етний Дилан приехал в Нью-Йорк, чтобы петь свои песни, и чуть ли не первым делом отправился в больницу навестить своего уже тяжелого больного кумира. Еще даже не достигший 50-летия Гатри от болезни так и не оправился и умер в 1967 году, что еще больше придало решимости Дилану. «В песнях Гатри, говорил он, – есть бесконечная, бескрайняя человечность. Он был певцом американского духа. Я сказал себе, что стану его величайшим учеником».
Вдохновленный Гатри Дилан написал пару песен, которые можно рассматривать как негодование и протест. И если “The Ballad of Donald White” была всего лишь балладой об отверженном, безрадостная и бесперспективная жизнь которого привела его за решетку, а потом и на виселицу, то “The Death of Emmett Till” – страстный и непосредственный отклик на прогремевшее на всю Америку убийство 14-летнего чернокожего подростка, которого линчевали за то, что, приехав из более либерального Чикаго на летние каникулы на Юг, он посмел, по мнению белых граждан в штате Миссисипи, слишком свободно разговаривать с белой продавщицей.
Написанная примерно тогда же, в начале 1962 года, “Blowin’ in the Wind” была лишена сиюминутной политической актуальности – несмотря на то, что среди вечных, универсальных вопросов, которые ставит перед собой и своими слушателями поэт (Сколько дорог должен пройти человек, прежде чем стать человеком? Сколько раз должен человек поднять голову вверх, прежде чем он увидит небо?) были и такие, которые вполне можно интерпретировать как вопросы бунтаря, возмущенного войной, несвободой и социальным неравенством (Сколько раз в небо должны быть пущены ядра, прежде чем их запретят навсегда? Сколько лет должны люди прожить, прежде чем им позволят свободу? Сколько нужно смертей, чтобы человек понял, что их слишком много? Сколько ушей нужно иметь, чтобы услышать людской плач?).
У 20-летнего юноши хватило мудрости не тыкать пальцем в возможных – реальных или воображаемых – виновников несправедливости и не предлагать ответ на эти простые, но вместе с тем бесконечно сложные вопросы. «Ответ знает только ветер», – философски изрекал он в ставшем названием песни припеве.
Именно поэтому он с самого начала довольно неохотно относился к навязываемому ему титулу «певца протеста». «То, что вы сейчас услышите – не песня протеста, или что-то в этом роде. Я не пишу песен протеста», – с такими словами 16 апреля 1962 года обратился он к аудитории небольшого клуба Gerde’s Folk City в нью-йоркском Гринвич-Виллидже, предваряя первое исполнение “Blowin’ in the Wind”.
Надо понимать, однако, что протестные настроения: антирасистская, антивоенная, откровенно левая, иногда вплоть до прокоммунистической ориентация была, что называется de rigueur – обязательной, неотъемлемой и неизбежной частью мировоззрения, образа мысли и поведения как музыкантов, так и слушателей того фолк-мира, в который вполне добровольно и с воодушевлением окунулся, приехав в Нью-Йорк, молодой Дилан. Да, он испытывал совершенно искренние гнев и ненависть к неизбывным для властей бряцанию оружием, расовой сегрегации и дискриминации. Но в то же время образность, которой насытил свою песню Дилан, была настолько универсальной, поэтически абстрактной и древней (опирался он, в частности, на библейскую книгу пророка Иезикеля), что заведомо уходила от ответа, оставляя его за неуловимым, как сам Господь Бог, ветром. Более того, она позволяла бесчисленное множество интерпретаций, в том числе и ироничную снисходительность, если не сказать неприятие и тех прямолинейных и однозначных политических решений, которые исповедовали и которыми были одержимы угрюмо серьезные, несгибаемые в своей праведности и в своем идеализме левые активисты, прочно занимавшие передовые позиции в фолк-движении.
Их, однако, не занимали смутные, неоднозначные и неопределенные библейские аллюзии “Blowin’ in the Wind”, а иронию по отношению к себе они либо не чувствовали, либо предпочитали не замечать. Молодой, обладающий безусловной харизмой талантливый поэт и певец обрел за год пребывания в фолк-среде Нью-Йорка культовый статус, и новая яркая образная и красивая песня почти мгновенно стала общепринятым гимном движения. Выявленное знатоками мелодическое родство со старинным негритянским спиричуэлом “No More Action Block” не только не умаляло, но и, наоборот, повышало достоинства песни, подчеркивая ее связь с подлинно народной музыкой. Сделанная прямо там же, в клубе Gerde’s Folk City запись мгновенно разошлась среди политизированного фолк-сообщества. Через несколько недель его признанный патриарх, убежденный левый активист (в 1940-е годы он даже успел несколько лет побыть членом Коммунистической партии США) и страстный исполнитель и пропагандист песен протеста Пит Сигер, опубликовал текст дилановской песни в майском выпуске издававшегося им фолк-журнала Broadside, и она стала звучать в самых разных исполнениях по всем многочисленным фолк-клубам нью-йоркского даунтауна.
Дилан – совсем молодой и рьяно рвущийся к успеху и к славе сонграйтер – с энтузиазмом и страстью ринулся в подхватившую его волну, предпочитая до поры до времени отставить в сторону свое двойственное отношение к левому движению. Весь 1962 год он регулярно выступал на концертах и митингах вместе с Джоан Баэз, Питом Сигером, Филом Оксом и другими политически ангажированными фолк-певцами, параллельно сочиняя песни и записывая свой второй альбом Freewheelin’ Bob Dylan. Наряду с “Blowin’ in the Wind” в него вошли еще несколько песен, которые иногда, как “Blowin’ in the Wind”, иносказательно и аллегорически, а иногда уже однозначно и безоговорочно можно было охарактеризовать как «песни протеста» – антирасистского и антивоенного.
Льющийся с неба дождь в “A Hard Rain’s Gonna Fall”, как и образность “Blowin’ in the Wind”, мог нести в себе самые разные, вовсе не обязательно прямолинейные политические ассоциации, но ее премьерное исполнение на организованном Питом Сигером концерте в нью-йоркском Карнеги-холле 22 сентября 1962 года, в самый разгар Карибского кризиса, вызвал у аудитории совершенно однозначное толкование: hard rain – это сыплющийся с неба дождь ядерных ракет. Известный критик Нэт Хентофф ссылается на слышанное им от самого Дилана признание, что поводом для песни стали именно события вокруг Кубы. Со временем Дилан пытался опровергнуть эту интерпретацию: «Нет, это вовсе не атомный дождь, это всего лишь сильный проливной дождь. А “ядовитые капли отравляют воду” в последнем куплете – это ложь, которой нас пичкают по радио и в газетах». Что, впрочем, не изменило статуса “A Hard Rain’s Gonna Fall” – при всей ее богатой и неоднозначной образности – как одной из, по выражению критика Иэна Макдональда, «самых оригинальных и своеобразных песен протеста».
Ну а “Masters of War” уже совершенно откровенно пылала яростным и совершенно неприкрытым гневом:
Вы, мастера войны,
Строите огромные пушки,
Строите смертоносные самолеты,
Строите бесконечные бомбы,
Прячетесь за стенами
Своих кабинетов.
Вы не сделали ничего,
Кроме орудий убийств. Вы играете моим миром,
Будто это игрушка.
Когда летят пули,
Вы, как Иуды,
Лжете и уверяете нас,
Что мировую войну можно выиграть.
Вы отправляете других нажимать на курок,
А сами отсиживаетесь и считаете тела убитых.
Вы прячетесь в своих особняках,
Пока кровь льется из молодых тел
и уходит в грязь.
Вы повергли нас в самый страшный страх —
Страх приносить детей
В этот мир, который им угрожает.
Вы недостойны крови, которая течет в ваших жилах.
Вы можете сказать, что я молод
И многого еще не знаю.
Но одно я знаю твердо,
Хотя я моложе, чем вы —
Даже Иисус никогда не простит
Вам то, что вы творите.
Скажите мне одну вещь:
Те деньги, которые вы получаете,
Купят ли они вам искупление?
Думаете, купят?
А я думаю, что когда смерть предъявит свои права,
Никакие деньги не смогут выкупить вашу душу.
И я надеюсь, вы умрете,
И смерть ваша будет скорой,
И я буду идти за вашим гробом,
И буду смотреть, как он уйдет в землю,
И буду стоять над вашей могилой,
Пока не удостоверюсь, что вы мертвы.
«Эти песни, – писала уже в 1980 году об альбоме критик New York Times Джанет Маслин, – утвердили Дилана как голос поколения – человека, понимающего и выражающего озабоченность молодых американцев ядерным разоружением и растущим движением за гражданские права. Сочетание морального авторитета и нонконформизма пришлось как нельзя кстати».
В июле 1963 года Пит Сигер пригласил Дилана впервые выступить на организуемом им Ньюпортском фолк-фестивале. Это было не просто приглашение в клуб, это была по сути дела коронация нового бесспорного лидера фолк-движения. На завершавшей дилановский сет “Blowin’ in the Wind” на сцене к нему присоединились и Джоан Баэз, и трио Peter, Paul and Mary, и сам Пит Сигер, и афроамериканский хор Freedom Singers. А на бис все вместе, взявшись за руки, спели “We Shall Overcome”.
К середине августа “Blowin’ in the Wind” в исполнении Peter, Paul and Mary была продана в количестве свыше миллиона экземпляров, взобралась на второе место в поп-чартс журнала Billboard, стала всемирно известной и принесла Дилану немыслимые для него по тем временам 5 тысяч долларов авторских. А 28 августа Дилан и Баэз присоединились к массовому Маршу свободы на Вашингтон, тому самому, в завершение которого Мартин Лютер Кинг произнес на ступенях Капитолия свою легендарную речь «У меня есть мечта».
В этом же августе 1963 года Дилан начал работу над третьим альбомом The Times They Are a-Changin’, песни которого в немалой степени отражают его состояние политизированной приподнятости и ажитации – он не только исполнил данное себе обещание стать «величайшим учеником» своего кумира Вуди Гатри, но и в каком-то смысле занял его место, став «голосом поколения», признанным лидером движения песни протеста.