бессилия, начиная, примерно, с 2-го, 3-го километра. Зная это, не могу реально представить себе, как ходили мои голодные тётки в блокаду. Одна – от Казанского собора в Военно-Морскую академию, другая – от Казанского в порт.
Голод это всё-таки очень страшная вещь. Чувствуешь себя совершенно без сил, всё тупеет, мысли – только о еде. Надо сказать, в нашей деревущке несколько человек, эвакуированных из Ленинграда, умерли от голода. Я два раза очень сильно болел от отравления какой-то гнилью. Терял сознание. Ели ведь всё, что казалось съедобным. В частности, весной искали на полях сгнившую картошку, оставшуюся с осени, ели всяческие травы, особенно с толстыми трубками стеблей. Как только появлялись первые ягоды, ползали в траве, выискивая ещё зелёные.
Из муки, купленной за деньги по аттестату воюющего офицера, варили так называемый кисель – жиденькую смесь воды и муки. Набивали себе животы, а чувства хоть какой – то сытости как не было, так и нет.
Но вот парадокс – несмотря на ужасающие, с позиции сегодняшнего дня, условия существования во время и в первые годы после войны, осталась с той поры масса светлых воспоминаний. Прекрасная природа, Широченная река Волга. Открывающаяся за Волгой панорама заволжских лесов в виде многокилометровой террасы. Уходящая вдаль лента реки с высочённым одним берегом и бесконечными заливными лугами на другом. Белеющие вдали, еле видные на другом конце волжской панорамы, стены Казанского Кремля.
Работа в колхозе («за мать», как тогда говорили) научила запрягать лошадей, ездить верхом, возить грузы на лошадях, копнить сено, участвовать в сооружении стогов, убирать все виды овощей и фруктов, работать на конной косилке и просто косить траву. Довелось держать дрожащие от слабости и выскакивающие из детских рук ручки плуга.
В то же время постоянно читал, особенно зимой. Не пойму, как доставал книги для чтения, кроме тех, которые присылал отец из Ленинграда. Но читал, что называется, взахлёб.
Играли с деревенскими ребятами во всякие игры. Игрушки делали сами. Например, луки с наконечниками из винтовочных пуль, городки и другие. Зимой строили дома из огромных сугробов, катались на самодельных лыжах, на коньках (с валенками). В начале зимы ездил часто в школу на коньках на расстояние 6 км вдоль берега Волги. Есть такая особенность у реки – после ледостава вода начинает подниматься, образуя многокилометровую ленту. Когда вода замерзает, образуется сплошной каток шириной метра 3 – 4.
Летом научился, естественно, плавать. Ясно, что без каких бы то ни было учителей. Купаться начинали чуть ли ни сразу после ледохода. Вода – обжигает, а мы, тем не менее, лезем в неё. До сих пор не могу понять – зачем. Может быть, это естественная, но не осознанная тяга к чистоте. В возрасте около 12 лет учинил смертельно опасный эксперимент заплыва через Волгу. Плыли с одним таким же маленьким дурачком бесконечно долго. Прошло 60 лет, но помню отчаянный страх от того, что от своего берега уже далеко, а до противоположного – не уверен, что доплыву. Когда ноги коснулись вдруг дна на другом берегу, испытал шок – неужели жив?! Эти эмоции не понять тем малышам, которые с раннего возраста плавают в бассейне. В бассейне всё знакомо, не угрожает никакая опасность. В любой момент можешь остановиться и встать на дно. На середине же Волги мы были абсолютно одиноки, дети, брошенные в суровую действительность, без всякой надежды получить помощь или даже передышку.
Играли в войну с взрывами «гранат» в виде запечатанных бутылок с горящей киноплёнкой внутри или с негашёной известью, с каким-то взрывоопасным веществом. Один раз взорвалась четвертушка с киноплёнкой в руке, так руку долго не чувствовал.
Кстати киноплёнку доставали у киномехаников. Несмотря на войну, иногда в деревню «приезжало» на лошади кино. Электричество получали от динамо с ручным приводом. Крутить динамо в течении всего фильма довелось и мне. Получить возможность крутить считалось большой удачей, поскольку можно было смотреть фильм бесплатно.
Вдоль Волги зимой летали самолёты, учились стрелять. Занимались и бомбометанием. Может быть, нормальных полигонов не хватало?
Память у детей такая цепкая, что до сих пор помню летящие бомбы в виде чёрных чёрточек. Как только самолёт пролетал, мы бросались на лёд искать неразорвавшиеся патроны крупнокалиберных пулемётов. И много находили.
В общем, из собственного опыта знаю, что полная безнадзорность и самостоятельность хоть и опасна, но весьма полезна для развития личности в детстве.
Осенью 44-го пришла «похоронка». Помню жуткую смертельную тоску. Ощущение – всё пропало навсегда! Основа жизни вдруг исчезла. Теперь мы одни навсегда! Слово «навсегда» в детстве ощущается как-то особенно трагично.
А вот для матери это была полная, бесповоротная жизненная катастрофа. Сейчас большинство людей не понимают, что Сталин превратил сельское население в самых настоящих бесправных людей, настоящих рабов. У члена колхоза отбирался паспорт. Без паспорта деться было абсолютно некуда, об изменении места жительства, например, нечего было и мечтать. Не относилось это крепостное право только к детям. Поэтому я смог уехать в 47 году в Ленинград, к маминому родному брату Роману Васильевичу Редченкову.
2.3. Возвращение в Ленинград
Дядя приехал к нам и увёз меня. Это воспоминание связано, в частности, с картинами отъезда из Казани. В очереди за билетами на поезд стояли около пяти дней! На площади перед вокзалом жили таборами тысячи людей, желавших возвратиться из эвакуации. Но поездов было очень мало. Люди мучились многими сутками, давились в очереди за билетами. Многие женщины были с детьми, так что в ушах стоял многоголосый детский плач.
Почему-то запомнился эпизод: «Живший» рядом с нами на площади фронтовик в форменной одежде однажды пришёл без сапог. На нём вдруг стали как-то очень видны галифе и какие-то старые туфли вместо сапог.
В дороге помню очень большое число остановок в самых разных местах, часто среди поля или леса. Я конечно каждый раз сбегал из вагона. Было очень интересно видеть много новых мест и очень страшно опоздать на поезд. Перед тем, как поезду тронуться, раздавался длинный гудок из паровозной трубы. Поезд с лязганьем меж – вагонных сцепок медленно начинал двигаться, народ, расположившийся на травке, бросался к вагонам, вскакивая на ходу.
В Ленинграде вольности детства кончились. Поступил в 84 школу. Сразу начались проблемы. Деревенский уровень школьного обучения и отсутствие необходимого для малыша общения с взрослыми чётко показали, что надо очень много заниматься учёбой. Сам стиль общения учителей с учениками, характер вопросов были какими-то непонятно другими. Поэтому в первой четверти получал почти сплошные двойки и даже «колы». Пришлось сидеть над учебниками, не поднимая головы. Наконец выровнялся, стал получать только пятёрки и четвёрки.
Эти обстоятельства показывают, как и чем отличается общество людей. Комплекс знаний в обществе в целом, стиль и содержание межчеловеческого общения в центре большого города, тем более такого, как Ленинград, совсем другие, чем в деревне.
Жизнь сразу после войны была непростой. Больше пол века прошло, но помню, какой вкусной была вода, в которой отварили макароны. А достававшиеся небольшие количества молока я специально кипятил побольше, чтобы несколько раз полакомиться пенками. Помню и очереди за сахаром по 5 – 6 часов во дворе магазина на углу Кировского и Скороходовой (Сегодня малой Монетной). Очереди в бане у Сытного рынка считали по количеству лестничных маршей.
2.4. Поступление в ЛЭТИ
В 1950 году поступил в ЛЭТИ.
Сначала в группу 045 на специальность «Электрооборудование промпредприятий». Затем, в связи с тем, что группа почему-то в том году не сформировалась, на «Электрические станции». Затем, к 4-му курсу перешёл на специальность «Электрооборудование судов». Жил сначала у дяди в доме 3 на ул. Скороходова, угол Кронверкской, потом в общежитии на Карповке.
А чем жить, питаться, одеваться, развлекаться? Отец погиб. Мать – беспаспортная колхозница, закреплённая на всю жизнь в деревне, куда приехала на дачу. Зарплата в колхозе – «ноль без палочки». Ей самой надо помогать, что я и делал. Всё это за счёт стипендии? Просто смешно! Кстати говоря, сегодня, в 2016 году, стипендия годится только на газировку. Тогда, в послевоенные годы, в разрушенной войной, голодной стране стипендия была неизмеримо весомей, чем сейчас. Но всё-таки жить на неё было практически невозможно.
Пришлось искать способы выживания. Начал подрабатывать. Сначала в институтской столовой, которая помещалась на 4-м этаже второго корпуса. Работал «за обед». В частности, возил продукты в буфет общежития на Карповке. До сих пор помню трагикомический эпизод. «Управлял» я тогда телегой с огромными, почти в мой рост колёсами. Телегу нагружали иногда очень серьёзно, так что переехать, например, через выбоину на дороге можно было только напрягая все силы. Подъезжаю однажды вечером к общежитию, необходимо въехать на тротуар через поребрик. Изо всех сил ускорил, на сколько возможно, телегу, колёса въехали на тротуар, но одновременно по инерции довольно длинная ручка телеги пошла вверх. И хотя я на ней повис, тяжесть груза перевесила. Телега опрокинулась, картошка посыпалась по тротуару и по улице, ящик, полный яиц, свалился, образовалась довольно большая яичная, беложёлтая лужа. Стало очень страшно за последствия. Но наказания не помню. Может быть, его и не было. Может быть, дирекция столовой за доставку груза получала деньги, а мой труд был даровым. Так что поднимать шум и вскрывать истину было невыгодно.
В феврале 1953 года начал работать, по совместительству, лаборантом, потом старшим лаборантом на кафедре переменных токов (за 300 рублей в месяц). Стипендия обычная была тоже 300 рублей на первом курсе, 400 – на старших. При обычной в 300 рублей повышенная была 450.
Заведующим был проф. Берендеев. Запомнился эпизод с работой в квартире Берендеева в новом только что построенном доме у сквера между Кировским проспектом и улицей Льва Толстого. Вместе с лаборантами кафедры делал электропроводку. Получил «огромную», как тогда казалось, зарплату в 25 рублей. Думаю, что профессор Берендеев таким образом решил немного «подкормить» своих очень молодых, но и очень голодных работников.