Итак, Наташа прибежала в цветочную, прячется и ждет Бориса: точка эмоционального подъема. Борис не идет, качели вниз. Борис все же приходит, качели вверх, но, полюбовавшись на себя в зеркало, выходит. Это неудача Наташи, качели вниз, но Наташа не признает неудачу, полагая, что Борис продолжит ее искать. Тут появляется обиженная Соня, вслед за ней Николай, интенсивное противостояние, Николай вынужден четырежды (!) примирительно обратиться к Соне, прежде чем случается поцелуй.
Поцелуй возбуждает Наташу, она — важный контраст с Соней — и не думает важничать, сама бежит за Борисом, приводит его. Она хочет поцелуя, но нужна пауза, она предлагает Борису поцеловать куклу. Кукла не поцелована, но Наташа целует Бориса, после чего следует еще род качелей. Наташа взыскует слов любви, Борис говорит, что любит ее, Наташа требует повышения градуса, спрашивает, влюблен ли он (любить-то можно и сестру, и кошку). Борис подтверждает, но все это для него слишком, он просит не повторять поцелуев четыре года, после чего будет просить Наташиной руки: эмоция вниз и компенсация в одной реплике.
Зеркало, в которое смотрится Борис, — это первое зеркало в «Войне и мире»; приятно его появление в главе, которая сама устроена как зеркало. Поцелуй Наташи — отражение поцелуя Сони, и несостоявшийся поцелуй Бориса с куклой — отражение пародийное.
В советском фильме в фабулу убедительно домыслена связка: Борис там уходит, услышав шаги. У Толстого этого впрямую нет, можно даже подумать, что в книге Борис уходит, удовлетворенный общением с зеркалом, просто во славу возвратно-поступательной схемы. В московском спектакле получилось странно: сцена устроена максимально близко к книге, но так как в предыдущей сцене нет Жюли (она вообще вырезана из инсценировки), то получается, что Соня убежала, приревновав Николая не к потенциальной богатой невесте, а к желанию уйти на войну, и вдвойне странны его оправдания, фраза «Можно ли так мучать меня и себя из-за фантазии?» теряет смысл, это про Жюли можно сказать «фантазия», но про войну-то так не скажешь. У англичан нет куклы, Наташа предлагает Борису поцеловаться, прямо указывая на пример Cони и Николая, то есть принцип зеркала тут соблюден, но иначе.
В редакции «Русского вестника» глава была больше, друзья принуждали Бориса обвенчаться с куклой, Николай обсуждал с ним свои отношения с Соней, разговор вокруг поцелуя тоже был длиннее; хорошо, что автор все это выстриг и поставил перед нами совершенную лаконичную конструкцию.
Отвоеванная чернильница и скачки статуса. 1–1-XI
В конце 1–1-X мать обратила внимание на Веру как на препятствие, в начале 1–1-ХI она это препятствие устраняет. Гостей велено больше не пускать, пусть приезжают к обеду, графиня хочет поговорить спокойно с другом всей жизни княгиней Друбецкой, но в гостиной пока трое… Графиня отсылает Веру с утрированной грубостью, даже не верится, что мать так говорит — «Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя?», — на что Вера, впрочем, не обижается.
«Проходя мимо диванной» сквозь анфиладу, Вера видит, что «в ней у двух окошек симметрично сидели две пары». Рассредоточившись у окон, отделившись друг от друга, пары как бы вышли из общего пространства, но сейчас Вера их туда вернет.
Веру турнули, ее качели пошли вниз, теперь им пора вверх: Вера нападает на «молодежь». Атакует трижды подряд. Сначала Николая, без спросу взявшего ее чернильницу: он переписывает Соне лично сочиненные стихи. Это справедливый упрек. Николай обещает скоро закончить, но Вера забирает из его рук чернильницу. Упрекает всех четверых за то, что будто бы они неприлично вбежали в гостиную. Автор подчеркивает, что это тоже справедливое обвинение, тут уже не все читатели с ним согласны. «Молодежь» переглядывается, молчит, психологически объединяется. Третья атака:
— И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, — всё одни глупости!
Ответ на первую атаку — признание справедливости, на вторую — молчание, на третью — отпор. Наташа возражает, сначала «тихеньким» голосом, что Вере не должно быть до этого дела. Вера настаивает в своей претензии, Наташа начинает горячиться, качели-качели, накат-откат, Вере возражает уже и Борис, но, по мнению Наташи, слишком дипломатично, она раскачивает качели, говорит Вере, что ее главное удовольствие — делать неприятности другим, и в результате четверо молодых убегают, дружно дразня Веру «мадам Жанлис». Вера, довольная, что вытеснила противника, смотрит в зеркало, это второе зеркало в книге; сцены срифмованы, о Борисе выше было «рассматривая свое красивое лицо», а здесь — «глядя на свое красивое лицо». Поправила шарф, прическу, видимо, одной рукой, поскольку во второй она должна держать отвоеванную чернильницу.
Мы возвращаемся в гостиную, сцена с графиней в 1–1-XI — рамка для сцены с Верой, как сцена с Наташей в 1–1-X была рамкой для сцены с Соней; и кстати, что в обеих главах есть зеркала. Между подругами графиней Ростовой и княгиней Друбецкой нет видимой стычки, но сразу предъявлен обратный ход других качелей: читателю показывали бар, живущих на широкую ногу, и вот Ростова признается, что состояние их скоро иссякнет. Она даже обнаруживает зависть к вовсе бедной Друбецкой, которая скачет в повозке одна в Москву, в Петербург, ко всем министрам и умеет обойтись с любой знатью, поскольку — Ростова этого не говорит, но мы понимаем — она и сама знать. Друбецкая сначала соглашается, что завидовать есть чему, рассказывает о своей наступательной тактике в общении с сильными мира сего: едет, если надо, второй, третий, четвертый раз. Объясняет, как пропихнула Бориса в гвардию, повторяя с более лестной для себя точки зрения знакомую нам сцену разговора с князем Василием. Но сообразив, надо полагать, что излишне возвышаться в ее положении не стоит, резко гнет рычаг вниз, начинает жаловаться на нищету, на невозможность обмундировать Бориса (в кармане 25 рублей, а надо сразу 500) и говорит, что едет сейчас к больному князю Безухову, который крестил Бориса и, может быть, как-то поможет. Хотя «эти богачи и вельможи такие эгоисты».
Это тонкий ход: формально упрек адресован Безухову, но это и атака на графиню Ростову, позиция которой как бы встряхнута и обновлена: ведь она хоть и разоряющаяся, но богачка. И в последней строке главы граф Ростов напоминает об этом, сообщая, что обед нынче будет — какого не бывало и у графа Орлова. Статус Ростовых, приниженный в начале беседы графиней, намеками Друбецкой поднят на высокий уровень, а стараниями графа и резко возвышен.
Когда в разговор попадает князь Василий Курагин, Ростова-старшая с улыбкой вспоминает: «Il me faisait la cour» — он мне делал куры, заигрывал со мной. Разумеется, это может ничего особенного не значить… был в прошлом некий вежливый светский флирт. Эта реплика, однако, возвращает нас в 1–1-VII, где графиня отмечала, что не видывала мужчины красивее старого Безухова. В момент произнесения та реплика значила еще меньше, чем ничего, прозвучала при муже (сертификат невинности реплики), да и была посвящена старику… никак не усмотреть в ней эротической составляющей. Однако теперь, когда мелькнули куры, не выстраивается ли — оглядывается внимательный читатель — цепочка «Ростова-старшая и мужчины»… или показалось.
Статуи в нишах и семейный механизм Друбецких. 1–1-XII
Мы прочли уже почти пятую часть первого тома, но практически не были на улице. Формально — были. В 1–1-V гости садились в карету у крыльца дома Шерер, но мы ничего не видели, только слушали разговоры. Вторая попытка — в 1–1-VI — могла быть успешнее: Пьер ехал по пустым ночным улицам, было видно далеко… Что видно, неизвестно, но она появилась, по крайней мере, чреватая заполненностью пустота. В 1–1-VII гости съезжаются — третья попытка — к Ростовым, и упомянут их «всем известный» дом, подчеркнуто, что он «большой»: с натяжкой можно уже считать за вид. Пейзаж медленно, но нарастает. И вот в начале 1–1-XII новый подход: появляется «устланная соломой улица». В «Русском вестнике» в том же предложении раскидывался еще «широкий усыпанный красным песком двор известного, с колоннами, дома графа», это было бы слишком щедро, потому вычеркнуто, но и «устланная соломой улица» — много больше, чем нам показывали на пленэре раньше.
Основное содержание главы — наступление Анны Михайловны, ее попытки добиться встречи с больным Безуховым-старшим. Ей приходится преодолевать множество препятствий, что в начале главы предсказано на довольно-таки величественный манер: мать и сын «вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах».
Первое препятствие — холодный, едва не враждебный настрой сына, который не верит (или якобы не верит, о чем позже), что из попытки выйдет что-то, кроме унижения. Второе — нежелание швейцара пустить в дом даму в стареньком салопе, и тут же третье — его источником снова становится Борис, который говорит, что в таком случае можно и уехать. В дом пробиться удалось, из спальни графа, продолжая тему перемещения между многочисленными помещениями, выходит князь Василий, а с ним целый букет препятствий. Князь Василий ведет себя с Друбецкой еще более важно, чем в доме Шерер, явно намерен никуда Анну Михайловну не пустить, поскольку боится «найти в ней соперницу по завещанию графа Безухова». Тут же входит и выходит одна из княжон — племянниц графа, тоже исполняющая фигуру препятствия: сообщает, что от Анны Михайловны шум, не удостаивая ее при этом личного обращения.
Но Анну Михайловну, как мы уже знаем, смутить сложно, она забалтывает князя высокими рассуждениями о последнем долге, взвинчивает риторику, так что князь, как и в 1–1-IV, понимает, что проще уступить Друбецкой, чем идти с ней на открытый конфликт. И вот Анна Михайловна уже располагается по-хозяйски в кресле. Князь не в духе — слегка скрашивая его настроение, Друбецкая говорит, что Пьер приглашен на обед к Ростовым. Князь Василий рад, что Пьера увезут, ведь именно он должен казаться самым опасным соперником в борьбе за наследство. Неудача князя в борьбе с Друбецкой отчасти компенсирована.