Максим несказанно поразился. Он-то наивно полагал, что идея «переселения душ» зародилась на Востоке и в древности на Западе не проповедовалась.
«Извини, я отвлеклась. Заслушавшись Аполлония, я не сразу обратила внимание на сетования Луциллы. (Муж ее владеет обширными поместьями на юге Кампании, лучшими оливковыми рощами во всей Италии, что дает Луцилле несомненное право глядеть на всех сверху вниз.) Видишь, я ничему не научилась у философа, если готова осуждать людей!
Так вот, последний указ императора поставил несчастную Луциллу на грань разорения. Она вынуждена была без всякого выкупа освободить четверых рабов, оказавшихся детьми свободных граждан! Представляешь?! Двадцать лет поила, кормила. И кто теперь возместит затраты? (О том, что бедняги еще детьми работали наравне со взрослыми — а как работают у Луциллы, я знаю — она, конечно, не вспомнила.) Я тихо радовалась — и освобождению бедолаг, и досаде Луциллы, как вдруг услышала:
„Конечно, указ принят по подсказке того, безродного. Сам ничего не имеет, и других норовит разорить“.
Боюсь, я не слишком любезна: сразу предположила, что „безродный“ — ты. Подтверди, позволь гордиться тобой.
Возможно, по скромности, ты захочешь отрицать? Напрасно. Твое имя было названо. Увы, не с похвалой.
Впрочем, брань одних равна восхищению других. А все, бранящие императора, заодно поминают и тебя. Представить не могла, сколько нареканий вызывает кроткое правление Нервы. Ему, оказывается, не могут простить скромности и воздержанности.
Еще бы! При таком правителе и подданным приходится себя ограничивать. В самом деле, во времена Домициана муж Луциллы мог купить столешницу из цитрусового дерева, поставить в атрии колонну из оникса и подарить жене одежду, расшитую жемчугом и янтарем. И главное, похвастаться этим перед соседями. (Богатство должно вызывать зависть, иначе — зачем оно?)
А теперь? Как осмелиться лишний раз щегольнуть богатством? Ведь создана целая комиссия по надзору за общественными тратами.
Этого не прощают ни Нерве, ни тебе».
Максим снова оторвался от письма. Несмотря на шутливый тон Сервии, ощутил ее беспокойство. Дочитал последние строчки.
«Слышала, актерам вновь дано позволение выступать в театрах. Удалось ли тебе увидеть „Антигону“ и „Прометея“?
Бесполезно писать, как я скучаю. Подозреваю, что тебе, в лихорадке дел, скучать не приходится. Радуюсь этому и горюю. Жду тебя. Каждый день и каждый час».
Максим сидел, подперев руками голову. После полученного письма желание увидеть Сервию становилось все нестерпимее. Но сейчас горячке нетерпения со пустовал холодок тревоги. Если даже в Кампании поднимается глухой ропот… Растет возмущение императором…
Максим выпрямился. На пороге стоял Гефест, придерживая за плечо Энтелла.
Стряхнув руку Гефеста, секретарь Домиции проскользнул в комнату. Вольноотпущенник, чуть помедлив, повернул назад. Глаза его были полузакрыты. Максиму показалось, что Гефест толком и не проснулся.
Актер удивился. Энтелл мог явиться только по воле Домиции. Максим недоумевал, зачем понадобился Августе? До сих пор она ни разу не вспомнила о его существовании. Они не встречались даже случайно: Максим неотлучно находился при императоре, а Домиция не бывала на Палантине. Бывшая императрица поселилась в Каринах, самом богатом и аристократическом квартале города.
Несколько мгновений оба секретаря испытующе рассматривали друг друга. Затем, повинуясь приглашению, Энтелл сел. Максим обошел стол, тоже намериваясь сесть, но так и остался на ногах, услышав:
— Августа Домиция послала меня проститься.
Максим оперся обеими руками о столешницу и молча уставился на Энтелла.
— Нынче вечером она отправляется в свое поместье, — самым естественным тоном продолжал секретарь Августы.
— Нынче вечером? — с ударением переспросил Максим.
Повернулся к окну. Тьма во дворе стояла кромешная — наступила уже середина ночи.
— Ночью путешествовать приятнее, — любезно пояснил Энтелл. — Меньше суеты на дорогах.
Максим вообразил величественный кортеж Домиции. Изящные экипажи, слуги с факелами, всадники конвоя. Августа выезжает из города. Движется достойно, чинно… Только чересчур поспешно. Пусть Энтелл не уверяет, что ночью путешествовать приятнее.
Это внезапный отъезд похож на бегство.
Августа бежит! От какой опасности? Что может пугать неустрашимую Домицию?
Максим лихорадочно искал объяснение. Неужели он прозевал мятеж? Неужели недовольство императором успело перерасти в смуту? Или взбунтовались легионы на границах?
Максим чувствовал, что далек от разгадки. Восстание грозит бедой императору, но не Домиции. Почему же Августа бежит из города?
Энтелл, не сводя с Максима упорного взгляда, промолвил:
— Августа Домиция приглашает тебя, прорицатель, в свое поместье.
Максим ответил не сразу. Означало ли приглашение Августы, что неведомая опасность угрожает и ему?
— Поместье расположено у подножия Альбанской горы, близ древнего города Альба-Лонга. Ранее оно принадлежало Домициану — теперь Домиции, — пояснил Энтелл.
— Поблагодари Августу… — ответил Максим.
Выжидающе умолк. Захочет ли Энтелл высказаться откровеннее?
После секундной заминки секретарь императрицы сказал:
— Уверен ли ты, что найдешь дорогу? Не лучше ли тебе уехать прямо сегодня, с друзьями Августы?
Максим еле слышно присвистнул. Это уже не просто предостережение. Это попытка его спасти!
— Я не могу покинуть Рим, не испросив позволения императора.
— Надеюсь, ты понимаешь, что значит приглашение Августы, — Энтелл выдержал внушительную паузу. — Госпожа тебя ценит…
«И хочет уберечь от беды», — мысленно договорил за Энтелла Максим.
Секретарь Домиции ждал, пока прорицатель соберется с мыслями.
— Поблагодари Августу, — ответил Максим. — Буду счастлив увидеть ее… чуть позже.
Энтелл поднялся.
— Не медли. Иные дела лучше не откладывать. Боги прерывают человеческую жизнь внезапно…
— Да, — сказал Максим. — Понимаю.
— Надеюсь, что понимаешь, — подчеркнул Энтелл.
Они помолчали.
— Прощай, — сказал Энтелл, — жаль, что не едешь с нами.
«Можешь не успеть», — расшифровал Максим.
Уже в дверях Энтелл обернулся, добавил:
— Да, ты знаешь… Петроний Секунд схвачен.
Уставший Максим не сразу сообразил, о ком идет речь.
— Петрон…
И замолчал. Вспомнил: Петроний Секунд участвовал в заговоре против Домициана! Именно он поставил к дверям императорской опочивальни «надежных» часовых — ни одного крика не услышали.
— Петроний Секунд схвачен? По чьему приказу?
— Касперия Элиана, разумеется.
Вот оно что! Элиан решил-таки свести счеты с убийцами. Вот почему Домиция торопится уехать. Петронию Секунду прекрасно известно об ее участии в заговоре. Если дознается Элиан… «Отважится ли обвинить Августу? — усомнился Максим. — Может, и отважится, чувствуя поддержку девяти тысяч солдат».
— Теперь сам решай, что делать, — сказал Энтелл. — Прощай.
Спустя мгновение занавеси сомкнулись за его спиной. Максим возвратился к столу. Сел, опустил подбородок на переплетенные пальцы.
Что заставило Элиана взбунтоваться именно теперь? Иссякло терпение? Нет, такой как Элиан зря голову под топор не положит. Просто начальник гвардии понял: настал его час. Осмелевшие сенаторы уже не слишком горячо поддерживают Нерву. Преторианцы клянут императора.
Даже если Элиан не сознавал всего этого отчетливо, должен был чутьем военачальника ощутить: пора. Вперед, в атаку!
Максим потер лоб. Августа решила бежать ночью, значит, утром можно ждать расправы. Следует немедленно предупредить остальных.
Он поднялся. Не знал, известил ли кого-нибудь Энтелл, но решил, что лишнее предостережение напрасным не будет.
Кто еще участвовал в заговоре? Клодиан, помощник центуриона Септимия. Отправит к нему гонца? Бессмысленно. Клодиан прежде других должен был узнать об аресте Петрония Секунда. Сообразить, чем это грозит ему самому. Если не сумел вырваться из лагеря, уже ничем не поможешь. Стоит Петронию Секунду назвать Клодиана, солдаты расправятся с ним прямо в лагере.
Максим хватил кулаком о стол так, что заныли костяшки пальцев. Хуже нет — сознавать собственную беспомощность.
Ладно, если он не может спасти Клодиана, должен подумать об остальных. О Парфении и Сатуре. Всему Палатину известно, кто именно зарезал императора. Обоих необходимо предупредить. Срочно.
Максим бережно отложил в сторону письмо Сервии — ответить придется позже. Если придется… Актер впервые подумал об опасности, грозившей ему самому. Не знал, известно ли об его участии в заговоре кому-нибудь, кроме Домиции и Энтелла. Предположим, известно. Тогда ему не поздоровится. Достаточно Элиану понять, что нет (и не было!) никакого прорицателя, но был заговорщик…
Он перешел в другую комнату, намереваясь разбудить Гефеста. И остановился. Вольноотпущенник поджидал у самых дверей. В глазах его не было ни тени сна.
— Ступай сейчас же к Парфению и Сатуру, — скомандовал Максим. — Предупреди: должны немедленно бежать.
Гефест сел и скрестил руки на груди.
— В чем дело? — удивился Максим.
— Не желаю спасать убийц, ответствовал вольноотпущенник Домициана.
Максим сел. Напрочь забыл, что Гефест, как и Элиан, был предан владыке! Актер растерянно потер подбородок. Отправиться самому? Нельзя. Всеобщее внимание привлечет. Императорский секретарь — личность заметная.
Гефест сидел, напряженно выпрямившись, вздернул острый подбородок. Весь вид его выражал непреклонную решимость. Уходило время.
Максим скрипнул зубами. Необходимо было уговорить упрямца. Немедленно.
— Слушай. Преторианцы явятся к императору. Потребуют выдать убийц.
— И правильно! — распетушился Гефест.
— Правильно? Если у императора можно чего-то потребовать силой, разве это император?