«Нужно объяснить центуриону, зачем я виделся с Домицией».
— У Августы есть гороскоп…
Слово «гороскоп» Максим произнес по-русски. Подумав, перевел на латынь как «рисунок звезд».
— Составил жрец… жрец Изиды. Я хотел посмотреть. Сверить с моим. Опасения подтвердились. Планета Марс стоит… — Максим начал входить в образ Ходжи Насреддина.
Затем, спохватившись, что слушает его не глупый эмир, а неглупый центурион, перебил сам себя:
— Неважно. Словом, признаки грозные. Либо всеобщее смятение, хаос, раздоры. Либо — Нерва, за ним — Траян.
Центурион, по-видимому, взроптал на богов, но произнести кощунственные речи вслух не осмелился. Постоял, переминаясь с ноги на ногу. Но, не имея привычки сетовать на судьбу, вскоре смирился.
— Пусть Нерва… Главное потом — Траян.
Запер дверь.
Максим сел на соломенный тюфяк. Чувствовал себя так, словно отыграл изнурительную роль в спектакле и ушел за кулисы. Теперь можно смыть грим, отдохнуть. Максим закрыл глаза, прислонился спиной к стене.
Знал: с этой сцены не уйти. Нет кулис, в которых можно было бы укрыться; посмотреть, как твою роль исполняет другой актер; припомнить свою игру, подумать об удачах и просчетах: в следующем спектакле исправить ошибки…
Здесь надо сразу взять верный тон. Случая исправить ошибку не будет.
Максим отчетливо представлял, что происходит наверху. Императрица вновь призывает Энтелла. Предлагает хитрость: спрятать оружие в повязке. Энтелл передает ее слова Парфению. Вдвоем они выбирают кинжал. Должен быть узким, остро отточенным, с длинным лезвием и маленькой рукояткой. Иной повязкой не скроешь. Тем временем подходит декурион Сатур, начальник спальников. Вместе они разыгрывают нападение. «Ты встанешь у этих дверей, а ты — у тех» Сцепившись, падают на пол. Энтелл, изображая Домициана, сопротивляется изо всех сил. Катаются по полу, подминая друг друга…
Максим вскочил, принялся ходить из угла в угол. Лишний раз утверждался в давнем подозрении: фильмы, где герои гибнут один за другим и кровь льется рекой, снимают люди, в глаза не видевшие смерти и мучений.
…Наверное, близок рассвет. На рассвете императрица позовет к себе Петрония Секунда. «Кто это? Какую должность занимает в гвардии? Почему ненавидит Домициана?»
Максим представлял Секунда как полную противоположность Касперию Элиану. В годах, важный, надушенный, с тяжелой золотой цепью на шее. Может, его обошли должностью, с тех пор и затаил злобу?.. А может, совсем наоборот: юн и горяч, жаждет избавить Рим от Домициана.
Августа приглашает его сесть, смотрит в глаза, говорит:
«Беспокойство о судьбе мужа меня не покидает. Прошу, поставь нынче у императорских покоев особенно преданных часовых».
Секунд слушает императрицу, понимающе усмехается.
…За дверьми послышался шум шагов, звонко ударилась рукоять меча о щит. Максим остановился, невольно напрягшись. «За мной?! Уже?!» Люди за дверью обменялись несколькими словами, потом шаги удалились. «Смена часовых».
Максим снова сел. «Септимий отправится отдыхать в караульное помещение. А вот как удержать вдали от императора Элиана?»
Актер очень не хотел второго убийства. Вдобавок было в этом белобрысом жилистом человеке нечто подкупающее. Актерский талант. Максим помнил, как великолепно Элиан сыграл сцену боя гладиатора-прорицателя со львом!
«Августа умна, — твердил себе Максим, — бессмысленной жестокости не проявит, как и глупости. Зачем вдвойне озлоблять гвардию?»
Максим чувствовал, как бегут минуты. Воображал: Энтелл с Парфением ссорятся. Солнце взошло, а подходящее оружие все не найдено. Рабыня входит в комнату Клодиана. «Помощник Септимия. Почему примкнул к заговору? Чем недоволен?» Клодиан в доспехах, опоясан мечом. Выслушав жалобы Парфения, вытаскивает из ножен кинжал. Как раз такой, какой нужен: Узкий, острый, с маленькой аккуратной рукоятью. Клодиан показывает, как наносить удар. Движения его стремительны, не уследишь.
Максим не мог оставаться на месте. В сотый раз пересек подвал. Десять шагов в одну сторону, поворот, десять в другую.
«Что это? Шум?! Нет. Наверху все тихо».
Император еще только просыпался. Он в хорошем настроении, шутит со слугами. Треплет по щеке рабыню, уложившую складки его тоги.
Огорченно разглядывает в серебряном зеркале явно наметившуюся плешь. Требует, чтобы редкие волосы парикмахер зачесал иначе. По лицу парикмахера катятся крупные капли пота.
Император завтракает плотно, но в меру. Довольствуется самыми простыми кушаньями, подражая в воздержанности скорее римским труженикам, чем праздным богачам. «Если верить Светонию, Домициан и на пирах сохранял умеренность, никогда не опускаясь (и не допуская других) до пьянства и обжорства».
Отправляется в курию. С брезгливым видом слушает сенаторов. Вечно одно и то же. Судьи продажны, наместники провинций алчны, и все озабочены только собственной наживой. Пятнадцать лет он у власти, пытался действовать добром и лаской, но римляне вынудили его взяться за топор. А теперь жаждут его смерти. Все жаждут: и строптивые сенаторы, и придворные льстецы… И даже супруга, Домиция. Даже она!
Где благодарность? Он возвысил ее до себя, простил связь с ничтожным актером. Не отправил в ссылку, не казнил. Вновь возвел на священное ложе. И что? Она, как и все, ждет его падения! Вспомнить только, как внимала прорицателю, предсказавшему скорую кончину императора! Глаз не сводила!
Домициан сдвигает брови. Сенатор, произносящий речь, бледнеет и умолкает. Император кивком велит ему продолжать. Сенатор бормочет, запинаясь на каждом слове.
Боятся? Правильно боятся. Он еще силен. Докажет это всем. И Августе. Домиция воображает, что вечно будет одерживать верх, что император, как в юности, будет стоять на коленях, вымаливая поцелуй? Довольно. Имя «Домиция» возглавит список приговоренных. Игра сыграна, моя Августа. Развязка близка.
…Свет в подвал не проникал, факел, воткнутый в железное кольцо на стене, догорел. Усталость и голод подсказывали, что день близится к середине, но Максим внезапно перестал доверять своему чувству времени.
Ему казалось — он торопит события, желая, чтобы все кончилось скорее. А может, наоборот, не чувствует бега времени, невольно старается отдалить развязку.
Что происходит в доме Марцелла? Максима внезапно охватил страх. Куда отправился Касперий Элиан из дворца? Не получил ли еще одного приказа? Возможно, Домициан в последние часы перед смертью успел обречь смерти других? Марцелла, весталку, Сервию?!
«Нет, — повторял Максим, прислонившись к ледяной стене. — Тит Вибий наверняка предупредил Марцелла, что меня схватили. Марцелл должен понять, чем это грозит. Без сомнения, он успел скрыться вместе с весталкой. Конечно, и сестру не оставил на расправу. Сервия… Как приняла известие?»
Дверь подвала распахнулась. Максим загородился рукой от света — вошедший держал факел. «Почему я не слышал шагов?» Максим ощутил внезапную сосущую пустоту в сердце и в мыслях. Губы разом пересохли. Он смотрел, не узнавая, на освещенное бликами пламени лицо Квинта Септимия.
— Все кончено, — глухо сказал центурион. — Тебя требует Августа.
Максим плечами оттолкнулся от стены. Пересек подвал. Септимий посторонился, пропуская его в двери. Они поднялись по лестнице. И едва не были сбиты с ног. Толпы перепуганной прислуги метались по коридорам и галереям дворца. Сотни, тысячи людей покинули свои закутки и разбегались во все стороны. Пролетели, шурша одеждами, легкие танцовщицы. За ними последовали музыканты, прижимавшие к груди инструменты. Откуда-то, отряхивая с ладоней чешую, выскочили и промчались мимо двое поваров.
Рабы искали укрытия. А вот приближенных императора видно не было. «Покинули дворец? Заперлись в своих покоях?» Максим понимал: после падения Домициана смерть ожидала многих из тех, кто истово служил ему.
Возле покоев императрицы стоял удвоенный караул. Центурион обратился к старшему:
— Клодиан. Августа Домиция ждет этого человека.
Максим быстро повернулся. Помощник центуриона не был ни молод, ни стар, ни горяч, ни сдержан. Средних лет, с невыразительными чертами — отвернешься, не вспомнишь. Без всякого выражения взглянул на Максима, Клодиан повел его за собой.
Уже входя в открывшиеся двери, Максим оглянулся. По коридору шли Парфений и Сатур. Оба с мокрыми волосами, в чистых одеждах, точно из терм. «Смывали кровь?»
Максим ступил в покои Домиции. И сразу получил ответ на вопрос, где скрылись приближенные Домициана. Все собрались в покоях Августы, ища защиты.
Домиция была тщательно одета. Волосы завиты кольцами и уложены надо лбом. Лицо подрумянено, глаза подведены. Никто бы не заподозрил, что она провела бессонную ночь, готовясь убить супруга.
Августа посмотрела на Максима, точно видела впервые.
— Прорицатель, — звучно сказала она. — Знаю, сей черный день был тобою предсказан. Увы, божественный император не внял предостережению. Теперь весь Рим погрузится в скорбь…
При этих словах собравшиеся дружно закрыли головы краями плащей. Домиция продолжала:
— Было бы жестоко осуждать за предвидение. Ты служил глашатаем судьбы, но не мог ее изменить. Отныне ты свободен, ступай.
Максим молча поклонился. Знал: с этой минуты должен видеть в Домиции скорбящую вдову. И только.
Повинуясь жесту императрицы, актер вышел прочь. Из всей римской истории он помнил лишь пять дат. Восстание Спартака, убийство Юлия Цезаря, поражение Антония и Клеопатры в битве при мысе Акций, пожар в Риме при Нероне, гибель Домициана Флавия — 18 сентября 96 года.
Теперь, зная точную дату, Максим мог вести свой календарь, сопоставляя его с идами, нонами и календами римлян[32].
Септимий все еще ждал его.
— Как все случилось? — спросил Максим.
— Как ты и предсказывал, — Септимий сделал движение, будто нанося удар кинжалом. — Старая кормилица Домициана нашла цезаря… Подняла крик. Мы побежали. Было уже поздно. Хотели наказать убийц.