— Здравствуйте!
Не понял медведь Хохлова. То ли был не в духе медведь, то ли был страшно голоден. Стал он на задние лапы, заревел на всю тайгу.
Побежал Хохлов от страшного места. Бежит, чувствует — несётся за ним медведь.
Никогда Хохлов в спортсменах не числился. Э-эх! Не было в ту минуту рядом спортивных судей. Наверняка превысил в беге Хохлов все мировые рекорды.
Увидел Хохлов берёзу. Рванулся к берёзе. Быстрее кошки, быстрее белки, словно стрела из лука, словно из дула пуля, взлетел Хохлов на её вершину.
Вцепился руками в ствол. Глянул на землю. Под берёзой стоит медведь. Ухватился разъярённый зверь за берёзу. Начал трясти. Как грушу, как сливу, как яблоню, трясёт берёзу. Берёза оказалась не очень толстой. Ходит налево, направо ствол. Еле Хохлов на вершине держится.
Удержался всё же. Однако тут новое. Посмотрел косолапый на Хохлова, на ствол берёзы, что-то в уме прикинул и вдруг сам полез на дерево.
Понимает Хохлов беду.
— Ма-а-а-ма! — кричит с вершины.
Всё ближе медведь, всё ближе.
Проплывало в эту минуту рядом, почти над самой берёзой, облако. Вот где спасенье, мелькнула мысль у Хохлова. Сжался он, словно пружина. Оттолкнулся что было сил от берёзы. Долетел, дотянулся, уцепился за облако. Залез на него. Только перевёл дух. Только чуть успокоился. Глянул вниз. О, ужас! Видит: мишка тоже оттолкнулся от берёзы. Тоже дотянулся до облака. Вот он рядом. Вот лапы, вот когти. Вот раскрытая дверью пасть.
Рванулся Хохлов вперёд. И мишка за ним рванулся. Мчат по небесной они дороге.
— Ма-а-а-ма! — продолжает вопить Хохлов.
Доконал косолапый всё же Хохлова. Добежал бедняга до края облака, не удержался и рухнул вниз. Летит, что есть сил кричит:
— А-а-а!
— Ты что?! — толкнул Хохлова сосед по нарам.
Не может Хохлов понять, что с ним происходит, что это не явь, а просто сон ему приснился, продолжает кричать:
— А-а-а! — И тут же: — Спасите!
Всех до последнего в бараке своим криком разбудил.
А дело вот в чём. Наслушался Хохлов долгими зимними вечерами про медведей разных историй и разных басен. Вот и приснился ему медведь. Долго потешались потом над Хохловым. Называли Хохлов-Топтыгин.
Края дальневосточные, конечно, далёкие, в те годы почти безлюдные. Встречалось здесь много животных. Встречались и медведи. Забредали порой на стройку.
Однако так — чтобы гоняться за людьми, лазить за ними на деревья, трясти, как груши, догонять по облаку, — нет, такого не было.
Встретился как-то и Хохлов с живым медведем. Однако не проявил интереса медведь к Хохлову. Посмотрел равнодушным взглядом. Повернулся. Побрёл в чащобу.
Отпуск
Алексей Смородин просился в отпуск.
— Разрешите!
— Разрешите!
— Хотя бы совсем ненадолго.
— В родной Ленинград.
— На берега Невы!
К бригадиру ходил, к прорабу, к парторгу, к другим руководителям и начальникам.
Разрешили Смородину поездку. Дали отпуск на целый месяц.
Катит Алексей Смородин через всю страну, через Сибирь и Урал на запад. Времени свободного много. Лежит на вагонной полке, рассуждает: «Не хватит мне месяца. Что там месяц. Дни пролетят, как ветер».
Прибыл Алексей Смородин в родной Ленинград. Отца-мать повидал, сестрёнке Кате обо всём рассказал. Сбегал к друзьям, к приятелям.
Прошёл день, второй. Ещё прошёл день, второй. Надышался он ленинградского воздуха, походил по набережным Невы. По Невскому прогулялся, по Дворцовой площади. В Эрмитаж сходил, в Русский музей. Постоял у памятника Петру Первому.
Прошёл ещё день, второй. И вдруг чувствует Смородин: чего-то ему не хватает. Как-то неуютно ему здесь без всякого дела. Думал, гадал, и вдруг: ведь Комсомольска не хватает. По Амуру соскучился.
Неуютно ему без друзей по далёкой восточной стройке.
Покрутился ещё день, ещё два. Не выдержал. Стал собираться в обратный путь.
— Куда так скоро? — отец и мать.
— Побудь немного, — сестрёнка Катя.
— Дела, не могу. Дела! — в ответ Смородин.
Едет, спешит Смородин через всю страну, через Урал и Сибирь на Дальний Восток. Торопит поезд:
— Быстрей, ленивый, труба-колёса!
Вернулся досрочно назад Смородин. Сразу к нему вопросы:
— Как так?
— Почему?
Засмущался Смородин. Честно сказал:
— Соскучился.
Прикипело сердце Алексея Смородина к новым местам, к новым друзьям. Прикипело, словно кто-то прошёлся сваркой.
«Адью» и «пардон»
Приехал Вадим Земной в Комсомольск на короткий срок.
Рассуждал:
— Посмотрю новые места. Чуть поработаю. А там — домой. Как говорят французы — адью, то есть прощайте.
Комсомольск — город речной. Стоит на широком речном пути. Вырастет город. Зачастят сюда пароходы со всего Амура, с соседних дальневосточных рек. Решено было создать в Комсомольске верфь и доки — места для строительства и ремонта речных судов.
Верфь для быстроты вначале заложили временную. На её строительство и попал Земной.
— Как раз по мне, как раз что надо, — рассуждал он. — Вот построю эту временную, и будьте здоровы, живите богато, а я уезжаю до дома, до хаты.
Сел, пишет домой письмо.
«Всё хорошо. Доехал отлично. Долго не задержусь. Как только наступит осень, начнутся холода, сразу же ждите».
Строит он вместе с другими комсомольцами верфь. Увлёкся. Вырастает верфь на глазах у Земного.
Вскоре друзья у него появились. Саша Неделин, Паша Петелин, Сорокина Клава, Котомкин Слава.
Общительный человек Земной, к тому же, надо сказать, аккуратный. Выбрали Земного старостой комнаты. И в комнате у него хорошо — чистота, порядок. И на строительстве верфи он не в последних, и даже не в средних, на доске Показателей, на рисунках Семёна Крутилина на самолёте летит Земной.
Короче, увлёкся парень стройкой. Закончили строить верфь. Видят другие: не торопится что-то домой Земной. Не говорит, как хотел: «Адью!»
Начали строить доки. Решил задержаться парень. «Построим доки, тогда в дорогу».
Снова пишет письмо родным. «Чуть задержусь. К холодам не ждите. Как наступит весна, тут и встречайте».
Снова в труде Земной. К старым новые друзья прибавились. Лёша Ложкин. Максим Серёжкин, Кукушкина Таня, Марковкин Ваня. И на новой работе всё у него ладится. И тут всё отлично. Бригадиром назначили Земного.
Соорудили строители доки. Не торопится что-то Земной домой. Не говорит, как хотел: «Адью!»
Нет уже прежней прыти.
«Подожду, — рассуждает. — Уехать никогда не поздно».
Как раз в это время прибыли в Комсомольск для ремонта первые пароходы. Вошли они в новые доки.
«Вот как закончим ремонт пароходов, так и уеду», — решил Земной.
Задержался опять в Комсомольске. Пишет родным письмо: «Не приеду весной. Задерживаюсь. Извините, то есть пардон, как говорят французы».
Наступило лето. Снова Земной посылает домой: «Пардон!»
Наступила осень. Снова Земной посылает родным: «Пардон!»
А за этим «пардоном» опять «пардоны».
Так и остался Земной на Амуре. Комсомольск — вот отныне где дом родной.
Лыжи
Зима. То ветры, бураны, мороз в три силы, то выдастся солнечный радостный тихий день.
Выдался день отменный. Тот, кто свободен:
— Братцы, на лыжи!
Что тут думать. Верное предложение. Нашлось охотников больше чем лыж, чем палок. Собрались. Оделись. Раздолье, простор кругом. Беги на все сто двадцать четыре стороны.
Все за лыжи. И лишь бригадир Куликов-Горошин:
— Делать вам нечего.
— Так, Иван Иванович, это же спорт.
— Энергию тратить, — опять своё Куликов-Горошин.
Прекрасное дело — бежать на лыжах. Хочешь — в паре. Желаешь — группой. Одному тоже ходить приятно. Скользят, скользят по белым просторам лыжи. Шаг, ешё шаг, толчок, рывок, и вот ты несёшься, как парус, как птица. Снег под весом твоим скрипит. Ветер в ушах свистит. Радость фонтаном наружу рвётся.
Поднялись лыжники на ближайшие сопки. Как на ладошке лежит Комсомольск внизу. Вон Амур величаво несёт свои воды. Вон он, изгиб реки. Видны стройки и новостройки: электростанция, лесозавод, судоверфь, школа, больница, ещё одна школа, жилые дома, жилые кварталы. Растёт Комсомольск и ширится.
Находились, набегались лыжники. Вернулись, заснули, словно убитые.
Смотрел на спящих бригадир Куликов-Горошин:
— Э-эх, какие завтра из них работники.
Наступило утро. Проснулись люди, оделись, умылись, быстрей к делам.
Отлично у всех работа ладилась в этот день.
Поражался Куликов-Горошин:
— Ага, совесть замучила. То-то стараются.
Однако то же самое повторилось и в следующий раз. И за следующим снова и снова. Задумался бригадир.
— На пользу, выходит, лыжи.
Сообразительным был Куликов-Горошин. Стал поступать теперь так: надо где-то усилить работу, что-то срочное сделать, где-то перевыполнить план, к комсомольцам бригадир Куликов-Горошин:
— Вам бы сходить погулять на лыжах.
Черный лебедь
Ехал Спиридон Кнопочка поездом в Хабаровск, всё на свой сундучок посматривал.
Сундучок изящный, красивый. Смастерили его давно-давно. Принадлежал он когда-то Кнопочкиному деду, затем отцу. Теперь принадлежит Кнопочке. Надёжно закрыт сундучок. Висит на нём огромный замок. На этот замок — на месте ли он — главным образом и посматривал Кнопочка. Побаивался Кнопочка. А вдруг залезут в сундучок недобрые люди.
В Хабаровске Кнопочка пересел на пароход. Плывёт пароход по Амуру. Держит путь на Комсомольск.
Выйдут другие на палубу. Видами любуются. А Кнопочка сидит внизу в трюме, на свой сундучок, на замок посматривает.
Приглашают Кнопочку прогуляться по пароходу:
— Пошли, Спиридон.
— Не хочется.
Приглашают на остановках сойти на берег:
— Пошли, Спиридон.
— Да что-то устал.
Прибыл пароход в Комсомольск-на-Амуре. Радостно встречают новеньких. Жмут люди друг другу руки, целуются, обнимаются.