Эшелон шел по Самаро-Златоустовской дороге. Проехали Пензу, потом Нижний Ломов. Здесь где-то совсем близко осталась родная Каменка — деревня, в которой 22 мая (3 июня) 1876 г. родился Николай Бурденко.
Он был внуком крепостного крестьянина, сыном сельского писаря. Что могло ждать его в будущем в условиях царской России? Тот же тяжелый подневольный труд, ярмо которого испокон веку
влачили его односельчане, нищета, бесправие, полуголодное существование…
Мальчику выбрали «духовную карьеру», которая могла бы обеспечить ему сытую и спокойную жизнь. Однако годы учения — сначала в духовном училище, а потом в Пензенской духовной семинарии — убедили его в нелепости и вредности религии. Тайком от «святых отцов» Николай прочитал сочинения Белинского и Писарева, Чернышевского и Добролюбова, Дарвина и Сеченова. Идеи этих прогрессивных мыслителей — писателей, философов и ученых — глубоко захватили и увлекли юношу. В нем пробудился страстный интерес к естествознанию, а потом и к медицине.
…Долгая-долгая дорога. Позади уже остались Уральские горы. Стальные полоски рельсов бежали все вперед и вперед. За окном бесконечной чередой тянулись приуральские степи, перелески и луга. А еще через пару дней началась Сибирь. Теперь по сторонам железной дороги стояла сплошная стена тайги, высились огромные сосны и могучие кедры.
Станция Тайга. Отсюда рукой подать до губернского города Томска. В 1897 г. Николай стал студентом медицинского факультета Томского университета. На долю юноши выпала нелегкая судьба. Что бы вовремя внести плату за обучение в университете и хоть как-то прокормиться (ни о каких стипендиях тогда не было и речи), он давал уроки, был репетитором, брался за любую работу, порой даже за тяжелый физический труд. За учебники часто приходилось садиться ночью, после работы. А утром — лекции, занятия на кафедрах и в лабораториях.
Он занимался упорно, самозабвенно. Но когда в университете вспыхнули студенческие волнения — молодежь протестовала против гнета царского самодержавия, — Бурденко не остался в стороне. За это его исключили из Томского университета.
Невольные «каникулы» он использовал для работы — был фельдшером на строительстве Сибирской железной дороги, работал в таежной колонии для больных детей, служил в больнице в Нижнеудинске.
Заступничество знакомых профессоров помогло вернуться в университет. Учился Николай жадно, не пропуская ни одной интересной лекции. Его страстью была анатомия. Часами просиживал Бурденко в анатомическом театре — вскрывал трупы, препарировал, изучал расположение органов, мельчайших кровеносных сосудов. Кропотливо и упорно постигал он сложное строение человеческого организма.
Блестящие операции искусных хирургов университета — профессоров Н. А. Роговича, Э. Г. Салищева и других увлекли студента. Вскоре его выбор был сделан: он станет хирургом.
Но Бурденко хорошо помнил слова великого Пирогова: «Как нет медицины без хирургии, так нет хирургии без анатомии». Только в совершенстве постигнув строение человеческого организма, можно приступать к овладению ювелирным мастерством хирурга. Среди сокурсников никто не знал так хорошо анатомию, как Николай. Глубокие знания Бурденко поражали не только студентов, но даже профессоров.
Однако вскоре учение вновь пришлось прервать: за участие в студенческой сходке его во второй раз исключили из университета, а полицмейстер даже лишил права жительства в губернском городе Томске.
Тогда-то Николай и решил перебраться в Юрьевский (Дерптский, ныне Тартуский) университет. В Юрьев его влекло еще и потому, что когда-то здесь преподавал великий русский хирург, основоположник военно-полевой хирургии Николай Иванович Пирогов.
…Весь долгий путь до Маньчжурии — а эшелон шел туда без малого месяц — в руках у Бурденко были книги Пирогова. Сколько нового внес оп в военную медицину!
Пирогов впервые применил на поле боя эфирный наркоз и тем облегчил страдания раненых, а хирургам предоставил возможность делать в полевых условиях сложные операции. Он раньше других предложил крахмальную и гипсовую повязки и использовал их на войне — целебные свойства таких повязок быстро оценили и врачи и раненые воины. Ему принадлежит много новых идей — отказ от ранних ампутаций, «сберегательная хирургия», сортировка раненых и пр. Пирогов был участником нескольких войн и, руководствуясь своим опытом, разработал принципы организации военно-медицинской помощи. Его перу принадлежат многочисленные труды и среди них — непревзойденное руководство по военно-полевой хирургии.
В который раз перечитывая одну из последних военно-медицинских работ Пирогова — «Отчет о посещении военно-санитарных учреждений в Германии, Лотарингии и Эльзасе в 1870 г.», Бурденко повторял для себя пироговские тезисы:
«1. Заняться самым серьезным образом участью раненых, остающихся на поле сражения, и принять во что бы то ни стало все меры для скорейшего удаления раненых из-под убийственного огня с поля битвы.
2. Избегать всякого скопления раненых на ближайших от поля сражения и не безопасных от огня перевязочных пунктах, на что требуется реформа отношений полевой медицины к военному начальству.
3. Как самое главное, устраивать амбулансы (амбулатории. — М. М.) и перевязочные пункты, на которых раненые могли бы быть сортированы. Сортирование раненых, диагноз и порядок вести главным образом в амбулансе…»
…Длинная дорога на Дальний Восток порядком надоела. Бурденко, да и другим медикам отряда Красного Креста (официально он именовался «летучим санитарным отрядом») не терпелось поскорее приступить к делу — к оказанию медицинской помощи воинам сражавшихся в Маньчжурии русских армий.
А сражений в Маньчжурии происходило все больше. Короткие бои сменялись кровопролитными битвами. Русские солдаты сражались как герои, но яе подготовленная к войне царская армия во главе с тупыми и невежественными генералами терпела одно поражение за другим. Да иначе и быть не могло.
«Генералы и полководцы оказались бездарностями и ничтожествами, — писал В. И. Ленин в статье «Падение Порт-Артура». — …Бюрократия гражданская и военная оказалась такой же тунеядствующей и продажной, как и во времена крепостного права. Офицерство оказалось необразованным, неразвитым, неподготовленным, лишенным тесной связи с солдатами и не пользующимся их доверием. Темнота, невежество, безграмотность, забитость крестьянской массы выступили с ужасающей откровенностью».
Части русской армии несли большие потери убитыми, ранеными и больными. Военно-медицинская служба, которую война тоже застала врасплох, так и не сумела развернуться, часто действовала неудовлетворительно. Учение Н. И. Пирогова о сортировке раненых и больных, об этапном лечении, о приближении медицинской помощи к полю боя не проводилось в жизнь.
«Не медицина, а администрация является главной при оказании помощи раненым», — говорил когда-то Пирогов. Но некоторые руководители военно-санитарного ведомства русской армии были плохо подготовлены к организации медицинской помощи на поле боя. Бурденко убедился в этом сразу же по прибытии в Маньчжурию.
Да и кто были они, руководители? В одной из армий, например, как вспоминал участник русско-японской войны писатель и врач В. В. Вересаев, инспектором госпиталей был некий Езерский, до того служивший… полицмейстером, а всей медициной заправлял… бывший губернатор Треплев. Чем могли они помочь военным медикам?
Вскоре Бурденко и его товарищи уже не удивлялись, получая от военно-медицинского начальства вместо четких указаний — бестолковые, далекие от жизни циркуляры и наставления, а вместо медикаментов и перевязочных средств — иконы и нательные кресты.
В боях при Шахэ из-за нераспорядительности начальства и отсутствия транспорта не удалось вывезти около пяти тысяч, а в сражении под Мукденом — около 28 тысяч раненых. А в бою под Вафангоу, вспоминал В. В. Вересаев, «массу раненых пришлось бросить на поле сражения, потому что царский генерал Штакельберг загородил своим поездом дорогу санитарным поездам».
Конечно, среди начальства были и профессиональные военные медики. Но многие из них придерживались неправильных взглядов относительно деятельности военно-медицинской службы в полевых условиях. Категорически отвергая всякие попытки лечения на месте, они считали наилучшей систему эвакуации с последовательной переброской раненых с этапа на этап до глубоких тылов. Вся хирургическая работа на ближайших этапах (до дивизионных госпиталей включительно) должна была сводиться и сводилась фактически лишь к перевязкам и самым неотложным вмешательствам.
Таким образом, происходил полный разрыв между эвакуацией (или, как метко заметил один профессор, «развозом раненых по госпиталям тыла») и хирургическим лечением раненых. Применяя эвакуационную систему, военные медики как бы заранее делали ставку на спасение жизни лишь легкораненых и раненых средней тяжести: тяжелораненые (в живот, например, или в голову) были, по существу, обречены — без своевременной медицинской помощи очень многие из них погибали.
И если все-таки часть раненых, даже тяжелораненых, вовремя получала необходимую медицинскую помощь, то это была заслуга мужественных и бесстрашных русских врачей, фельдшеров, санитаров.
…В «летучем санитарном отряде» студент Бурденко, добровольно выехавший на фронт, считался помощником врача. Однако ему пришлось быть и санитаром, и аптекарем, и братом милосердия, и фельдшером, и врачом. В Маньчжурии, в кровопролитных боях у Ташигао, Вафангоу и Ляояна Николай Бурденко получил боевое крещение, стал обстрелянным солдатом. Он работал в траншеях и окопах, выносил с поля боя раненых, делал небольшие операции.
«Помню, еще совсем молодым я попал на русско-японскую войну, — писал много лет спустя Бурденко. — Схватки были одна ожесточеннее другой. Я был вблизи сопки, где, как львы, дрались с неприятелем русские солдаты. Кровь, стоны раненых, крики «банзай», короткие «ура», лязг и скрежет оружия. Победа тогда осталась за нами. Но какой ценой!.. Ведь с пустыми руками, без приспособлений, без инструментов, при неправильной организации медицинской службы мало что можно было сделать».