То бишь кары и казни не состоялись, но, так или иначе, цель новой президентской команды была достигнута: тройка толстосумов, открыто покушавшихся на государственную власть, была с позором сметена в небытие.
Покуда не трогали Ходоровского, но, как я подозревал, до поры. Вел он себя нагло, самоуверенно, но умно, выбрав в качестве гарантий своей безопасности тактику скупки влиятельных фигур со всеми их позициями. И действовал, опираясь на продажных марионеток, возглавлявших те или иные властные блоки. Но в политику его тянуло, чесались амбиции. Тем более, как и Сосновский, он понимал, что в политике-то и сосредоточены все деньги. Наглости в этом смысле ему придавал и Запад, считавший его своим эмиссаром и вообще доверенным парнем. И с этакой откровенной поддержкой приходилось считаться всем, даже российскому президенту. Но насколько долго? Ведь крепнущая ежедневно концепция беспрекословной власти Кремля исключений допустить не могла по определению своей бульдозерной философии.
Что, кстати, мигом уразумела остальная олигархическая братия, почуявшая тенденцию к своему беспощадному умалению, мигом присмиревшая и занявшаяся налаживанием полезных контактов с актуальной политической командой. Иными словами, решившая пожертвовать частью доходов во имя возможности извлечения таковых.
Эти плотоядные на господство не претендовали. Этим были нужны замки, яхты, виллы, самолеты, острова, футбольные команды с историей и калейдоскоп животных наслаждений. Они вполне удовлетворялись мелкими целями и крепили свои хозяйства, обеспечивая их безопасность лояльностью к власти.
Ложась перед любым ее напором кверху брюхом, они таким манером обращали в бессмыслицу идеи любых атак на них, способные исходить из дубовых лакированных кабинетов. Они делали деньги и делились деньгами. Они становились партнерами высших чиновников, дававших им возможность делать деньги, ибо сами чиновники умели лишь принимать подношения и подношения подносить. Разорить эту свору был способен либо глобальный кризис, либо невероятная революция сверху.
А вот нашу контору, расходный инструмент большой политики, упразднили походя, одним днем. Новый большой министерский начальник, из гражданских, похожий на вежливого дрессированного козла, проблеял на всех экранах страны, что, дескать, борцы с оргпреступностью зарвались, поставили себя выше закона, обрели несвойственные им полномочия, а потому и получили укорот сообразно идейному отпору нашего славного демократического общества.
И вообще, как следовало из дальнейших его разглагольствований, тема организованной преступности свою актуальность утратила.
В чем-то, кстати, он был и прав. Другое дело, что тему закрыли мы, разрушив ее основу, разбив криминальные формирования, уничтожив самых талантливых их вожаков, рассеяв группировки по тюрьмам и колониям, но это вовсе не означало, что они потеряли способность возродиться при любом благоприятном для них моменте. Однако полемика по данному вопросу исключалась ввиду ее политической никчемности.
Я, человек малообразованный, хотя и начитанный, пытался найти в своей памяти аналоги подобных совпадений в прошлой истории российских полицейских ведомств, но не находил. Мы были первопроходцами. Как и вся страна, впрочем.
Мы извлекли из пыльных запасников старые имперские герб и флаг, подредактировали совдеповский гимн на новый лад, изжили сталинскую прививку против казнокрадства, мздоимства и вольнодумства; помыкавшись в демократической вакханалии, поняли, что в безвластии и в полемике России конец, и вернулись на прежние рубежи. Возродили ЦК в образе администрации президента, создали госаппарат – вороватый, но с устоями и порядками из прежней советской закваски выбродившими. Секретарей обкомов сменили губернаторы. Но ни промышленности, ни сельского хозяйства не учредили. Вылепилась из частных инициатив разнородная импровизация по выпуску продукции, на откатах и отступных устоявшаяся. А как гнали при Советах за зерно и мясо нефть и лес, так и поныне гоним. И на том стоим в своем разброде, должным, кажется, прекратиться с созданием партий. Пекущихся о благе народа и нации.
Создали партии. И что они решают, кому нужны?
Варится в своем соку круговерть паразитов и болтунов, от чьей демагогии никому ни жарко ни холодно. И лезут туда за деньгами и льготами, а заставь кого-то за идею работать – через день от партий прах останется и следы простывшие активистов карьерных.
По моему разумению, в мировой истории существовали лишь две партии как действенные и непреклонные силы: коммунистическая и национал-социалистическая, близнецы-братья. Сильные своими идеями, близкими массам, олицетворявшие реальную власть и идеологию. И как вступление в них, так изгнание были событиями в судьбах людских поворотными. Партийный билет означал избранность, он привязывал к поклонению государственности прочнее кандалов. А лишение его означало путь в никуда, в низший слой плебса.
Что же касается картонных декораций наших партийных образований, то в них можно было войти любому желающему, прогуляться и, не найдя там ничего питательного, послать партейцев по матери и двинуться в иные общественные перспективы без воздаяния за отступничество. Да и убери все эти партии – что изменится в стране, где в реальности каждый выживает в одиночку, сообразно мировоззрению стихийного рынка?
В какой-то момент мне представилось, что самая стабильная форма управления государством – монархия. Царь не временщик, и коммерческие интересы ему чужды. Он мыслит не о выгоде, а об Отечестве. Но само время изжило такое правление, возврата к нему нет. Сакральность первых русских князей и царей определялась духом народа, которому царь был необходим органически. Он замыкал на себе все энергии и помыслы общества, и духовная основа его присутствия была незыблемым фундаментом. Он являл краеугольный камень народного сплочения. Отсюда и пошло: без царя в голове – значит пустой человечишко, антиобщественный элемент. Но большевизм как бульдозер снес весь многовековой, трудно выстраданный гумус прошлого народного верования в Помазанника, залил площадку бетоном и построил на нем постамент нового красного царя, да еще какого! Он-то весь дух народный переиначил и выродил в серую, пугливую покорность, бездумие и солдафонскую тупость. Но и заслуг в его правлении не счесть. Превратить лапотное разрозненное сообщество в государство с железными дорогами, авиацией, армией, с ядерной бомбой в течение считаных десятилетий – фантасмагория, обращенная в реальность. Только не царь он был, а тиран, и потомство его убогое на царство не годилось, как не годится дворняга лопоухая на место матерого цепного пса, хотя и от него родом. А дальше пошел социалистический пустоцвет, смененный царьком Борей – простолюдином, смехотворным в своей убежденности властителя всея Руси. Властитель, над которым смеялся народ, косноязычный выпивоха и бывший партиец, окруженный семейкой, лихорадочно сгребающей в свои подвалы миллионы и миллионы, разваливший промышленность, армию, науку и культуру и чванливо пожинающий на лаврах. Он являл карикатуру возрожденного современного царя, в который раз доказывающую: нет возврата к монархии. Сама история убила необходимость в ней. А потому и наш чернобыльский герб с двухголовой птицей распространенно именовался «курицей», что явно подчеркивало утрату всякого народного пиетета перед ценностями монархических традиций.
И что пришло им на смену? Институт чиновных управленцев, повязанных личными интересами. Сплоченная компания смышленых и бойких ребят. Одно плохо: мышление у них, из плебса вышедших, коммерчески-экономическое, но не государственно-планетарное. Они – умелые тактики, но не глобальные стратеги. И как, латая каждодневные дыры и все силы употребляя на это, скроить новый крепкий кафтан?
Однако возвращаясь с олимпа высоких размышлений на почвенные низины, приходится мириться с властью и с политикой ее. В очередной раз, в силу бессилия своего.
В управлении между тем воцарилось тупое отчаяние, в каждом кабинете звучала злобная критика в адрес Кремля, никто ничем не занимался, поскольку всех вывели за штат, и на службу ходили посудачить и выведать новости. Филинов отключил все личные телефоны и канул в безвестность, а я старался придать деморализованному коллективу оптимизм, отчего-то интуитивно веря, что контора не погибнет, а перескочит на новую, вполне подходящую для нас орбиту. Бродил, несгибаемый и беспечный, по отделам, многозначительно увещевал подчиненных не унывать, пораженческие настроения в агентуре не сеять и держать текучку на пристальном контроле. Сам же – не чуя под ногами почвы.
Утихомирить разброд мне в какой-то мере удалось, но опера чувствовали себя оскорбленными, брошенными, униженными крахом организации, на становление которой потратились и силы, и жизни, и искренний энтузиазм, а потому убедить кого-либо в сияющих далях нашего светлого будущего я не мог. Да и что я знал о каких-либо далях?
Верилось в одно: коли я останусь, то попытаюсь сохранить и команду, и ее боеспособность. Но кому мы будем служить и во имя чего?
С этой мыслью я и шлялся по закоулкам конторы.
В пустых кабинетах на полу валялись уголовные дела и агентурные записки, в урнах грудились бутылки из-под водки, назойливо и беспомощно трезвонили телефоны. В коридорах торжествовала заупокойная тишина.
Поневоле вспоминалась Октябрьская революция, рождались ассоциации с разгромленной царской охранкой… И с ликующей, освобожденной от уставов и законов матросней, ибо бандиты по всем кабакам Москвы и окраин пили, с ликованием прославляя наше низвержение, и палили на улицах, не стесняясь милицейских патрулей, в качестве салюта, из криминальных стволов по луне и звездам.
Заглянув в этнический отдел на первом этаже, обнаружил там Акимова и пару оперов, сидевших, придвинув кресла, рядышком с ним и внимательно взирающих на экран компьютера.
Неподалеку от двери, нервно озираясь по сторонам, томилась парочка: мужчина и женщина средних лет.