«Скажите, бабушка, не замечали ли вы здесь кого чужого?»
«Не, давно живем».
Хруст дренажа под ногами.
«Мать честная!.. Байкалов! Мне срочно подкрепление на Страстной!..»
«Как же так, бабуля?! Вы же сказали, что никого не видели! А там двенадцать рож немытых спят!» – «Да какие же они чужие? Наши, русские...»
В этот подвал Кряжин входил осторожно, чтобы не ступить в темноте в болото, расстилающееся под ногами. Оно начиналось с последней ступеньки, и всюду, где доставал луч фонаря, блестела вода. Посреди этого, четко очерченного стенами, болота была проложена гать – кирпичи, с уложенными поверх них досками. Хозяева в таком подвале скарб и продукты хранить не будут – факт. Значит, это самый настоящий «живой уголок».
Заметив в темноте шевеление, Сидельников отодвинул Кряжина в сторону и потянул из-за пояса «макаров». Серьезные люди в этой клоаке «стрелковаться» не будут, но среди уличной бродячей ботвы встречаются самые настоящие отморозки, чей мозг отравлен техническим спиртом и тормозной жидкостью. Для таких сунуть «перо» в левое межреберье первому встречному так же легко, как спросить у прохожего, какой сейчас месяц.
– Сидеть, водомуты! – И в полной тишине раздался щелчок снимаемого предохранителя. – Рожи мне показали! Рожи и руки!
Узкий луч его фонаря разрезал стену и стал выискивать в темноте лица.
На подмостках, выступающих из воды на полметра, сидели двое. Тихая пристань для малогабаритных судов, заходящих в эту гавань под покровом темноты. Кряжин вгляделся и различил два лица, светящихся испугом. Мужики лет по тридцать сидели на уложенных заботливой рукой матрацах и ели. На ужин сегодня было подано хлеб, несколько банок с килькой и огромная – таких теперь не найдешь – бутыль с мутной жидкостью. Ее можно было принять за молоко, но молоко на расстоянии трех метров не пахнет. Тем более – так.
– Приятного аппетита, – пожелал советник, наблюдая, как Сидельников привычными движениями осматривает сумки-«побирушки» бродяг.
Шустин слушал, как следователь Генеральной прокуратуры разговаривает с отвратительными на вид существами, и никак не мог понять, своим ли делом тот занимается. Он видел в кабинете китель советника. Синий, отглаженный, с двумя большими звездами на каждом погоне. И репортер никак не мог совместить кабинет в том здании, синий отутюженный китель и эту помойку, в которой проживают опустившиеся личности. Так своим ли делом занимается советник юстиции Кряжин?
Между тем уже было выяснено, что эти двое обитают в подвале второй месяц («как похолодало») и половину каждого дня проводят здесь. Конечно, не воруют. Они работают. Где – точно не помнят, кажется, в кафе под названием «Глобус». Мишу они не видели, Олюнина тоже, но вот Федула знают.
– Это не тот Федул, что с «серпентария»? – уточнил один из бродяг, и Шустин увидел, как напряглось лицо Кряжина.
– Когда он отсюда ушел? – спросил он, делая шаг им навстречу. – Я спрашиваю – когда он отсюда ушел?
Интонация советника не располагала ко лжи. Поставив на матрац банку, бродяга-собеседник признался, что здесь Федул не был, но вот бродяги из соседнего подвала сболтнули, что утром он у них побывал. Если, конечно, это тот Федул, о котором идет речь. Он сбежал из Лефортова? Его брали за убийство троих милиционеров?
Шустин при этих словах посмотрел на Сидельникова, но тот лишь поджал губы и покачал головой.
– Ну, значит, тот, – уверился бродяга. – Он пришел к ним утром, часов в восемь. Весь, говорят...
– Они сейчас у себя? – указывая на стену, уточнил Кряжин, имея в виду резиденцию бродяг, приютивших «страшного убийцу и грозу ментов».
Второй подвал ничем не отличался от предыдущего, за тем лишь исключением, что людей было четверо. И все они, не сводя глаз со зловеще поблескивающего вороненой сталью пистолета Сидельникова, сообщили, что познакомились с Федулом утром. Он попросил у них одежду, чтобы забрать из банка деньги и вернуться. Больше его не видели.
– Понятно, – заключил Кряжин, посматривая на Шустина и капитана. – Во что вы его принарядили?
Через пять минут, когда все трое покинули пахнущий прелыми тряпками подвал, Сидельников вынул из кармана телефон.
– Ему около сорока. Небрит. Рост выше среднего, плотного телосложения. Красный бушлат МЧС с оторванными бирками на груди, шапка из меха ондатры, – закончив ориентировать оперов из своего отдела, капитан повернулся к советнику. – Красный бушлат МЧС... Может, спуститься и еще раз спросить? Глядишь – и не бушлат, и не МЧС, и не красный. Может, они ему отдали синий пуховик финского лесника?
– Спустишься, напугаешь – будет тебе все, что захочешь. Бродяг нельзя пугать, капитан. Но ты не переживай. Говорят, через два года их должно стать в два раза меньше.
Выглянув из-за угла, Федул, обернутый в красный бушлат МЧС, как конфета в фантик, вышел на улицу и трусцой засеменил к киоску по продаже сигарет. Куртка оказалась на несколько размеров больше, и теперь, чтобы не чувствовать себя так же, как утром на Петровке, Олюнину приходилось запахивать ее, как халат.
Из киоска только что вышла девушка лет шестнадцати, и из-под ее шапки из чернобурки свисали пряди светлых волос. Она поболтала в киоске по телефону – Олюнин хорошо видел это из-за угла, взяла с прилавка пачку сигарет с пакетиком конфет и вышла на мороз.
В такую погоду лучше всего носить не сапожки на шпильке, а теплые сапоги на толстой платформе. Но молодость сама диктует погоде моду. И эта куртка чуть ниже бедер – тоже дань ей.
Оглянувшись, Олюнин насадил поглубже шапку и двинулся следом.
Вот она перешла трамвайную линию. Прошлась вдоль дороги, неуверенно поднимая руку пролетающим мимо машинам...
Кажется, поняла, что это бесполезно, повернула в сторону и врезалась в лесопосадки. Сквозь стыдливо прикрывающиеся ветвями деревья за парком виднелись огни высоток. Пять-семь минут пешего ходу. Бесплатно.
И она быстро пошла по протоптанной за день тропинке. За ночь дорожку снова занесет, а утром, когда сиреневое утро встретит первые перезвоны трамваев, ее вновь начнут утаптывать.
Парк в этом районе Москвы плох тем, что, войдя в него, перестаешь ориентироваться в пространстве. Есть огни впереди, есть огни позади. Под ногами – твердь, но стоит ошибиться, и нога тотчас проваливается по самое колено. Убегать от кого-то в таких условиях, да еще в сапогах на шпильке – безумие.
Ориентироваться приходится только по огням. По сторонам, всюду, куда хватает зрения, – тьма. И синее небо над головой, усеянное крошевом звезд.
Но все это не так тревожит, потому что ходу до высоток – пять-семь минут. Ну, десять, коль скоро на ногах «шпильки»...
По этой тропинке могут идти гуськом человек сто, и каждый из них даже не будет подозревать, что кроме него в том парке есть кто-то еще.
Когда до огней оставалось около сотни метров, а до девушки не более двадцати, Олюнин сунул руку в карман и сжал в ладони холодную, как сосулька, рукоять ножа...
Глава семнадцатая
Они вернулись, сделав два безнадежных круга по Садовому кольцу, на Дмитровку. К Шустину на посту привыкли до того, что Кряжину уже не нужно было произносить: «Он со мной». У Сидельникова же документы проверяли и каждый раз спрашивали: «К кому?»
– Да с ним я, с ним, – всякий раз указывая на широкую спину советника, повторял капитан.
Сидельникова следователь усадил к телефону принимать информацию, которая поступала в его кабинет каждые три минуты, сам же велел Шустину установить на окно чайник.
Кряжин не надеялся, что Олюнина удастся задержать скоро. Было время и причины убедиться в том, что он имеет дело с человеком изобретательным и думающим. Олюнин, без сомнения, часто шел на риск, но этот риск всегда оказывался оправданным. Это и разбой на Знаменке, и побег из МУРа, и умение быстро находить общий язык и забирать вещи у тех, кто никогда не расстался бы с ними, окажись в собеседниках кто-то другой.
– Да, слушаю! – глядя на портрет Ломброзо на стене, говорил опер. – Нет, не Кряжин. Говорите, я записываю. Так... Так... Это все? Маловато. Продолжайте поиск. – Развернувшись к Кряжину: – В районе Житной задержали двоих мужиков в красных куртках. Один член сборной России по бадминтону, второй итальянец, следовавший с экскурсии.
– Скажите, Шустин, – молвил советник, прихлебывая из дымящейся ароматом кружки. – Почему вы решили работать в области криминальных новостей?
– Я ничего не понимаю в политике, – признался тот.
– Получается, вы понимаете в криминале. Тогда почему вы в своей рубрике описываете не преступный мир, а критикуете власть за неумение с ним бороться? Предложили бы свои, эффективные, способы, а?
– Да, слушаю!.. Чего? Кто? Вы ориентировку читали? Хорошо читали, внимательно? Там указано, что Олюнин – лидер армянской диаспоры?! Иди работай!..
– Причина г’асцвета кг’иминала в Г’оссии кг’оется именно в неумении власти с ним бог’оться. Я не должен пг’едлагать ноу-хау. Я – жуг’налист, г’епортег’, освещающий события. Ведь именно власть запг’етила пг’ессе описывать события, пг’оисходящие во вг’емя совег’шения тег’г’ог’истических актов.
– Во время их совершения, Шустин. Потому что такие вот далекие от истины репортеры, как вы, рассказывают о действиях властей, а террористы в это время смотрят телевизор и встречают группу «А» на входе. Откуда у вас такая тяга к критике? Скажите честно, Степан Максимович, зачем вам этот репортаж о Разбоеве?
– А я тебе говорю, что не каждый, кто в красной куртке, – Олюнин! Красную куртку он мог поменять на сало, а сало на зеленую куртку! Вы ищете бомжа в драных ботах и майке с надписью «Спартакиада народов СССР»... Чего?.. А вот если под красной курткой сиськи, то это не Олюнин, а как минимум – Олюнина! А нам нужен тот, у кого рожа небрита и зубы гнилы! Работай!..
– Вы когда-нибудь хотели г’асследовать дело, которое пг’ославило бы вас? Вас никогда не волновало, что говог’ят о вас за вашей спиной?