— Приехали сюда… и стали ждать, — Сервия поднесла руку к горлу.
Максим схватил ее ладонь, крепко сжал. Прошло не меньше минуты, прежде чем Сервия вновь заговорила:
— Максим, прошу тебя… — Она умолкла.
Максим стиснул зубы — отлично понял просьбу, но исполнить не мог. Он и сам мечтал забрать Сервию в Рим, однако прекрасно знал, что не сделает этого.
Тогда вмешалась Корнелия.
— Почему мы не можем вернуться теперь, когда в Риме новый император?
Максим смотрел в сторону.
— Лучше вам остаться здесь.
— Почему? — настаивала Корнелия. — Вряд ли Нерва окажется страшнее Домициана.
— Выждем, пока он проявит себя.
И, видя, что женщины готовятся умолять, Максим сам взмолился:
— Пожалуйста, потерпите. Знаю, труднее всего — ждать в бездействии. Но прошу вас обеих — ради моего спокойствия и Марцелла. Помогите нам немного: избавьте от тревоги за вас. Страсти улягутся; Марцелл сам позовет вас в город. Думаю, мечтает о вашем приезде не меньше, чем я.
Сервия с Игнемой долго смотрели — сначала на него, потом друг на друга. Наконец опустили глаза, сдаваясь.
— Хорошо. Сделаем, как велите вы с Марцеллом.
У Максима вырвался облегченный вздох.
— Надеюсь, писать вам не запретите? — шутливо осведомилась Корнелия.
— Будем просить об этом, — улыбнулся Максим.
Занавеси на дверях раздвинулись, в триклиний заглянула Лавия. Несомненно, как и все в доме, знала: получены добрые вести. Максим отметил: черноглазая смуглянка не утратила ни свежего румянца, ни жизнерадостной улыбки. «Порадую бестиария».
— Что передать друзьям в Риме? — спросил Максим.
Лавия засмеялась, пряча глаза. Ответила:
— Что их помнят и ждут.
…Легкая занавесь скрыла водяные часы, но не могла скрыть приближения ночи. Сначала зазолотились облака над морем, потом порозовело небо, легли длинные фиолетовые тени. Дневной свет начал меркнуть, надвинулся мрак, и Сервия приказала зажечь светильники. Испуганно посмотрела на Максима: «Еще не сейчас. Не теперь», — заклинал ее взгляд.
Максим не мог задержать время, а потому задержался сам.
…До расставания оставались уже не часы, а минуты. Истекли и они. Максим простился: с Лавией — приветливо, с Игнемой — ласково, с Сервией — нежно. Он увозил послание Игнемы к Марцеллу, а с Сервией договорился обменяться письмами через три дня.
Домой Максим возвращался с удобствами: Сервия предоставила экипаж. Максим с удовольствием вытянулся на мягких подушках. Возница попался неразговорчивый. На вопросы либо кивал, либо мотал головой. Время от времени принимался насвистывать. Максим подхватил незатейливый мотив, потом затянул свой. Возница поддержал. Подъезжая к городским воротам, они бодро насвистывали арию Тореадора.
— Живее, живее, — понукал бестиарий.
Максим спросонья никак не мог попасть ногой в башмак. Наконец затянул ремешки.
— Бежим! — скомандовал бестиарий.
— Что случилось?
— Потом узнаешь.
Они вприпрыжку спустились по лестнице.
Накануне, возвратись от Сервии, актер не застал дома ни сенатора, ни бестиария. Поднялся в свою каморку и заснул мертвым сном. Пробуждение было внезапным. За плечо его тряс бестиарий, приговаривая:
— Живее! Тебя требует Марцелл.
— Он вернулся?
— Ждет на Палатине.
— Лавия… — Максим желал отчитаться о поручении.
Бестиарий отмахнулся: до Лавии ли теперь — расскажешь по дороге.
Максим оделся, и они побежали. На бегу актер повествовал о путешествии на виллу. Был очень краток: галоп не располагал к пространной беседе:
— Лавия… тебе… привет.
— Сервия? — полюбопытствовал бестиарий.
— За меня… замуж.
Было раннее утро. Мрак редел, уже можно было различить контуры домов и силуэты людей. Все больше народу выплескивалось из переулков на широкие улицы. На работу поспешали кожевники, стеклодувы, плотники, каменщики, пекари, водоносы. Максим знал эту предрассветную суету: самому пришлось побегать, когда искал работу.
Но сегодня ему казалось, что все двигаются быстрее, чем обычно. «Ясно, беднота спешит. В аристократических кварталах будет иначе».
Максим с бестиарием взлетели наверх по лестнице, ведшей на Палатин. Первыми, кого увидел Максим, были мчавшиеся галопом рабы-носильщики, волочившие на плечах паланкин какого-то сенатора. Сам сенатор, вместо того чтобы величаво возлежать на подушках, раздвинул занавески и подгонял рабов нетерпеливыми окриками.
Актер едва успел увернуться. Прямо на него неслись двое жрецов, подобрав полы длинных белых одеяний. Отпрыгнув в сторону, Максим оказался на пути вельмож, одетых в одни туники. Вельможи передвигались крупной рысью, рабы на ходу пытались намотать на них тоги.
Максим снова отскочил, уступая дорогу, и столкнулся с сенатором Марцеллом. Сенатор, как уже без удивления отметил Максим, тяжело дышал и промакивал лоб краем плаща.
— Игнема… — начал Максим, полагая, что сенатор жаждет услышать о любимой женщине.
— Скорее. Император ждет, — перебил Марцелл.
И они побежали.
Максим понял: все, что он вознамерится сегодня сказать, придется говорить на бегу.
— Игнема жаждет… тебя видеть.
— Сам тоскую, — отвечал Марцелл, судорожно глотая воздух. — Некогда… Тут такое… Императорские доносчики… Двоих растерзали… Третьего едва отняли… Казна пуста…
Они обогнули храм Юпитера и оказались перед фасадом Палатинского дворца. Здесь царила небывалая суета. По торопливости, проявляемой придворными, можно было судить об их положении при новом цезаре. Самые почтенные, самые заслуженные сенаторы лишь мелко семенили, изображая бег. Молодежь летала вихрем. Слуги и вовсе носились как угорелые.
С Палатина суета расползалась по всему городу.
Нерва в спешке пришел к власти — избрав его, сенаторы лишь на секунды опередили преторианцев. Вероятно, император намеревался сохранить взятый темп.
Максим сообразил: Домициан был в расцвете сил, Нерва — стар. Домициан мог не спеша расходовать дни. Нерва — нет: слишком мало их оставалось; император хотел свершить все задуманное.
Судя по всеобщей спешке, планы у нового императора были грандиозные. «Вот тебе и паралитик!»
…Император Нерва не пожелал занять великолепные апартаменты своего предшественника. Максим его прекрасно понимал: пусть кровь с мраморных полов уже смыта, но жить в комнатах, где только что зарезали человека?..
Нерва презрел пышный дворец Домициана и поселился в гораздо более скромном доме Октавиана Августа. Это был двухэтажный особняк, украшенный изящно, но без вычурности, с небольшими, почти тесными комнатами. И внутренний двор, и комнаты, предшествовавшие императорским покоям, были забиты народом. Гул стоял, как на Бычьем Форуме в базарный день. Между сенаторами и всадниками, дожидавшимися приема, сновали императорские слуги. Одного за другим провожали к императору. Максим отметил, что у дверей не было часовых.
Максим с Марцеллом остановились, дожидаясь своей очереди.
— Хочу выпросить для тебя гражданство, — заявил сенатор.
Максим тотчас вскинулся.
— Не нужно.
— Почему? — опешил Марцелл.
— За какие заслуги?
Взгляды их встретились. По лицу сенатора отчетливо читалось: «За убийство Домициана».
Максим криво улыбнулся: «Такими заслугами не хвастают».
Марцелл согласно опустил глаза.
— Но я обещал. — Уверенно спросил: — Ты ведь хочешь получить гражданство?
— Хочу заслужить.
Максим ответил просто, без патетики, как отвечает Чацкий в исполнении Виталия Соломина:
«Служить бы рад!
Прислуживаться тошно».
И сразу понял, что ответ пришелся по сердцу Марцеллу.
В эту минуту их позвали к императору. Следом за слугой они вошли в широко распахнутые двери.
Император полулежал на кушетке, просматривая какой-то папирус. Возле императора суетился раб: ловко подсунул подушку под локоть цезаря, обмакнул в чернила тростниковое перо, принял подписанный свиток, свернул и приложил печать.
Избавившись от свитка, Нерва приветствовал сенатора. Пусть Марцелл извинит, что Нерва не встает ему навстречу. Посетителей много, а силы уже не те. Коротким жестом предложил Марцеллу сесть. Сенатор безмолвно повиновался, Максим встал за его спиной. С любопытством посмотрел на императора.
Вероятно, в молодости Нерва был очень красив. Даже сейчас, несмотря на следы долгой, изнурительной болезни, его лицо привлекало. Нос с горбинкой, открытой лоб, высокие скулы, красивого рисунка губы. Правда, щеки впали, а кожа приобрела пергаментный оттенок.
— Сотни слуг, — гневно сказал император, словно продолжая прерванный разговор. — Одни пишут, другие запечатывают, третьи относят… И полагают, что изнурены работой. Всех бездельников вон. Нужен один — толковый, расторопный…
— И преданный, — добавил Марцелл. — Я привел такого.
Обернувшись, указал на Максима. Нерва впился в него взглядом. Актер молча поклонился. Марцелл продолжал его расхваливать.
— Заслуживает полного доверия. Способен думать и действовать. Может угадать опасность, вмешаться, предотвратить беду. Одобрить и поддержать разумное начинание. Ты уже слышал о нем. Это прорицатель.
— Прорицатель?!
Нерва уставился на актера. Смотрел, откинув голову, как смотрят дальнозоркие люди. Смотрел со страстным любопытством.
— Это ты предсказал гибель Домициану?
Максим кивнул.
— Как же прочел его судьбу?
— Без труда.
«Что посеешь — то пожнешь». Максим от волнения никак не мог перевести простую пословицу. Глагол «сеять» помнил, а вот глагол «жать»… Сказал:
— Растет посеянное.
Нерва понял. Обернулся к Марцеллу:
— Благодарю. И больше не удерживаю.
В тоне императора звучало явное: «Можешь идти работать». Марцелл беспрекословно повиновался. Максим остался с императором. Нерва быстро обратился к нему:
— Говорят, ты угадал мое возвышение?
— Да.
— Вот как. Удивительно, — бледные губы Нервы сложились в насмешливую улыбку. — Конечно, я занимал почетные и ответственные должности. Дважды был удостоен консульского звания. Но даже в самых дерзких мечтах не воображал себя повелителем мира.