бог виноделия стоял, в одной руке сжимал жезл, оплетенный плющом, другой рукой — поднимая чашу с вином. Мозаика была напоена солнцем и, казалось, освещала весь зал.
Сейчас экус неуклонно погружался во тьму. Вход затеняли виноградные лозы, тяжелые гроздья покоились в густом переплетении листьев. Лучи закатного солнца не проникал в зал. Светильники не были зажжены, в полумраке смутно угадывались очертания огромных скамей.
Сенатор Марцелл поднялся навстречу вошедшим. Максим видел только смутный силуэт, видел, как блеснул в улыбке зубы. Сенатор сказал:
— Благодарю вас обоих, — по голосу трудно было догадаться, что за день довелось пережить Марцеллу. — Не забуду вашей помощи. Но прошу вас никогда и никому не рассказывать…
Сенатор не договорил, но Максим понял. Марцелл страшился за весталку. Какое наказание ждет ее, если выяснится, что клятва была ложной, что весталка намеренно поджидала осужденного?
— Не бойся, — с грубоватой прямотой ответил бестиарий. — Мы будем молчать.
— Обещаю, — подтвердил Максим, чувствуя, что сенатор ждет и его слов.
Марцелл протянул ему таблички для письма.
— Твои.
Максим взял и следом за бестиарием вышел во двор. Раскрыл таблички. Весталка стерла его предупреждение. Ответила одним словом:
«Благодарю».
Максим вздохнул, признаваясь себе, что предпочел бы прочесть иное.
Но тут к нему подошла сестра сенатора. Заговорила спокойно, как человек, тщательно обдумавший свою речь:
— Я обидела тебя напрасным подозрением. Прости. Позволь воздать должное: ты спас моего брата.
— Не я, — перебил Максим.
Сервия вскинула руку.
— Амата Корнелия рассказала…
Максим снова перебил:
— Забудь об этом.
— Не прежде, чем отблагодарю тебя.
Сервия хлопнула в ладоши. Рабыня, дожидавшаяся в отдалении, подошла ближе. В руках она держала изящный деревянный ларец. Сервия произнесла — так мягко, как только была способно:
— Амата Корнелия рассказала, что тебя ограбили. Вдобавок ты потерял своих спутников.
«Что?» Максим удивился, но сразу вспомнил пантомиму, исполненную в час знакомства с весталкой: «Бедный чужеземец остался без друзей и денег».
Сервия добавила:
— В Риме у тебя нет друзей. Прими мою помощь. Эти деньги позволят тебе вернуться на родину.
Она указала на ларец.
На мгновение Максиму стало смешно. «Деньги позволят вернуться! Верит во всемогущество денег, точно мои современники». Он даже взглянул на ларец. Ответил спокойно:
— Весталка ошиблась. У меня есть друзья.
— Возьми, — настаивала Сервия.
Максим продолжал говорить все так же медленно, чуть не по слогам:
— Твой брат дал мне еду и кров. Хочешь, чтобы я задолжал ему еще больше?
— Ты очень горд, — отметила она.
— Удивительно для варвара, — не удержался Максим.
Слегка поклонился. «По-прежнему не доверяет. Предложила деньги, лишь бы я и впрямь уехал».
Следующим утром Максим поднял Гефеста чуть свет, желая позаимствовать несколько изысканных выражений. Вольноотпущенник был крайне раздосадовал тем, как поздно проявилась у его ученика тяга к изящной словесности. «На день бы раньше, пока великий Фабий»… Но былого не воротишь, пришлось расстараться самому. Оттачивая одну фразу за другой, Гефест льстил себя надеждой, что недаром потратил время, внимая великому оратору. Кое-что и перенял. Обогатившись новыми познаниями, Максим поблагодарил сенатора Марцелла за гостеприимство.
К счастью, Гефест не видел, с каким лицом Марцелл выслушал его ученика. Это подорвало бы веру учителя в свои силы. Марцелл выглядел крайне раздосадованным. «Зато Сервия вздохнет с облегчением», — утешался Максим. Не мог отделаться от мысли: она упорно ему не доверяет, мечтает избавиться. Оставаться в доме, где тебя не хотят видеть — не по нему. Сервия ставит его не выше нахлебников-клиентов. «Потому и деньги предложила». Конечно, он помогал спасти Марцелла. Ну и что? Клиент обязан заботиться о патроне. Но держаться на равных с сестрой сенатора — не смеет.
Максим наотрез отказался от всякой помощи, предложенной сенатором, и переселился в каморку на Авентине. Неунывающий Тит Вибий долго чесал в затылке: едоков прибавилось, денег — нет. Бестиарий, правда, исправно приносил корзинки с едой, но то была капля в море. Аппетитом все отличались завидным. Гефест взялся обучать грамоте соседских детей, но много ли могли заплатить их матери? Сущую безделицу. Между тем близился грозный срок: домовладелец готовился взимать квартирную плату.
Максим в душе посмеивался: «В таком-то климате? Не пропадем!» Впрочем, совесть не позволяла оставить благодетеля и хромого вольноотпущенника без крыши над головой. Он отправился на поиски работы.
Прежде всего надумал заняться своим прямым ремеслом. Его мало беспокоило, что актеров в Риме презирают; Максим мог только посочувствовать чванливым римлянам. Он уже предвкушал, как освоит новые приемы игры и ознакомит римлян с системой Станиславского. Максим последовательно обошел театры Марцелла, Помпея и даже Одеон, построенный Домицианом для музыкальных состязаний. Восхитился архитектурой и акустикой, но нигде не обнаружил актеров.
На недоуменные вопросы Тит Вибий пояснил, что актерам запрещено выступать в театрах, хоть и позволено — в частных домах.
— Домициан додумался? — сквозь зубы процедил Максим.
Тит Вибий подтвердил его догадку, не преминув сообщить, что у императора были на то веские основания: императрица согрешила с актером. Актера, разумеется, казнили, а с императрицей цезарь развелся. Правда, спустя полгода женился на ней опять.
— Мудрец! — восхитился Максим, представляя дерзкое лицо императрицы.