требовал искоренять присущие неопытным войскам «скверные привычки» неустанным трудом офицерского корпуса. Генерал заметил, что перед атакой не всегда даже высылаются разведчики для определения сделанных проходов в проволочных заграждениях, что при атаке не только передние, но и последующие цепи залегают. Причем солдаты, начиная бежать во весь рост со слишком далекого расстояния, останавливаются для стрельбы, «так как не хватает духа сойтись на штык»{232}. Опять-таки, даже признавая справедливость мнения командарма–4, нельзя не спросить, почему сам генерал Рагоза не сумел должным образом подготовить прорыв неприятельских оборонительных линий артиллерийскими ударами?
Наиболее кровопролитным стал первый день операции, когда русские потеряли свыше 15 тыс. солдат и офицеров; в том числе группа Сирелиуса потеряла шестьдесят два (62!) человека. Сражение продолжалось до 17 марта. При этом командование так и не смогло организовать ни взаимодействие атакующих групп, ни совместное и одновременное введение в бой корпусных и армейских резервов. Впоследствии ген. В.Н. Клембовский, летом 1916 г. занимавший должность начальника штаба Юго-Западного фронта, считал, что именно фактор дробления войск на группы явился главной причиной провала Нарочской операции. В.Н. Клембовский писал: «Отметим лишь два крупных недочета, имеющих отношение к стратегии и притом повторявшихся чуть ли не в каждой нашей операции: 1) войска вводятся в бой по частям, соседи бездействуют; в результате последовательное поражение корпусов; 2) опаздывание резервов. К этому надо присоединить и слабое руководство действиями войск со стороны начальствующих лиц. Попытка Эверта добиться большего единства в действиях путем создания групп оказалась более вредной, чем полезной: во вновь сформированной группе высший начальник не знает подчиненных ему войск, а те не знают его. Кроме того, групповые начальники не имеют при себе соответствующих штабов и столь существенно важных в современных боях средств связи (телеграфа и телефонов)»{233}.
Таким образом, успех Нарочского наступления был самым минимальным. Лишь корпуса группы П.С. Балуева смогли потеснить противника, выбив врага из Постав, но, ввиду неумения генерала Рагозы своевременно ввести в бой резервы, и здесь успехи также были сведены на нет. Части группы М.М. Плешкова, неоднократно занимавшие первую оборонительную линию германцев, быстро выбивались оттуда противником, так как артиллерия не спешила двигаться вслед за наступавшей пехотой, а потому в наиболее ответственный момент боя — при отражении неприятельского контрудара — русская пехота оказывалась лишенной артиллерийской поддержки. Даже немецкие авторы говорят, что недостаток артиллерии (прежде всего, вследствие неумения организовать взаимодействие родов войск при прорыве неприятельской укрепленной полосы) помешал русским добиться успеха. «Используя слабость артиллерии противника, немецкая 10-я армия успешно отразила отчаянный натиск массы русских войск. Из-за непроходимой грязи ранней весной царское командование в середине апреля (нового стиля. — Авт.) было вынуждено прекратить это с самого начала обреченное на неудачу наступление»{234}.
Более того — высшие командиры вообще не имели никакого представления об организации взаимосвязи между пехотой и артиллерией. Неудивительно, что рода войск сражались как бы каждый сам по себе. На Западный фронт накануне операции был командирован представитель полевого генерал-инспектора артиллерии при штабе Верховного главнокомандующего, должность которого занимал бывший шеф Главного артиллерийского управления великий князь Сергей Михайлович. В своем отчете он указывал: «Неудачная атака объяснялась недостатком артиллерийской подготовки, но для высшего командования было, по-видимому, не ясно, в чем состоит задача такой подготовки. Ясно было только то, что артиллерия должна разбить проволочные заграждения и разрушить первую линию окопов противника. Но что такое тыл противника, который задавался для обстрела артиллерии, где он начинается и чем заключается, где его важнейшие места — все это не было выяснено. А потому такие задачи, которые ставились артиллерии, как: разрушить ночью многочисленные опорные пункты в тылу и по сторонам атакованного участка, и многие другие, им подобные — выполнить она не могла. Не могла также артиллерия разрушить леса, прикрывающие во многих местах с флангов оборонительную линию противника. Не могла артиллерия заставить молчать артиллерию противника, которую она не видела… Меньше всех были виноваты войска»{235}.
После провала первой атаки 5–7 марта командующий армиями прорыва А.Ф. Рагоза запросил у штаба фронта разрешения перенести удар на участок группы Сирелиуса, который прежде считался неудобным для наступления. Кроме того, Рагоза просил немедленно ввести в дело резервы фронта — 15-й армейский и 3-й Кавказский корпуса. Разумеется, видя такое шатание мысли и намерений со стороны армейского командования, главнокомандующий армиями фронта А.Е. Эверт отказал. Здесь осторожность генерала Эверта, пожалуй, оказалась даже полезной. Во-первых, удар на узком участке четырех, а не двух корпусов только увеличил бы количество потерь, ибо усилить артиллерийскую поддержку все равно не было никакой возможности. Во-вторых, атака на заведомо неудобном участке фронта не могла дать успех и миллионной массе. Любое число атакующих расстреливалось бы неподавленными германскими пулеметами.
Итак, германцы сумели отразить русское наступление, нанеся атакующим громадные потери. Тем не менее положение в районе озера Нарочь для германской стороны вызвало большие опасения. Русский успех предполагал бы крушение всего северного участка австро-германского Восточного фронта. Допустить это было бы, что называется, «смерти подобно», так как напрочь срывало натиск на Верден. Численное превосходство русских войск по всему фронту атаки создало кризис для 10-й германской армии. Людендорф в своих воспоминаниях говорит: «Район атаки был обширен и хорошо выбран. Наши резервы оказались бы недостаточными, чтобы позади сомкнуть наш фронт. К тому же, ввиду плохих железнодорожных сообщений с озером Нарочь (железная дорога туда еще только строилась), наши резервы лишь с трудом могли добраться до поля сражения. Если бы прорыв удался, то дальнейшее последовало бы само собой, и дорога на Ковно оказалась бы открытой»{236}. Это признание говорит о том, что М.В. Алексеев верно оценивал избранный для наступления участок. Следовало лишь прорвать германскую оборону. Вот здесь русские, вследствие нехватки артиллерии и неумения командования, оказались бессильны.
Немцам пришлось перебросить из Франции две пехотные дивизии, которые контрударом и выбили закрепившиеся было на занятых германских позициях русские части на ранее занимаемые рубежи. Помимо того, немцы приостановили атаки на Верден, дав французам возможность перебросить на этот участок оборонительного фронта все наличные резервы. По сути, это и стало главным результатом Нарочской наступательной операции, ибо для самого Восточного фронта никаких позитивных результатов провала наступления найти нельзя.
Опасаясь русского прорыва, германское командование придержало часть своих сил в резерве, чтобы своевременно закрыть рушащийся фронт. Крушения не произошло, но придержанные германские соединения не оказались под Верденом в тот момент, когда крепость могла быть взята. Всего во время Нарочской операции немцы дополнительно подтянули на атакуемый участок до 30 тыс. штыков, 150 легких и 80 тяжелых орудий, свыше 200 пулеметов. Но конечный результат для русских был плачевен: войска 10-й германской армии, которыми командовал Г. фон Эйхгорн, уступая русским не только в численности войск, но и в количестве артиллерии, сумели удержать свои позиции, потеряв при этом в десять раз меньше людей.
Только через десять дней, 15 марта, операция была прекращена, а мелкие стычки продолжались еще два дня. Русский Западный фронт потерял до 90 тыс. чел., в том числе не менее 20 тыс. — убитыми. С окончанием операции бои по всему фронту продолжались еще несколько дней. Как писал впоследствии начальник германского Генерального штаба ген. Э. фон Фалькенгайн: «Атаки продолжались с исключительным упорством до начала апреля (разница в датировках объясняется разными стилями календарного исчисления. — Авт.), но их можно было скорее назвать кровавыми жертвоприношениями, чем атаками. Колонны плохо обученных людей, наступавших в неповоротливых густых строях и предводимых столь же необученными офицерами, терпели страшный урон». Генералу Фалькенгайну вторит и Э. Людендорф: «Потери русских были чрезвычайны. Тонкие линии наших храбрых войск, хорошо обученных и имевших большое количество офицеров, устояли перед массовой тактикой плохо обученной русской армии. Напряжение войск, принимавших участие в этом сражении на растаявшей земле, в холодную и сырую погоду, было очень велико».
Уже впоследствии, в конце апреля месяца, подводя итоги мартовским боям у озера Нарочь, в Ставку была представлена «Записка» по поводу выполнения операций на Юго-Западном фронте в декабре 1915 г. и Северном и Западном в марте 1916 г. Этот документ стал одним из первых указаний по обобщению опыта ведения боев на Восточном (Русском) фронте. В этом можно видеть несомненную заслугу штаба обновленной Ставки, где генерал Алексеев осознал, что подобные исследования станут несомненным подспорьем при организации и планировании нового наступления. Данная «Записка», во многом еще опираясь на французский опыт, указывала, что «успешному выполнению атаки должно предшествовать сближение с противником примерно на сто саженей окопами и устройство исходного положения в виде укрепленных плацдармов по определенно выработанному плану». Этот документ был тщательно использован впоследствии ген. А.А. Брусиловым при подготовке прорыва австрийского фронта в рамках фронтовой операции армий Юго-Западного фронта в мае 1916 г.