— Я слышал, ученые полагают возможность его самораспада вследствие какого-либо катаклизма, — предположил Хоул.
— Но возможность самораспада также не доказана. Это не более, чем еще одно предположение, так сказать, высосанное из пальца.
— Но, в таком случае, — Суб-глава заметно нервничал, теребя лацкан пиджака, — выходит, что Центр обладает неимоверными технологиями, более продвинутыми, чем мы полагали!
— Вывод неверный, месьер Хоул. Судя по образцам новейшего оборудования Центра, которые нам удалось добыть, мы в технологическом плане продвинулись несколько дальше него. Центр стремится к стабильности и потому погряз в ней по уши. Мы же движемся вперед, потому что хотим быть лидерами. Центру этого не нужно — он и так лидер и будет стараться удерживать эту позицию. Превосходство же его не в технологиях, а в доступных ему средствах: материальных, технических, научно-исследовательских. Кадрах, наконец. В этом плане нам до них очень и очень далеко.
— Но кто же в таком случае, по-Вашему, этот наш новый таинственный враг?
— Дорогой месьер Хоул, Вы слишком поддались влиянию Совета и подхватили от них неприятную манию везде выискивать врагов. Проработав четверть века в госбезопасности, я понял удивительную вещь: врагов себе мы создаем сами. В своем большинстве они угрожают не нам, а нашим интересам и устремлениям.
— Вы правы, месьер Хамс, — смущенно кашлянул Хоул. — Но все же?
— Предполагаю, это кто-то из будущего, — спокойно ответил Прим-глава, наблюдая за реакцией Хоула.
— Но, месьер, это невозможно! — Суб-глава даже привстал с кресла. — Будущее никому не доступно, а мы — нулевой уровень!
— Вы в этом уверены на все сто?
— Но…
— Я поясню. Люди, засланные нами в двадцать первый век, общались с людьми того времени, а те общались между собой и с ними, полагая их своими современниками. И это были не тени, а живые люди, как и мы с вами. И они, естественно, полагали свое время нулевым уровнем. Почему невозможна аналогичная ситуация и в нашем случае?
— Ситуация, прямо скажем, неприятная, — выдавил из себя Суб-глава с явной неохотой.
— Согласен.
— Но в таком случае борьба с ними бесполезна и бессмысленна!
— Я пришел к тому же выводу. Вы умный человек, месьер Хоул, и мне приятно, что наши мнения в этом вопросе полностью совпали.
— Но как посмотрит на это Совет? И что делать с нашей доктриной?
— Вы не хуже меня знаете, как она непопулярна в Совете, поэтому мне кажется, Совет лишь вздохнет с облегчением и с удовольствием пересмотрит ее.
— Возможно. Но ведь для этого необходимо предложить им что-то новое. Нельзя объединить столь разных людей, не имея стоящей идеи.
— Разумеется, вы правы. Я намерен предложить Совету в интересах Коалиции союз с Центром…
— Альфа два — Центру.
— Центр на связи.
— Операция завершена. Трое ликвидированы при попытке оказать сопротивление. Остальные сложили оружие и сдались.
— Потери?
— Нет. У одного — легкое ранение руки. В ближайшее время девять человек, включая того, что взяли ранее, будут доставлены на нулевой уровень.
— Вы несильно там нашумели?
— Самую малость.
— Хорошо. Алексей, не в службу, а в дружбу: вышли на всякий случай ребятам группу поддержки.
— Ожидаются проблемы?
— Не то чтобы проблемы… Помнишь, на минус двадцать третьем испарившихся ФСБ-эшников?
— Припоминаю. Ребята докладывали.
— Здесь тоже происходит нечто подобное. Группа при странных обстоятельствах упустила человека. Был — и нет.
— Хорошо, сделаем. Только не знаю, как мои смогут помочь. Мы все-таки больше силовики.
— Всякое может случиться.
— Договорились. Встречайте «груз».
— Хорошо. Отбой.
Борис СташевскийНочной кошмар
Ночь была лунной и безоблачной, бездонная чернота неба — усеяна переливающимися огоньками звезд. Борис стоял у окна и, упираясь локтем в оконную раму, курил и всматривался в звезды в попытке объединить их в созвездия. Ничего путного из этого занятия не выходило. В астрономии Борис был не силен, и, кроме Большой и Малой Медведицы, ничего обнаружить не cмог, хотя отчетливо помнил очертания основных созвездий.
В приоткрытую форточку зримым туманным водопадом вливался морозный ночной воздух, колыхая занавеску и бледные, в темно-зеленую «елочку» листья альпинии церумбет, росшей в большом горшке на подоконнике.
Это была одна из тех бессонных ночей, когда утомленный периодически, где-то раз в месяц-полтора повторяющимся и оттого знакомым до мелочей ночным кошмаром, Борис вскакивал с постели и уже больше не мог заснуть до утра, бродя из угла в угол по темной квартире, куря в форточку и валяясь на кровати с открытыми глазами.
Этот сон начал преследовать его после сильного шока после прыжка со скалы, едва не ставшего для Бориса последним. Сильный удар о воду и несильное сотрясение мозга после серьезной травмы на горнолыжном курорте, полученной им одиннадцать лет назад, — вероятно, в этом была вся проблема.
Борис, обуреваемый по молодости манией непревзойденного горнолыжника и в погоне за адреналином, решил спуститься по опасному, ненакатанному участку, набрал слишком большую скорость, не вписался в поворот и влетел в дерево. Помимо черепно-мозговой травмы получил перелом голени и предплечья и долго провалялся в больнице.
Во второй раз ему повезло больше, но жажда адреналина прошла у Бориса раз и навсегда, зато он обзавелся ночным кошмаром.
Сон всегда был один и тот же, до мелочей, и начинался всегда одинаково — панорамой необычного города с высоты птичьего полета. Необычность города заключалось в его строениях, улицах, пролетах эстакад и мостов — во всем.
Строения выглядели не совсем обычно. Казавшиеся невесомыми, преимущественно высотные здания, не были привычными глазу коробками, а выглядели нагромождением разнообразных объемных геометрических фигур. Одно напоминало цветок с ветвью-цилиндром, листьями в виде треугольных призм и головкой цветка, сложенной из удлиненных параллелепипедов-лепестков. Другое походило на пирамиду, из вершины которой брызгами вздымались на огромную высоту грозди непонятно как соединенных кубов. Третье — пятиугольная призма, расходящаяся в стороны на высоте около ста метров пятью ветвями диковинного дерева. Еще было здание, составленное из верхних срезов сфер. Срезы были разных диаметров, причудливо упакованные в слои. Слоев было сорок или немногим больше. Издали здание напоминало многоосевой винт или, скорее, приплюснутый по вертикали початок кукурузы. Однако, встречались и стандартные, классического вида постройки, но их было немного.
Дороги были заполнены не автомобилями, а пешеходами, казавшимися с такой высоты муравьями. Над ними простирались ленты автомобильных и монорельсовых дорог, пересекавшимися на разных уровнях. Автомобилей на дорогах было мало. Зато воздух был наводнен летательными аппаратами, на первый взгляд, беспорядочно сновавшими туда-сюда, но, внимательно приглядевшись, можно было различить отдельные потоки, расположенные на разных высотах, двигающиеся в одном или нескольких направлениях и плавно переходящие друг в друга — зрелище поистине завораживающее.
В одном из таких аппаратов летел и сам Борис. Стеклянные пол и стены одноместного летательного аппарата были прозрачными, а стекла — совершенно незаметными и неощутимыми взгляду, отчего казалось, будто кресло с пассажиром и пульт управления перед ним парят в воздухе. Борис не боялся высоты, но скоростной полет на кресле, висящем по зрительным ощущениям без видимой опоры на высоте трехсот метров — столько показывал высотомер на приборной панели, — мог кого угодно довести до здорового испуга.
Мимо проносились другие аппараты, похожие на аппарат Бориса, и более громоздкие, многоместные. Во всех сидели люди, занимавшиеся своими делами. Им совершенно не было дела до Бориса и его страхов. Все они выглядели спокойными и даже несколько вялыми.
Это несколько придало уверенности Борису, но в определенный момент, когда страх уже начинал его отпускать, сменяясь наслаждением от полета и все возрастающим интересом к красотам диковинного города, в кабине вдруг раздавался душераздирающий вибрирующий сигнал, а на пульте один за другим загорались индикаторы неисправности.
И в этот момент в голове Бориса начинал громоподобно вещать голос: «Помни, кто ты есть! И помни, что ты — это ты. Не сходи с пути — в нем истина! А истина — это главное! Исполни предначертанное! Исполни… Исполни…» Голос затихал, и в этот момент аппарат начинал заваливаться вбок и вперед и распадаться прямо на глазах.
Борис, упираясь ногами в стекло и стискивая пальцы на гладких как назло подлокотниках кресла, пытался не вывалиться из него, но медленно сползал вперед. В какой-то момент стекло начинало идти трещинами и разлеталось сверкающим дождем осколков, в лицо ударял бешеный порыв ветра, и Борис, судорожно раскинув в стороны руки и ноги, осознавал, что падает вниз с огромной высоты. Стены домов разрастались и расступались в стороны, извилистые магистрали расширялись. Мимо, вверх, с оглушительным воем проносятся летательные аппараты, улицы приближаются со всевозрастающей скоростью. Борис зажмуривает глаза и кричит, не слыша собственного крика, в ушах лишь шум ветра и города.
Удар… Борис понимает, что почему-то все еще жив, но боится пошевелиться, прислушиваясь к собственному телу. Боли нет, тело кажется невесомым, не ощущаются ни руки, ни ноги, не слышно биения сердца, нет дыхания… В голову приходит мысль: вероятно, это и есть смерть.
Он осторожно размыкает веки. Вокруг нет ни города, ни людей, ни машин — ничего. Лишь однообразная, неприятная, чуть колышущаяся волнами белизна. И лежит он не на земле, а на все той же белизне. Волнение ее не ощущается. Он не чувствует вообще ничего: ни жары, ни холода, ни дуновения ветерка, ни даже поверхности, на которой лежит.