обтрепал своё гордое имя,
уронил его звонкую «эл»?
Он идёт и бормочет без счета,
глядя сквозь вековые дубы:
дева облака, дева полёта,
дева молнии, дева судьбы.
Небосвод превратился в густое желе…
Небосвод превратился в густое желе,
и раскрылась подземная рана.
Всё сгорело дотла, и на голой земле
собрались все герои романа.
Невесёлое дело: ни мамок, ни слуг,
не разносят ни пива, ни кваса.
Только слышится: «Милый, единственный друг,
будь со мной до последнего часа».
И воздушная почта из серой пыли
присылает ответное слово:
«Я не помню, когда мы на „ты“ перешли.
Подскажите мне, ради святого».
Обещали закончить роман до зимы,
но у нас теперь вечное лето,
и взахлёб шелестят: «Как же мы, как же мы» —
золотые корпускулы света.
Вот они: гимназистка, профессор, масон,
полицмейстер, вдова и любовник.
И пылает над ними ста тысячью солнц
замечательный дачный крыжовник.
Давно уже из ледяных камней…
Давно уже из ледяных камней
я с лёгкостью сварганил слово «вечность»,
но вижу я старательных парней
что складывают слово «человечность».
Оно и непонятней, и длинней.
Непросто из того же матерьяла
сложить, правописанью не в ущерб,
чего на свете сроду не бывало,
что не найдёшь среди земных вещей.
Годами колют лёд – его всё мало.
Из вечности построен шумный дом,
на вечности работают моторы,
а эти ходят по ночам за льдом,
чтобы достроить букву, за которой
ещё одна, ещё, но скоро, скоро
мы это слово полностью прочтём.
Мне нравится нормальный русский царь…
Мне нравится нормальный русский царь
немецкой и немного датской крови.
Прилежный сын, похожий на отца,
его жену и все его любови.
Обычный русский, любящий езду
и вдоль дорог желтеющие снóпы.
Задумчиво мотающий уду
перед лицом досадливой Европы.
Царь, милости ударною волной
сметающий врагов густые нивы.
Царь, задушевной верою одной
берущий долгожданные проливы.
Солдат, шпион, сапожник и портной —
всё есть у нас в простом наборе LEGO.
Пожарный «форд» и заяц заводной,
но нет царя, как нет в Сахаре снега.
Как ум поволокли на фонари,
так не уняться взрослым русским дядям:
то выберем рептилию в цари,
то бессловесный пень на трон посадим.
Помазанник, проснись в своём ларце,
тебя весь вечер ждут за гаражами,
где мужики гадали об Отце,
свинину жгли и смертных провожали.
Помазанник, включай свой звездолёт,
активизируй пушки лучевые,
а там посмотрим, кто кого убьёт
на этот раз, при свете звёзд России.
Как может остров быть необитаем…
Как может остров быть необитаем,
когда на нём есть мы с тобой
и гроты, полные пиратских тайн,
над кровлей моря листовой?
Не спрашивай, когда настанет завтра.
Прошла среда, прошёл четверг,
и истукан из серого базальта
посильной жертвы не отверг.
Я приходил к нему с какой-то красной птицей,
не знаю, мёртвой ли, живой,
а нынче нет уже того гостинца
и истукана след замыл прибой.
Сегодня пятница скользит как тень баркаса
из шумной праздничной страны.
Мы непременно будем жарить мясо
на жёлтом пламени луны.
А вот субботы нам пока не надо.
Напыщенный барон, повремени.
Ещё станцуем мы с тобой ламбаду,
ещё задуем мы с тобой лампаду,
на это будут дни.
Лем фантаст прекрасный был Станислав…
Лем фантаст прекрасный был Станислав,
будущего точный землемер,
понимал немало в тайных числах,
ну, а я был юный пионер.
В лагере мы хаживали строем,
у ворот не слышали свистка.
Я рассказывал перед отбоем
«Магеллановые облака».
Как, куда, зачем они летели,
отчего случился весь аврал,
что произошло на самом деле,
кто кому концовку переврал —
я не помню. Поздно или рано
я людские судьбы узнаю.
Вышло облако из Магеллана,
а из Лема – тучка на краю.
Облако с жемчужными когтями
значит ливень сутки напролёт.
Так и вижу: инопланетяне
после обязательных работ,
перед сном напившись чёрной влаги —
что ни выпей, всё электролит, —
про земной рассказывают лагерь,
про лихих вожатых-аэлит.
Депутат застрелил депутата…
Депутат застрелил депутата
и с медведями празднует смерть.
«Брат за брата, – твердит, – брат за брата».
«Брат-медведь, – говорит, – брат-медведь».
Много выпили, очи в стакане
закружились на том берегу.
Побросали медведей цыгане,
убежали в глухую тайгу.
А медведи докушали яства,
долакали текилу и ром
и медвежью республику братства
учредили в сиротстве своём.
У медведей гречиха и пчёлы,
у медведей отчёты в район.
Как считает известный учёный,
мы в медведях себя узнаём.
Получает медвежий ударник
золотую награду за труд.
Вышивальщица, врач и полярник —
все пример с косолапых берут.
Оттого за медвежьего брата
в заповедном таёжном углу
депутат застрелил депутата
и созвал своих братьев к столу.
Клятва верности – лапа на лапе —
и была нерушима, и есть,
и на коже, сожжённой в Анапе,
пробивается бурая шерсть.
Когда слепой Эдуард Асадов…
Когда слепой Эдуард Асадов
говорил о добре и зле,
то сбегали звери из зоосадов,
прозревая рай на земле.
Узнавали, лезли потрогать сами
череп выжившего в бою:
это Нео с выжженными глазами,
это избранный, мать твою.
Эх, за малолеточку-малолетку,
за осеннюю хлябь и грусть
без запивки красную съем таблетку
или синею подавлюсь.
Пусть горит закат, пиджаком с искрóю
укрывающий плечи дня.
Если брат мой Авель восстал сестрою,
есть надежда и у меня.
Пусть уходит в полночь команда зрячих
на разведку сквозь зеркала
и плетётся сеткой на дальних дачах
тайный сговор добра и зла.
В деревне Великие Ящеры…
В деревне Великие Ящеры
стоят вековые столбы
и девушки там работящие,
совсем не какие абы.
И пашут, и сеют без устали,
и жнут, и молотят на ять.
Красивые, крупные, русские,
а вот мужиков не видать.
Однажды в поля бесконечные
ушли и не видно следа.
У девушек к каждому вечеру
должна быть готова еда.
Наварят и кашицы ячневой,
и сладких спекут куличей.
Дремотного старого ящера
задобрить хотят половчей.
Смердящим не брезгуя запахом,
глядят в обеззубленный зев,
и чешут животное за ухом,
и песни поют нараспев.
Люблю эти песни весёлые
про лютики, про бузину.
Простые слова невесомые
рептилию клонят ко сну.
Когда же вернутся родимые,
найдётся пропавшая рать?
Не век же ещё с коркодилами
под чёрным столбом вечерять.
Девушка Бонда больше не та…
Девушка Бонда больше не та,
больше не стильная блонда.
Вяжет носочки и гладит кота
добрая девушка Бонда.
Девушка Бонда не водит болид
и не играет в рулетку.
Нынче у девушки сердце болит,
девушка ищет таблетку.
Девушка Бонда – не прах, не зола.
Если напишут писаки:
«Девушка Бонда давно умерла» —
знайте, что всё это враки.
Дайте же я покажу её вам,
я её видел недавно
где-то у озера, только не там,
где мы заметили фавна.
Девушка Бонда глядит на восход,
внешне, как будто осина.
Облаком белым над нею плывёт
Бонд, её лучший мужчина.
Гуляем по есенинским местам…
Гуляем по есенинским местам:
луга и пашни, рощи и овраги.
Надёжной палкой шарим по кустам,
ощупываем старые коряги.
Как хитрые искатели руды,
из-под земли улавливаем звуки.
Разглядываем зыбкие следы
Есенина или безродной суки.
Сегодня здесь гуляет стар и млад,
но никому на местности не тесно.
Недаром наши гиды говорят:
«Вся Русь – одно есенинское место».
Куда ни глянь, то золото жнивья,
то низкая растрёпанная крыша.
Но нам с тобой отыщется своя,
особая есенинская ниша.
В одном на пару ветхом шушуне
пройдём от Тегерана до Онеги,
и я скажу, что ты не Шаганэ,
а ты скажи, что я не Шварценеггер.
Я очень скучаю по городу…
Я очень скучаю по городу,
который ничем не хорош,
зато его жители гордые
и каждый второй – молодёжь.
Сплошные хрущёвки да сталинки,
и очень большая река,
и плотные снежные валики
у каждого парадняка.
И снега, как тёплого хлебушка,
хочу я от белого дня.
В том городе ждёт меня девушка,
а может быть, ждёт не меня.