).
Однако, появившись в британском топ-20 9 ноября, “Bohemian Rhapsody” оттуда не только не исчезала, но и уверенно карабкалась по его ступеням на вершину: 9 ноября – 17 место, 16 ноября – 9 место, 23 ноября – вожделенный Number One, первый в истории группы и крупное достижение для любого поп-рок-артиста.
Дальше – больше. Из недели в неделю, на протяжении девяти (!) недель, заведомо и нарочито неформатная песня упорно держалась на вершине списка популярности, в том числе и в рождественскую неделю. Ну а по сложившейся десятилетиями в британской поп-музыке традиции Christmas Number One – это просто Священный Грааль, борьбу за который артисты и крупные компании грамзаписи ведут чуть ли не с лета, тщательно планируя свои релизы, чтобы самая мощная и потенциально ударная песня подоспела как раз к Рождеству.
В принципе проявленные Queen в “Bohemian Rhapsody” изобретательность, вычурный композиционно-мелодический строй и стремление нашпиговать песню самыми необычными музыкальными, поэтическими, мифологическими образами были для рока середины 70-х не таким уж исключением. На фоне растянутых на целую сторону, а то и на всю альбомную пластинку грандиозных сюитно-симфонических опусов монстров прог-рока Jethro Tull, Yes, Genesis, Pink Floyd или Рика Уэйкмана шестиминутная “Bohemian Rhapsody” выглядела даже куце. Однако группы эти синглов либо не выпускали вовсе, либо подбирали для них песни хоть и яркие, но попроще, как например “Time” и “Money” у Pink Floyd. Но и тем до заветных вершин хит-парадов было никак не добраться.
По словам друга Меркьюри Криса Смита, клавишника из предтечи Queen, группы Smile, составившие сложную композицию “Bohemian Rhapsody” темы зародились еще в конце 1960-х годов в виде отдельных песен. Это же подтверждал и сам Меркьюри: «Это были три песни, которые поначалу существовали сами по себе, а затем я просто решил соединить их в одно целое».
Как говорит гитарист Брайан Мэй, большая часть материала Queen сочинялась обычно в студии, но в данном случае «все сложилось в готовую песню уже в голове Фредди». По его словам, даже сами музыканты, когда услышали ее первые фортепианные наброски, были ошарашены крайне необычной структурой четырехчастной сюиты – и «это еще до того, как началась опера».
Несмотря на то, что Меркьюри очень четко представлял себе всю линеарную (горизонтальную) последовательность различных частей песни и всю ее полифоническую (вертикальную) инструментальную и вокальную структуру, сложность построения была такова, что для сложения десятков разнородных элементов потребовался месяц напряженных репетиций и еще месяц не менее напряженной работы в студии. Точнее, в четырех студиях. Некоторые фрагменты включали в себя до 180 наложений. В то время (лето 1975 года) максимально возможное количество каналов даже в лучших студиях не превышало 24, поэтому трем вокалистам (Меркьюри, Мэю и барабанщику Роджеру Тейлору) приходилось многократно перезаписывать свои партии. Были дни, когда они пели по 10–12 часов. Слоев вокального и инструментального материала было столько, что, как вспоминает Мэй, однажды, посмотрев пленку на свет, он увидел, что она стала практически прозрачной от бесконечной прогонки.
В компании EMI, с которой у Queen был контракт, столь громоздкая, сложная и по меркам необходимого для продвижения песни радиоэфира непомерно длинная вокально-инструментальная композиция вызывала серьезные сомнения в ее коммерческом потенциале. О выпуске ее в качестве сингла там и слышать не хотели. Максимум, на что были готовы пойти боссы компании, – урезать песню примерно вдвое, довести ее до приемлемого трехминутного формата, оставив лишь самые простые, легкие для восприятия фрагменты. Но тут уперся уже Меркьюри: либо полностью, либо никак.
Выход из возникшей, как казалось, неразрешимо-патовой ситуации нашелся простой и вместе с тем хитроумный. Как вспоминает продюсер записи Рой Бейкер, они в какой-то момент поделились проблемой с диджеем лондонской коммерческой радиостанции Capitol Кенни Эвереттом. Тот попросил дать ему запись. «У нас была бобина с лентой, и мы ему ее дали с условием, что передавать по радио он ее не будет», – рассказывает Бейкер. «Конечно, не буду», – подмигнув, заверил их диджей. У Эверетта был большой опыт радиопиратства – он был ветераном легендарных, курсировавших вокруг берегов Британии в 60-е годы так называемых «пиратских радиостанций». Прекрасно знающие об этом Queen сделали вид, что подмигивания не заметили. По правилам Capitol диджеи не имели права выводить в эфир неизданные записи.
Эверетт начал с немногого, сыграв лишь фрагмент песни, объяснив своим боссам, что «случайно нажал не на ту кнопку» На станцию посыпались звонки с просьбой повторить и сыграть песню полностью. В итоге за уикенд в программах Кенни Эверетта “Bohemian Rhapsody” прозвучала 14 раз. В понедельник возбужденные фаны ринулись в магазины, чтобы услышать, что сингла такого в продаже еще нет. В этот же уикенд в программе Эверетта песню услышал и находившийся в Лондоне директор крупного американского радиотелевизионного концерна RKO. Он раздобыл копию пленки, и песня зазвучала на американском радио, что конечно же не осталось без внимания издававшей пластинки Queen в Америке фирмы Elektra. «Возникла странная ситуация, – вспоминает Бейкер, – по обе стороны Атлантики по радио звучала песня, которой, как утверждали нам боссы рекорд-бизнеса, в эфир никогда не пробиться». Но тут в EMI, наконец, сообразили, что в руках у них потенциальный хит, и “Bohemian Rhapsody” была мгновенно издана.
Беспрецедентный коммерческий успех сопровождался и неизбежным пристальным вниманием со стороны критики и коллег-музыкантов. Лидер Beach Boys Брайан Уилсон, посвятивший всю вторую половину 1960-х соперничеству с Beatles в преобразовании поп-музыки, с которой он и его сверстники начинали, в высокое искусство, назвал песню «высшим достижением» и «ответом на юношескую молитву о создании музыки как искусства». Он тут недвусмысленно ссылался на свое собственное определение высших достижений Beach Boys – альбома Pet Sounds и в свое время так и не реализованного альбома Smile – как «обращенной к Богу юношеской симфонии» (teenage symphony to God).
Не обделили вниманием “Bohemian Rhapsody” и серьезные академические музыковеды. Ведущий программ классической музыки на Би-би-си Том Сервис писал:
«Предтечи Bohemian Rhapsody можно в равной степени найти с одной стороны в классической музыке XIX века с ее возвышенными, рапсодическими, квазиимпровизационными фантазиями, как, скажем в фортепианных произведениях Шумана или Шопена или в симфонических поэмах Штрауса и Листа, и с другой стороны – в современном ей прог-роке середины 70-х. С ловкостью и умением, свойственными только настоящим мастерам, песня создает иллюзию широчайшего стилевого разброса: вступление, баллада, оперное пиршество, хард-рок, раздумчивая кода. Все слито воедино, в цельную композицию, которая каким-то чудодейственным образом вдруг обретает смысл. Это классический пример единства разнообразия, которое впору сравнить с симфониями Бетховена или операми Моцарта. Именно так и воспринимается “Bohemian Rhapsody”: как миниатюрная оперно-рапсодийная симфоническая поэма».
Но если в музыке, при всем ее гигантском стилистическом разбросе, цельность и единый смысл все же возникали, то с названием и текстом было явно сложнее. Рапсодия – эпическая, полуимпровизационная музыкальная форма, популярная во второй половине XIX века, у венгерского композитора Ференца Листа есть сочинение «Венгерская рапсодия»[100]. По этой географической ассоциации с Центральной Европой некоторые были склонны считать, что Bohemian относится к исторической области Богемия на территории нынешней Чехии. Это скорее всего заблуждение, которому поддались российские прокатчики, переведшие на русский язык данное по песне байопику о Меркьюри название как «Богемская рапсодия». Была еще и трактовка, исходящая от значения слово bohemia как обозначение цыган с их бродячим, авантюрным, вполне совпадающим с духом песни образом жизни. Но наиболее вероятным кажется все же наиболее очевидное: «богемная рапсодия» – фантазия людей богемы, к коим совершенно очевидно причислял себя и Фредди Меркьюри.
Сам Меркьюри категорически отказывался растолковывать то нагромождение имен, символов и образов, которыми насыщен текст песни. «Она означает то, что вы хотите в ней услышать», – говорил он. И даже когда его удавалось чуть-чуть разговорить и его ответ о смысле песни был не таким односложным, прояснял он все равно немного: «Это одна из тех песен, в которых главное – ощущение фантазии. Пусть люди слушают ее, думают о ней и сами решают, что, собственно, она им говорит. “Bohemian Rhapsody” не родилась на пустом месте и не высосана из пальца. Я много думал и перерыл много материала, когда писал ее, хотя в ней явно много иронии, и звучит она как пародия на оперу. А почему бы, собственно, и нет?». Хотя и есть приписываемое Меркьюри диаметрально противоположное высказывание о содержании песни, которое, как он признался Кенни Эверетту, является ничем иным как «беспорядочно срифмованной бессмыслицей», что роднит ее с другой знаменитой песней – битловской “Come Together”.
Что не мешало, конечно, многочисленным интерпретаторам искать самые разные в ней смыслы: от поэтического осмысления романа французского экзистенциалиста Альбера Камю «Посторонний» до исповедального выражения детских психологических травм Меркьюри и до его раннего завуалированного каминг-аута[101]. Последнюю версию, в частности, весьма аргументированно, разбирая строчку за строчкой, изложил в связи с 40-летием выхода песни друг Меркьюри известный либреттист Тим Райс. В частности, строчка «Мама, я только что убил человека», по его мнению, – расставание Меркьюри со своим прежним, гетеросексуальным «я».
Еще одна любопытная интерпретация смысла песни появилась на языке фарси в сборнике Greatest Hits Queen, изданном в Иране